Артюр Рембо

Артюр не принимал такого рода доводы и не упускал случая прямо заявлять об этом Верлену, сопровождая его в частых перемещениях по Парижу с визитами. Он твердил ему, что настоящий поэт, ясновидящий, должен подняться над мелочами обыденного существования и жить в полную силу без каких бы то ни было семейных привязанностей, без этого ужасного буржуазного декора, без этих лепных потолков, расписной посуды, мягких кресел, белых салфеток на буфетах и комодах, больших зеркал, тяжёлых, тоскливых обоев, без этого удушливого запаха воска… И чувствовал, что Верлен увлечён его рассуждениями, видел, как глаза его улыбчиво загораются всякий раз, когда речь заходит о подобных вещах.

Такие вызывающие, подрывные, скандальные заявления Артюр делал и на публике, всюду, куда его приводил покровительствующий ему Верлен. В книжном магазине издателя Альфонса Лемера он громким голосом уничижительно отзывался о разложенных по столам поэтических новинках. Дескать, книги эти, по его убеждению, лишены какого бы то ни было смысла, это дешёвые литературные поделки. Нечто подобное он говорил и в «Табурё», популярном кафе на улице Вожирар, напротив Люксембургского дворца, где Рембо познакомился с друзьями Верлена, составлявшими нечто вроде его преданной литературной гвардии: Альбер Мера, Эрнест д’Эрвили, Эдмон Лепелетье, Леон Валад. Артюр шокировал их заявлением, что александрийский стих вышел из моды и всякий, кто продолжает его использовать, — человек отсталый и слабоумный.

В какой-то прокуренной пивной на улице Сен-Жак рядом с церковью Сен-Северен он даже Теодора де Банвиля назвал «старым дураком», когда тот, известный специалист по стихосложению, желая одарить начинающего поэта ценными советами, сделал несколько лёгких критических замечаний по поводу ритмического строя стихотворения «Роман» и смешных неологизмов в «Моих маленьких возлюбленных». А ведь не далее как в августе Артюр обращался к нему со словами «дорогой мэтр» и писал, что будет «всегда» любить его стихи!

Уже недели через две после приезда Артюра чета Моте де Флёрвиль объявила, что далее не намерена терпеть его присутствие в их доме, и зятю посоветовали выставить юного приятеля за дверь. К тому же Матильда была уже на сносях.

Верлен вынужден был обратиться за помощью к своему окружению.

Первым откликнулся Шарль Кро. У него на улице Сегье, в двух шагах от площади Сен-Мишель, была мастерская, где он занимался изготовлением синтетических драгоценных камней, и он выразил готовность установить там импровизированную кровать для Рембо на то время, пока ему не найдут убежище получше. Но и оттуда Артюр был вскоре изгнан, так как ему пришла в голову неудачная идея вырывать листы из превосходного, роскошного журнала «Артист» для употребления их в качестве туалетной бумаги.

Тогда незлопамятный «старый дурак» Теодор де Банвиль (к тому времени ему было около пятидесяти) решился принять Рембо у себя на улице Бюси, поселив в комнату для няни, примыкавшую к квартире, где он жил с женой. Но однажды вечером Артюр показался совершенно голым в окне этой чердачной комнаты, чем вызвал негодование всего квартала. Вынужденный оставить и это жилище, Артюр поспешил обратно к Верлену на улицу Николе, откуда незамедлительно был уведён в кабаки Монмартра.

Верлен, женившись, перестал было пить, по крайней мере, пить беспробудно, как делал это холостяком. Но вот уже несколько недель, как он принялся за старое. Осушив несколько стаканов напитка, который он называл абсонфом вместо абсента, он уже себя не контролировал, сходил «с катушек» и в разговоре злоупотреблял грязной непечатной лексикой.

Рембо разделял его тягу к алкоголю. Он очень любил эти моменты, когда они напивались, «я» и «ты» как бы сливались воедино и возникала некая особая, дотоле неизвестная интимность. В кабачке на улице Абревуар, куда они входили, взявшись за руки, Верлен нашёптывал ему любовные слова, а он в ответ улыбался.

До этого никто не говорил Артюру ничего подобного, и сам он никому и никогда не говорил. Впрочем, один раз, прошлой весной, у него возникло такое желание, когда он, набравшись духу, познакомился с юной девицей в сквере у вокзала в Шарлевиле и пригласил её на свидание и загородную прогулку. Именно её он имел в виду, сочиняя стихотворение «Первый вечер»:

Но девушка из привокзального сквера пришла на свидание в сопровождении бонны, и у Артюра сразу же иссяк запас слов…

В этот раз всё было иначе, и это его волновало. И забавляло. Будто он не по своей воле был вовлечён в какую-то запретную игру и, к своему большому удивлению, испытывал от этого острое удовольствие.

Проводив мертвецки пьяного Верлена домой на улицу Николе, Артюр шёл ночевать в одну из жалких меблированных комнат на бульваре Шапель, где спал до следующего полудня, когда содержатель будил его и выставлял за дверь. Потом он часами слонялся по парижским улицам. С наступлением ночи он оказывался в Латинском квартале. Тогда он решил присоединиться к «Кружку чертыхателей», у которых уже раза два бывал вместе с Верленом. Кружок этот занимал помещение на четвёртом этаже гостиницы «Отель иностранцев» на бульваре Сен-Мишель, на пересечении улиц Медицинской школы и Расина. Основанный Шарлем Кро при участии двух его братьев — Анри, который был скульптором, и Антуана, врача, — «Кружок чертыхателей» представлял собой нечто вроде свободного братства, каждый член которого приходил туда выпить, покурить (причём не обязательно табак), поспорить о чём угодно, почитать что-нибудь из своего нового, выступить с речью на любую мыслимую тему, включая самые революционные или самые скабрёзные. Каждый имел также право записать или зарисовать всё, что ему пришло в голову, в особую книгу, названную, естественно, «Альбомом чертыхателей».

Каким бы странным и подрывным ни казался этот кружок, существовал он благодаря вполне безобидному человеку — Эрнесту Кабанеру. Родившийся в 1833 году в Перпиньяне, в двадцатилетием возрасте он переехал в Париж для продолжения музыкального образования в консерватории. С тех пор время от времени он сочинял то какую-нибудь вокальную пьесу, например на стихи Жана Ришпена, то оперетту-пастораль на сюжет Мольера, то «Фауста» на текст маркиза де Полиньяка. В «чёрных брюках, которые, казалось, были ему велики, в потёртом рединготе, болтавшемся на его худом теле, с его измождённым лицом»{39} и огромными удивлёнными глазами он был похож на существо из какого-то другого мира. Чтобы прокормиться, он играл на пианино в разных заведениях, например в одной «пивной на авеню Деламотт-Пике, посещаемой в основном девицами и подвыпившими солдатами-новобранцами»{40}.