Гоголь

Д. С. Мережковский в работе «Гоголь и черт» (1906) так охарактеризовал Ч.: «Странствующий рыцарь денег, Чичиков кажется иногда в такой же мере, как Дон Кихот, подлинным не только комическим, но и трагическим героем, „богатырем“ своего времени. „Назначение ваше — быть великим человеком“, говорит ему Муразов. И это отчасти правда: Чичиков так же, как Хлестаков, все растет и растет на наших глазах. По мере того как мы умаляемся, теряем все свои „концы“ и „начала“, все „вольнодумные химеры“, наша благоразумная середина, наша буржуазная „положительность“, Чичиков, кажется все более и более великою, даже прямо бесконечною».

Философ Н. А. Бердяев в статье «Духи русской революции» (1918) осмыслил образ Ч. как вечное свойство русского характера, способное омертвлять самые благие начинания: «По-прежнему Чичиков ездит по русской земле и торгует мертвыми душами. Но ездит он не медленно в кибитке, а мчится в курьерских поездах и повсюду рассылает телеграммы. Та же стихия действует в новом темпе. Революционные Чичиковы скупают и перепродают несуществующие богатства, они оперируют с фикциями, а не реальностями, они превращают в фикцию всю хозяйственно-экономическую жизнь России».

По свидетельству А. М. Бухарева, на его вопрос, «оживет ли, как следует, Павел Иванович, Гоголь, как будто с радостью, подтвердил, что это непременно будет, и оживлению его послужит прямым участием сам царь, и первым вздохом Чичикова для истинной прочной жизни должна кончиться поэма».

А. Белый в «Мастерстве Гоголя» (1934) утверждал, что «Чичиков безроден: вышел ни в отца, ни в мать (мелкопоместных дворян), а в прохожего молодца, по уверению тетки; „прохожий молодец“ и соблазнил его, как Петруся, червонцами; внутри пресловутого ларчика был потайной ящик для денег, выдвигавшийся незаметно… позднее является „прохожий молодец“, Басаврюк, как отец-благодетель; он учит уму-разуму: в науке наживы; и то Костанжогло; Гоголь не узнал в нем своего „нечистого“, вынырнувшего из первой фазы (творчества. — Б.С.): и возвел в перл создания. Почему? Потому, что отщепенец и Гоголь; и в нем — трещина „поперечивающего себе чувства“; она стала провалом, куда он, свергнув своих героев, сам свергнулся; герои поданы в корчах…» В Ч., по А. Белому, подчеркнута безличность, невозможность выделить персонаж из массы ему подобных: «Явление Чичикова в первой главе эпиталама безличию; это есть явление круглого общего места, спрятанного в бричку; она и вызывает внимание, кажется чем-то (ее обладатель не кажется чем-то); но „что“ — фикция: в такой бричке разъезжают „все те, которых называют господами средней руки“; „средняя рука“ не определение вовсе; для одних она — одна; для других — другая. Неизвестно какая. В бричке сидит нечто среднее: „не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однакоже и не так, чтобы молод“; „въезд его не произвел… никакого шума и не был сопровожден ничем особенным“». Эта усредненность Ч. отвечала замыслу Гоголя: подчеркнуть, что пороки главного героя не есть что-то исключительное, что они могут быть у каждого из нас. Как заметил А. Белый, «провал Чичикова подготовляется Гоголем с выезда его от Манилова; над Чичиковым собирается гроза: „небо было обложено тучами… Громовой удар раздался ближе“».

