Страница 14 из 23
И куда ни приходил бедный Уленшпигель, везде, исполненный ужаса, он видел только головы, торчащие на шестах; он видел, как девушек бросали в мешках в реку, голых мужчин, распятых на колесе, избивали железными палками, женщин бросали в ямы, засыпали их землей, и палачи плясали сверху, растаптывая им груди. Но если кто отрекался от своих убеждений, духовники получали по двенадцать су за каждого раскаявшегося.
В Лувене он видел, как палачи сожгли сразу тридцать лютеран, — костер был зажжен посредством пушечного пороха. В Лимбурге он видел, как целая семья — мужчины и женщины, дочери и зятья — с пением псалмов взошла на эшафот. Только один старик закричал, когда пламя охватило его.
С болью и ужасом брел Уленшпигель по этой несчастной земле.
В полях он отряхивался, как птица, как спущенная с цепи собака, и при виде деревьев, лугов и ясного солнца на душе его снова становилось веселее.
После трехдневного пути пришел он в брюссельскую округу, в богатую деревню Уккле. Проходя мимо деревенской гостиницы «Труба», он почуял сладостный запах жаркого. Какой-то бездельник стоял рядом с ним и тоже, задрав нос, наслаждался этим благоуханием. Уленшпигель обратился к нему с вопросом, в честь кого воздымается к небу этот праздничный фимиам; тот ответил, что это братья ордена «Упитанная рожа»[21] собираются здесь в час вечерней трапезы, чтобы отпраздновать годовщину освобождения Уккле, которое совершили женщины и девушки в незапамятные времена.
Издали увидел Уленшпигель шест, на котором высилось чучело попугая, а вокруг шеста — женщин, вооруженных луками.
На его вопрос, с каких это пор стали бабы стрелками, бездельник, вдыхая в себя аромат соуса, ответил, что в давние времена этими самыми луками женщины общины Уккле отправили в лучший мир более сотни разбойников.
Уленшпигель хотел узнать подробности, но бездельник сказал, что он голоден и не может вымолвить ни слова, пока не получит патар на пропитание и выпивку. Из жалости Уленшпигель дал ему патар.
Получив монету, нищий юркнул в трактир, точно лиса в курятник, и победоносно явился оттуда, неся полкруга колбасы и здоровенный ломоть хлеба.
Вдруг послышались приятные звуки бубен и скрипок; показалась толпа танцующих женщин, в кругу их плясала одна красотка с золотой цепочкой на шее.
Парнишка, блаженно улыбавшийся с тех пор, как насытился, объяснил Уленшпигелю, что молодая красотка — королева стрельбы из лука, что зовут ее Миэтье и что она жена господина Ренонкеля, общинного старшины. Затем он попросил у Уленшпигеля шесть лиаров на выпивку. Получив их, поев и выпив, он сел на солнце и стал ковырять пальцем в зубах.
Увидев Уленшпигеля в паломническом одеянии, женщины окружили его хороводом с криками:
— Здравствуй, хорошенький богомолец! Издалека ли ты идешь, молоденький богомолец?
Уленшпигель ответил:
— Я иду из Фландрии, прекрасной страны, столь богатой милыми девушками.
И он с грустью подумал о Неле.
— В чем твое прегрешение? — спросили они, переставая кружиться вокруг него.
— Ах, прегрешение мое так велико, — сказал он, — что я не могу назвать его. Но у меня есть и еще кой-что, также немалых размеров.
Они расхохотались и стали расспрашивать, почему это он идет с посохом паломника и нищенской сумой.
— Я в недобрый час сболтнул, что панихиды выгодны только священникам, — ответил он.
— Они получают за молитвы хорошую мзду, — говорили женщины, — но молитвы спасают грешные души в чистилище.
— Я там не был, — сказал Уленшпигель.
— Хочешь закусить с нами, паломник? — спросила самая хорошенькая.
— Конечно, хочу закусить с вами и закусить вами, тобою и всеми остальными по очереди, так как вы — знатное блюдо, повкусней дроздов, куропаток и рябчиков.
— Бог с тобой: нет цены этой дичи.
— Такой, как вы?
— Ну, это как для кого; но нас ведь не купишь.
— Значит, даром получишь.
— Получишь колотушек за наглость. Хочешь, вымолотим, как скирду хлеба!
