Моя настоящая жизнь

Возможно, следует отметить и другое.

Для четырех клоунов — Белого, Рыжего, Черного и Толстого предоставлялись достаточно обширные возможности как в смысле текста, так и в смысле последовательности и определенности линии каждого. Но, на мой взгляд, для полного лирического самовыражения актерам не хватило настоящей драмы, настоящей глубины историй. Я не театральный критик, поэтому говорю только то, что вижу. Это вопрос обсуждаемый, а извлекать из подобного некий урок всегда должны сами участники действия.

Судьба «Смертельного…» складывается непросто. Такой спектакль должен играться три, четыре раза в месяц. А он сейчас идет один-два раза, а иногда и реже, поскольку малая сцена МХАТа, идеально приспособленная для него, дается нам и не регулярно, и не всегда — у Художественного театра много собственных спектаклей, стоящих в очереди для показа на этой сцене. Это и затрудняет полноценную, полнокровную жизнь спектакля. И, хотя он был достаточно шумно встречен критиками, успел побывать на фестивалях в Берлине, Торонто, Зальцбурге, объездить много других городов и весей, в настоящий момент живой, нормальной жизнью почти не живет. Спектаклю необходимо регулярное общение со зрителем, ибо только наличие этой двусторонней связи обеспечивает поддержание его жизненного тонуса.

Скоро будет сыгран сотый «Смертельный номер». Моему сердцу мило то, что ребята по-прежнему волнуются, переживают за этот спектакль, и готовы играть его в любое время почти всегда. Это подтверждает уровень освоения профессии и говорит о том, что актеры, участвующие в спектакле, стали старше. Конечно, Сергею Угрюмову отведена более скромная роль в «Смертельном…», но у Сережи все еще впереди. У него редкая смешная драматическая индивидуальность. Даже когда Угрюмов играет не слишком большие роли, он бывает на редкость грамотен и значителен. Он — настоящий, что мне в нем симпатично и дорого.

«Последние»

Следующий год принес нам премьеру спектакля по пьесе А. М. Горького «Последние». Поставил ее режиссер Адольф Шапиро.

Изначально существовал взгляд на эту пьесу, как на некий трагифарс. У нас же получилась тяжелая драма отцов и детей. Подробные детали бытовой и психологической жизни семьи Ивана Коломийцева контрастируют с музыкой крошечного духового оркестра, подчас возникающей в самые неподходящие моменты, как фон для самых парадоксальных ситуаций действия, выделяя пропасть, разверзшуюся между родителями и их детьми. Лично я понимаю название пьесы как надежду родителей на то, что их последние, то есть младшие дети обретут взаимопонимание с ними… Но нет, этого не происходит. Им никогда не понять и не простить друг друга.

При распределении ролей — а я всегда довольно активно принимаю в этом процессе участие, как руководитель театра — я назначил себя на роль Ивана Коломийцева, а Ольгу Яковлеву на роль Софьи Коломийцевой. Делая это, я, прежде всего, предполагал весьма важный поворот событий: обычно две эти роли, особенно в советских театрах, играли хорошие, известные актеры с так называемым «отрицательным обаянием». Но обстоятельство это априори дискредитировало персонажи, заранее снижая уровень размышления. В конечном итоге ведь речь идет не о плохих родителях, а о трагедии жизни, ибо эта конкретная драма есть некая частность, исключение из правил, рассматриваемое Горьким серьезно и глубоко. Так вот, в сознании зрителей Яковлева и Табаков во многом ассоциировались с их молодыми героями, отстаивавшими достоинство, истину, веру, надежду и любовь, то есть воплощавшими образы желанных героев нашего времени. И вдруг — «Последние»… Для меня самого это назначение было весьма важным свидетельством уровня нашего размышления о жизни.

Второе немаловажное обстоятельство — соблюдение принципа «слоеного пирога» в этом спектакле. Под «слоеным пирогом» я подразумеваю участие артистов всех поколений: Табаков — шестидесятилетний; старшие дети — Смоляков, Тимохина — сорокалетние; младшие — Шульц, Безруков — двадцати летние. В «Последних» очень удачно дебютировала в роли няньки Наталья Дмитриевна Журавлева, перешедшая к нам тогда из Лейкома. Все это, вместе взятое, с неторопливой, достаточно подробной и стремящейся к серьезному, глубокому анализу режиссурой Шапиро, не сразу, но выросло в спектакль настоящего, высокого стиля.

