Артюр Рембо

На обороте обложки экземпляра, посланного в Моне, Артюр написал самое лаконичное посвящение: «Полю Верлену» и подпись. Причём не «Артюр», а «А. Рембо».

Но парнасцам и группе благожелательных к ним критиков он экземпляров «Одного лета в аду» давать не стал. Исключение было сделано для Эмиля Блемона, одного из старых «Скверных парней», человека в Париже очень влиятельного, главного редактора журнала Жана Экара «Литературное и художественное возрождение», того самого, где в сентябре 1871 года было напечатано стихотворение Рембо «Вороны».

Однако влиятельный Блемон поостерёгся высказываться о книге. Как и все в этих кругах, он был осведомлён об июльском происшествии в Брюсселе и был скорее на стороне Верлена. Кроме того, он всегда считал Рембо растленным негодяем и совратителем и вовсе не хотел ставить под угрозу свою репутацию публикацией статьи о нём, особенно в газете «Призыв», где его обзоры очень ценились. Да и все его собратья придерживались в этом вопросе того же мнения.

Наперекор такому неблагоприятному, если не прямо враждебному к нему отношению, Артюр в ноябре и декабре предпринял несколько поездок в Париж и попытался возобновить кое-какие контакты.

Встречали его холодно, его избегали и не замечали. Разве что не плевали в лицо, чтобы он проваливал поскорее и навсегда к себе в провинцию. Один Жюль Мари, подыскавший себе работу в газете «Время», не избегал его.

Однажды вечером Рембо сидел в кафе «Табуре» и к нему подошёл начинающий поэт и живописец Жермен Нуво, с которым он когда-то несколько раз встречался в «Кружке чертыхателей».

Нуво родился в 1851 году в Пурьере в департаменте Вар и вырос в Экс-ан-Провансе. В течение примерно одного года он занимал должность заведующего учебной частью в марсельском лицее, после чего летом 1872 года приехал в Париж, где снял комнату на улице Вожирар, рядом с театром Одеон. Он получил от родственников наследство, имел кое-какие деньги и прожигал их. Его мотовство восхищало друзей, особенно тех, что принадлежали к «Группе живых», — таких, как Леон Валад, Рауль Поншон, Жан Луи Форен или самый близкий его друг Жан Ришпен. Эта группа стала наследницей «Скверных парней».

Нуво был невысок ростом, но «хорошо сложён и довольно красив своими андалусийскими глазами, носом с лёгкой горбинкой, раздвоенной бородкой и длинными волосами»{84}, спадавшими на воротник. Такая внешность нравилась женщинам, к которым он, со своей стороны, не был равнодушен. Успеху его любовных похождений немало способствовал и его средиземноморский выговор.

Очень скоро Рембо был покорён этим молодым человеком. В разговорах с ним Артюр признался, что в начале будущего года хотел бы поехать в Лондон, и предложил составить ему компанию. С какой именно целью он туда собрался? Он не мог дать точного ответа. Возможно, он понял, что между ним и парижскими литераторами все мосты сожжены. А может быть, из-за стремления постигнуть какую-то иную жизнь, познать новые миры.

Проведя зиму 1874 года в Арденнах, в лоне семьи, он в конце марта вместе с Нуво отправился в Лондон. Приятели поселились в доме 178 по Стэнфорд-стрит рядом с вокзалом Ватерлоо. Если у Рембо были в Лондоне какие-то точки опоры, то Нуво очень скоро почувствовал, что задыхается в этом мегаполисе, где недостаёт света и повсюду носятся запахи каменного угля и мускуса. К тому же не прошло и недели, как он обнаружил, что деньги у них на исходе.

Чтобы заработать на жизнь, Рембо и Нуво устроились на картонную фабрику Хай-Холборн в центре города. Там им было поручено вырезать из картона детали для изготовления шляпных коробок. Казалось бы, ничего мудрёного, но эта работа им сразу же опостылела, и они решили давать уроки: один — французского языка, другой — рисования. Увы, объявления, которые они подавали три дня подряд на четырёх языках в газету «Эхо», не нашли отклика. Возможно, им следовало опубликовать их в «Дейли телеграф», у которой был гораздо больший тираж… Или обратиться за содействием к старому бойцу Эжену Вермершу, хорошо знакомому с английской прессой…