— Ой, не буду!
— Ну, то-то же, пойдем-ка лучше покушаем.
Они повели его во двор трактира, и ему было так приятно видеть вокруг себя эти свежие лица. Вдруг с трубой и дудкой, с бубном и знаменем торжественно ввалилась во двор процессия братьев «Упитанной рожи», являвшихся веселым и наглядным воплощением жирного названия их братства. Мужчины с недоумением смотрели на Уленшпигеля, но женщины объяснили, что нашли его на улице, и так как рожа его им показалась, как у их мужей и женихов, достаточно благодушной, они пригласили его принять участие в торжестве.
Эти доводы были приняты мужчинами, и один из них сказал:
— Не хочешь ли совершить путешествие через соусы и жаркие?
— В сапогах-скороходах, — отвечал Уленшпигель.
Но по пути в зал, где приготовлено было пиршество, он увидел дюжину слепых, тащившихся по парижской дороге со стенаниями и жалобами на голод и жажду.
При виде их Уленшпигель решил про себя, что он должен сегодня накормить этих нищих царским ужином за счет каноника из Уккле и в память панихид.
— Чувствуете запах жаркого? — крикнул он им. — Вот девять флоринов, идите закусите.
— Увы, за полмили чувствуем, — ответили они, — только без всякой надежды.
— Вы сытно поужинаете на девять флоринов, — сказал он.
— Благослови тебя господь, — ответили они.
И Уленшпигель усадил их вокруг маленького стола, между тем как за большим столом рассаживались братья «Упитанной рожи» со своими женами и дочерьми.
Слепые, гордые своими девятью флоринами, заказывали хозяину:
— Ты дашь нам лучшее, что у тебя есть из еды и питья.
Хозяин слышал разговоры о девяти флоринах и, убежденный, что деньги лежат в их карманах, спросил, что угодно им заказать.
Они заговорили все разом:
— Дашь гороха с салом; дашь крошеного мясца — воловьего, телячьего, бараньего, куриного. Для кого сосиски-то — для собак, что ли?
— Кто, проходя, чуял запах колбас кровяных, колбас белых — и не схватил их за шиворот? Видал я их, видал, бедняга, не раз, когда глаза мои светили мне.
— А koekebakken, пирожки, поджаристые такие, в масле, в Андерлехте под Брюсселем их делают. Они поют на сковородке, такие сочные, хрустящие, и пить хотят, пить, пить. Яичницу с ветчиной мне или ветчину с яичницей, — ну уж объяденье!..
— А где вы, небесные choesels[22] — такие гордые мясные великаны среди всяких почек, петушьих гребешков, телячьих желез, бычьих хвостиков, бараньих ножек; и приправа: лучок, перчик, мускат, гвоздика и три кружки белого вина для соуса…
— О, дождусь ли я тебя, божественная свиная колбаса, такая мягкая, что ты слова не вымолвишь, когда тебя пожирают! Прямым путем приходишь ты из «Царства объедал», из далекой страны блаженных бездельников и сластен! Где вы, сухие листочки минувшей осени?..
— Мне баранины с бобами…
— Мне свиных ушей!..
— Мне сооруди четки из куличков… «Отче наш» будут стрепета, а «Верую» — жирный каплун.
Трактирщик не шевельнулся, а затем сказал:
— Вы получите яичницу из шести десятков яиц: путеводными вехами для ваших ложек будут полсотни черных колбас, которые, дымясь, увенчают эту гору еды. На выпивку будет dobbel peterman[23] — целая река доброго пива.
У бедных слепых потекли слюнки изо рта, и они закричали:
— Давай скорей и гору, и вехи, и реку, давай!
И братья «Упитанной рожи», уже сидевшие с Уленшпигелем за столом, говорили между собой, что сегодня для слепых — день незримого пира и что бедные слепые потеряют поэтому половину удовольствия.
Когда яичница, украшенная гирляндами петрушки и укропа, была внесена в столовую хозяином и четырьмя поварами, слепые набросились на нее и стали было копаться в сковороде, но хозяин, хоть и не без труда, разделил все и каждому положил на тарелку его долю.
21
Одно из вольных увеселительных обществ в Нидерландах того времени.
22
Choesels — кусочки тушеного мяса, рагу.
23
Dobbel peterman — двойное пиво Петермана, особенно крепкий сорт пива.