Серьезность психологического поиска, настоящесть взаимоотношений и глубина проживания, на которую были сориентированы актеры, дали свои результаты. Мы играли «Последних» на фестивале в совершенно не ведающем русского языка Риме, но были поняты и приняты. На пути этого спектакля возникали интересные и трудные испытания, которые он выдерживал прежде всего из-за своей верно выбранной методологической направленности.

Впоследствии спектакль был поощрен многими наградами: Ольга Яковлева получила Государственную премию, я — национальную театральную премию «Золотая маска», а потом мы с целой группой актеров были награждены премией Москвы. Но все это — внешняя атрибутика, главное же — то, что на каждом спектакле «Последних» для желающих его увидеть не хватает места, и каждый раз несколько человек смотрят его, стоя вдоль стены нашего маленького зала. И это продолжается уже шесть лет. Как человек театра, могу свидетельствовать, что так не бывает, — ведь это не комедия, не развлекательная драматургия, не пьеса с раздеванием или с героями, имеющими нетрадиционную сексуальную ориентацию. Это, наконец, не самая лучшая пьеса талантливого русского драматурга Алексея Максимовича Горького. Но, наверное, тем серьезнее достоинства этого спектакля и его режиссера Адольфа Шапиро, который, спустя четыре года был приглашен мною для постановки еще одной пьесы Горького — «На дне».

«Псих» увидел свет в том же 95-м.

Пьеса «Псих» была написана Александром Минчиным по собственной повести. Минчин, эмигрировавший из Советского Союза по израильской визе и осевший в Соединенных Штатах, с успехом занимался журналистикой и литературной работой. Но по-настоящему громко и шумно он дебютировал у нас, в театре на улице Чаплыгина. Поставил спектакль Андрей Житинкин, режиссер очевидно успешный, много ставивший в различных московских театрах. В немалой степени успех спектакля «Псих» решил выбор артиста на роль главного героя: Сергей Безруков персонифицировал, дал плоть мальчику, созданному воображением Александра Минчина.

«Псих» оценивался и описывался критикой достаточно разноречиво, но удивляет то, что в наших частых гастрольных поездках по российский городам он неизменно вызывает живой и бурный отклик зрительного зала. А когда мне говорят: «Это реагируют девочки, фанатично поклоняющиеся Сергею Безрукову», я не соглашаюсь, потому что вижу, как истово и сильно отзывается зал на человеческую боль, заложенную в лучших сценах, в лучших моментах этого театрального зрелища. Зритель всегда приходит на эту постановку с радостью, а после никогда не бывает разочарован. Немаловажное значение имеет и то, что все актеры, начиная с исполнителей самых маленьких ролей обитателей сумасшедшего дома, куда помещен главный герой, до исполнителей основных, центральных ролей, держат высокий уровень притязания. Никто из актеров не пытается отойти в тень, схалтурить, как это иногда случается в театре — «А, ладно, пусть это играют главные герои». И будь то Саша Воробьев в роли санитара, Леша Гришин в роли «жителя» психушки, Дуся Германова, Сергей Чонишвили, Дима Бродецкий, Виталик Егоров или другие — в пьесе у каждого артиста свой «кусок бифштекса», который потребляется им с соответствующими случаю удовольствием и ответственностью.

Следующий год начался с премьеры спектакля по пьесе Джейсона Миллера «That Championship Season», или «Чемпионы», как он у нас назывался. Как режиссер-постановщик, я рассчитывал, что главную роль, Тренера, в этом спектакле будет играть Армен Борисович Джигарханян, и, когда в силу объективных причин он этого сделать не смог, нас выручил Сергей Беляев, проявив удивительную корпоративную солидарность. Беляев работал и честно, и серьезно, но в возрасте тридцати пяти лет невозможно сыграть шестидесятилетнего человека, если это только не характерно-смешная роль, когда можно спрятаться за гримом, за толщинками, за ужимками… А в «Чемпионах» был случай прямо противоположный: мне хотелось рассказать историю тоски по Сильной Руке — ностальгическом чувстве, захватившем тогда наше общество.