Свадебное путешествие

Такова была Розье — добрая и благородная в любви своей; себялюбивая и злобная в гнусной своей скаредности. Вот ведь как любила она свою девочку, и вот как, рыдаючи и ломаючись, вся вымокла от своих же слез, кусая зубами лоб, щеки и шею Гритье.

IV

Вдруг она встревоженно поднялась и сказала Сиске:

— Ты что ж это, заперла харчевню?

— Но ведь… да… мадам.

— Как! Милостивый Бог наказал меня бедой, что стряслась с моим ребенком, — а ты пользуешься этим, мешая мне заработать на жизнь. Спустись, открой и скажи, что я тотчас приду.

— Я так и хотела, хозяйка, — ответила Сиска, послушно спускаясь вниз.

Розье внимательно прислушалась к шагам служанки. Она услышала стук ставен — открываясь, они ударили об стену; вот крестьянин, войдя в зал харчевни, спросил стаканчик можжевеловой настойки; другой — пинту пива, потом и третий, четвертый и так далее, люди самого разного разбору, голодные или жаждущие, заказывали яичницу с салом, мяса на углях, пива и ликеров.

По нетерпеливому тону Сиски Розье поняла, что та не справляется и растерялась; что вследствие этого она могла совершить оплошность против интересов трактира: насыпать в яичницу слишком много сала, слишком доверху налить в кружки пива, слишком чисто вытереть стаканчики для ликеров или оставить без присмотра пивной насос в глубине погреба, приделанный к большой бочке пива «уитцет».

Крестьяне стекались в трактир, чтобы здесь переночевать. Розье слышала, как Сиска одного за другим разводит их по спальням, на всех этажах вплоть до самых верхних мансард. Она улыбнулась. Когда Сиска пробегала мимо, Розье остановила ее вопросом, все ли комнаты заняты.

— Все, кроме той, где спите вы, — отвечала Сиска, сбегая вниз.

Розье опять услышала ее говорок:

— Вы что думаете, я могу и вам тут прислуживать, и там, наверху, жарить яичницу?

— А мы тогда пойдем где получше, — отвечали ей.

И это повторялось трижды, так сказали три разных постояльца.

Три раза прозвучало в ушах Розье это ужасное: «где получше».

Необычная борьба разыгрывалась в ее душе; любящую мать тянуло прилечь у тела дочери; сквалыга с загребущими руками хотела спуститься и разжиться деньгами. Розье не сиделось на стуле.

При каждой несдержанной реплике, при любой неловкости Сиски она вскакивала и снова садилась, приникала ухом к двери, снова возвращалась, чтобы поцеловать дочку в лоб и в бледные щеки, и опять и опять вслушивалась, сидя у тела и рыдая и всхлипывая подле Гритье.

Тем временем те гости, которых плохо обслужили или кто так и не дождался служанки, начали вставать и уходить один за другим, приговаривая: «Пойдем-ка где получше». Грузилом для замка, запиравшим двери за уходившими, служила свинцовая чушка, и каждый раз, когда очередной клиент открывал дверь, чтоб уйти, свинец с такой силой бил по дверной раме и по самой двери, что Розье вздрагивала, точно ее саму ударили кулаком прямо в сердце.

Наконец, не выдержав, она и вправду встала, набросила саван на лицо дочери и с глазами, полными слез, затаив рыдания в горле, спустилась вниз, полная твердой решимости удержать все эти прекрасные денежки, уже уплывавшие из рук.

Крестьяне приветственно закричали и захлопали в ладоши при появлении Розье. Многие тут же поворотили оглобли, а ведь уже готовы были уйти и даже опустили руку на дверной затвор.

— Друзья, что вам угодно? — спросила Розье.

— Тартинку с сыром! Сала! Яичницу! Фрикаделек! Жареного мяса! Ячменного пива! И пива «уитцет»! Абсента! Горькой! Пунша! — наперебой восклицали они.

Дабы выиграть время, Розье постаралась подпустить шутку.

— Первое дело выпивон, а второе — закусон, — сказала она, — выпейте, это придаст аппетиту. Кому абсент? Кому пунш? Кому горькой? А кому пива «уитцет»? А ячменного?

— Сюда! Неси мне, неси пунша! Можжевеловой, ячменного, «уитцет»! — загомонили крестьяне.

— Помоги мне, Сиска, — сказала Розье, — нам надо спешить.