А. Белый первым подметил, что Ч. подобен одному из коней своей знаменитой тройки, олицетворяющей Русь: «Собственность Чичикова пока тройка: каурый, гнедой и чубарый; последний — „сильно лукав“; и к нему обращается Селифан: „Панталонник немецкий… куда… ползет!.. Бонапарт… Думаешь, что скроешь свое поведение… Вот барина нашего всякий уважает“. Селифан, начав с обращенья к коню, переходит на Чичикова: „Если бы Чичиков прислушался, то узнал бы много подробностей, относящихся к нему“; странный ход: от лукавства коня к барину; в это же время: „сильный удар грома“; чубарый ворует корм у коней: „Эх, ты, подлец!“ — укоряет его Селифан; конь, как и Чичиков, „сильно не в духе“ после встрепки барина Ноздревым; когда же бричка сшиблась с экипажем губернаторской дочки, зацепившись постромками, чубарому это понравилось: „он никак не хотел выходить из колеи, в которую попал непредвиденными судьбами“; и пока Чичиков плотолюбиво мечтал о поразившей его блондинке („славная бабенка“), чубарый снюхался с ее конем (кобылой? — Б.С.) и „нашептывал ему в ухо чепуху страшную“…, но „несколько тычков чубарому… в морду заставили его попятиться“; как впоследствии судьба заставила попятиться Чичикова от нескольких тычков в морду носком генерал-губернаторского сапога. Свойства чубарого выявились в роковую минуту — бегства из города; бежать же нельзя: „Надо… лошадей ковать“. Чичиков в ярости: „На большой дороге меня собрался зарезать, разбойник“ (словно мифический капитан Копейкин. — Б. С.) Селифан: „Чубарого коня… хоть бы продать…он, Павел Иванович, совсем подлец… Только на вид казистый, а на деле… лукавый конь…“ Чичиков обрывает: „Дурак… Пустился в рассуждения…“. „Бонапарт и „панталонник немецкий“, Чубарый грозит ходу тройки; есть какая-то двусмыслица в фразе: „Он, Павел Иванович (Чичиков?) — подлец“. Свойства чубарого сливаются со свойствами барина, который тоже — подлец, „панталонник“ и „Бонапарт“. Тройка коней, мчащих Чичикова по России, — предпринимательские способности Чичикова; одна из них — не везет, куда нужно, отчего ход тройки — боковой ход, поднимающий околесину („все пошло, как кривое колесо“); с тщательностью перечислены недолжные повороты на пути к Ноздреву, к Коробочке; (погубившие, в конечном счете, аферу Ч. — Б.С.) после них с трудом выбирается тройка на прямую столбовую дорогу; железное упорство, связанное с кривой дорогой и умиляющее Муразова, — пока что единственная собственность Чичикова: оно — динамика изворотов в подходе к недвижимому имуществу; Чичиков едет в бок: детали бокового троечного хода — лишняя деталь эмблемы кривого пути: „Поедешь…, так вот тебе направо“; „не мог припомнить, два или три поворота проехал“; поворотил „на… перекрестную дорогу…, мало помышляя…, куда приведет дорога…“; „своротили бричку, поворачивал, поворачивал и, наконец, выворотил ее… набок“; „как добраться до большой дороги?“ — „Рассказать… мудрено, поворотов много“; „дороги расползлись, как… раки“; От Собакевича Чичиков „велел…, поворотивши к…избам, чтобы нельзя было видеть экипажа со стороны“; „бричка… поворотила в… пустынные улицы“; „аллея лип своротила направо…. превратясь в улицу тополей“; „в воротах показались кони…, как лепят их на триумфальных воротах. Морда направо, морда налево, морда посередине“; когда же „экипаж изворотился“, „оказалось, что… он ничто другое, как… бричка“; наконец: „при повороте… бричка должна была остановиться, потому что проходила похоронная процессия“; хоронили прокурора, умершего со страху от кривых поворотов Чичикова“».

В. В. Кожинов в статье «Разгул широкой жизни» (1968), указывая на «демонические черты» Ч., особо отмечал, что «чичиковская авантюра поистине замечательна уже тем, что она, в сущности, имеет по-человечески „безобидный“ характер… Чичиков якобы покупает массу крепостных, „поселяет“ их на свободных землях в только еще осваиваемой Херсонской губернии и закладывает свое мнимое богатое имение, получая в руки под этот залог громадный капитал, который он пустит в какое-либо дело и, нажившись, полностью вернет свой долг (ибо иначе ведь он неизбежно пойдет под суд). Словом, это только способ получить большую сумму в долг от казны — и только; никто от чичиковской авантюры никак не пострадает, хотя она, разумеется, противозаконна и подлежит суровому наказанию. Ведь безобидная для отдельных лиц, она колеблет государственные и нравственные устои русского бытия… Хотя Чичиков предстает… во всех самых „прозаических“ подробностях его судьбы и облика, характер его отнюдь не сводится… к низменному „приобретательству“… Гоголь определил его стремление словами „непостижимая страсть“ — это не раз так или иначе подтверждается… Гоголевская поэма… воссоздает как бы естественный — и, следовательно, неизбежный — крах нового Наполеона: „естественность“ краха выражается уже в том, что никто вроде бы не вступает на путь прямого сопротивления Чичикову — скорее, даже напротив. И все-таки его операция срывается, и он бежит из города, который, казалось бы, уже сумел очаровать, зачаровать…».