Когда Рембо и Нуво не были заняты поисками работы, посещением библиотеки Британского музея (8 августа Рембо вновь записался в её читальный зал) или не сидели в задымлённых пабах Чаринг-Кросса, они поощряли друг друга к сочинительству. Среди рукописей Рембо был текст его «Озарений» — стихов в прозе, которые когда-то несколько озадачили Верлена. Большинство их было написано в 1873 году и, конечно, нуждалось в последней правке. Он полагал, что там есть из чего сделать небольшую книжку. Хотя неудачный опыт с публикацией «Одного лета в аду» не торопил его подыскивать издателя или хотя бы печатника…

И вдруг в июне Нуво, которому надоело их жалкое существование, без предупреждения оставляет Артюра и один возвращается в Париж.

СНОВА ТЕ ЖЕ

Почему Жермен Нуво уехал? Почему никак не объяснил своё решение? Артюр пытался это понять, но не мог. Одно ему было ясно, — что, быть может, впервые в жизни он почувствовал себя покинутым, и ему было трудно это перенести. Кто знает, ладил ли он с Нуво и было ли общение с этим ранимым и легковерным, искренним и непредсказуемым провансальцем так уж ему приятно, помогало ли оно ему отвлекаться от мрачных мыслей?

Будто пытаясь прервать полосу неудач, Рембо срочно переселился в меблированную комнату на Лондон-стрит поблизости от Хоуленд-стрит, на которой он жил с Верленом в сентябре 1873 года. Он написал матери письмо с просьбой прислать ему денег, если только она не пожелает сама приехать в Лондон и собственноручно передать их сыну. При этом он сообщил ей, что болен и должен лечиться в больнице. И хотя он в этом не признался матери, на самом деле ему не хватало человеческого тепла, и он знал, что может найти его у своих родных. Он тем более в этом нуждался, что бывшие коммунары Эжен Вермерш и Проспер Оливье Лисагаре упорно его избегали.

Шестого июля госпожа Рембо с дочерью Витали, которой тогда было семнадцать лет, прибыли на вокзал Чаринг-Кросс и сняли комнату на четвёртом этаже дома на Арджил-сквер рядом с Кингс-Кроссом.

Встреча с близкими приободрила Артюра. Как опытный гид, он водил мать и юную сестру по центру Лондона и показывал им многочисленные памятники и достопримечательности британской столицы: здание парламента с его красивыми золочёными башнями, собор Святого Павла, дворец герцога Нортумберлендского, казарму королевской гвардии, театр Альгамбру, напротив которого возвышается высеченная из одного блока белого мрамора статуя Шекспира, а ещё открытый в 1871 году на берегу Темзы Альберт-холл, который он упомянул в своём тексте «Города», называя его там «собором», «художественно исполненной стальной махиной около пятнадцати тысяч футов в диаметре», а также любопытную подземку…

Он водил их и во многие музеи, в том числе в Британский музей, где он долго созерцал останки царя Абиссинии Теодороса Второго и его жены. По вечерам они совершали прогулки в Гайд-парк или Кенсингтон-гарденс. Так как в Лондоне стояла страшная жара, Витали сравнивала эти места с «оазисом» и «райским садом»{85}. При этом она записывала свои впечатления в дневник. 11 июля она отметила, что посетила с братом библиотеку Британского музея, которая насчитывает три миллиона томов. И её удивило, что туда «допускают дам так же, как и мужчин»{86}. На следующий день она записала:

«Это моё первое воскресенье в Лондоне. В отличие от других дней, не слышно шума экипажей. Погода хорошая, свежо. Я не чувствую, что устала за прошедшие дни. Артюр скучает. Заходили в один протестантский храм. Там почти то же самое, что в католических церквах. Красивые своды, люстры, скамьи и т. п. Мне было так скучно, что я чувствовала, как становлюсь больна. <…> Мы не знакомы ни с кем, кто знает французский, если не считать мест, куда ходит Артюр. Теперь у нас здесь никаких затруднений. Поначалу надо было, чтобы Артюр всегда находился на всякий случай рядом. Он, в самом деле, так хорошо со всем справляется, что с ним нам ни о чём не надо думать. Чувствует он себя намного лучше, но многие советуют ему поехать за город, к морю, чтобы окончательно поправиться»{87}.