Сиска, крутившаяся тут как белка в колесе, пока не было Розье, с ее приходом обрела солидный вид. Она обслуживала крестьян по порядку, проворно. Не прошло и часа, как все были пьяны, сыты и за все заплатили.

Розье, всецело занятая тем, как собрать деньги и сосчитать монеты, часто исчезала, чтобы подняться и обнять Гритье, потом, хотя горло и перехватывало, опять спускалась вниз и безмолвно обслуживала клиентов. Наступил вечер.

V

Трактир понемногу опустел. Розье снова поднялась к дочери.

Молодой человек вошел в харчевню и сказал Сиске, оставшейся за стойкой:

— Я останусь тут переночевать, покажите мою комнату.

— Их больше нету, — грустно отвечала толстушка.

В тот же миг Розье, не перестававшая, навострив ушки, следить за всем, что происходило внизу, вприпрыжку сбежала по лестнице и сказала: «Ну, дурында, вы и наделаете мне тут дел».

— Но мадам, осталась только та спальня, где…

— Молчок!

Новый постоялец внимательно осмотрел сперва одну, потом другую. Вид у него был предупредительный, приятный и строгий, что сразу к нему очень располагало. Довольно худой, выше среднего роста, с развитой грудью, широкоплечий, с тонкой талией, высоким лбом, носом с крупными, чувственно раздувавшимися ноздрями, тонким и довольно крупным ртом, над которым виднелись небольшие темные усики, твердым и изящно вылепленным подбородком, — к тому же нежная и веселая улыбка подчеркивали силу и изящество тела, ясность, искушенность и добродушие рассудка.

Спокойным, хоть и немного властным жестом он подозвал Розье, которая подошла и встала прямо перед ним, заказал кружку пива и, открыв кошелек, чтобы заплатить за него, явил жадному взору Розье деньги — много золотых монет и банкнот.

— Мадам, — сказал он, — правда ли, что у вас совсем не осталось свободных комнат?

— Мсье, — ответила Розье, немного стыдясь перед Сиской, — у нас есть только одна комната, там две кровати, и на одной из них кое-кто спит.

— Ну, тогда я пойду где получше, — сказал молодой человек, вставая.

— Где получше, о нет, нет, мсье! — завопила Розье, силой усаживая его обратно и жестом показывая на потолок, — та, что лежит там, не сможет нарушить ваш сон.

И Розье беззвучно зарыдала.

Молодой человек взял старуху за руку — за дрожащую руку, которую она рывками попыталась отдернуть. Он взглянул на Розье с тем горячим и почтительным состраданием, какое вызывают муки стариков; увидел ее покрасневшие от слез глаза; немое отчаяние, застывшее в искаженных чертах лица; сжатые и трясущиеся губы. Он подумал об этих словах: «Та, что лежит там, не сможет нарушить ваш сон», — и понял, что эта женщина только что перенесла непоправимую утрату, наверное, потеряла дочь, и после этого ей остается разве что богохульствовать, безумствовать или терпеть в жалкой покорности судьбе.

Молодой человек был молод, а молодость проводит дни свои в вышивании золотых кружев надежды.

Его не убедило, он не захотел верить, что та, лежавшая наверху, не в силах нарушить его покой. Он сказал Розье:

— Проводите меня. Я посмотрю эту комнату.

Розье разожгла маленький фонарь.

— Пойдемте, — сказала она, идя вперед и поднимаясь по первым ступенькам винтовой лестницы. Он пошел следом за ней. Лампа светила как раз так, чтобы он мог в красноватой и продымленной глубине видеть ее тощий силуэт — старуха иногда вдруг застывала, сотрясаясь от рыданий, а потом снова тяжело поднималась вверх.

Они дошли до верха лестницы. Лучик света пробивался из-под узенькой и низкой маленькой дубовой двери. Розье вошла в нее.

VI

Войдя и осмотревшись, гость Розье обнаружил, что очутился в просторной комнате с высоким потолком, крепящимся поперечными балками, построенной веке в четырнадцатом. Высокие проемы окон, прорубленных в стене шириной в четыре фута; по паре каменных скамеек по обе стороны от проема живо напоминали о простых нравах тех давно прошедших времен, полных настоящей поэзии. Не хватало только седалищ, в те годы стоявших по окружности всего помещения, и сундуков, служивших одновременно и сиденьями, и дорожными сумками, куда запирались все богатства семьи. Примитивные скульптуры на возвышавшихся сваях широкого камина почти скрыты были многими слоями молочной извести, которыми их то тут, то там покрыли за четыре столетия несмышленые вандалы.