Страница 9 из 14
На прикрепленном магнитиком листе стояли имена, даты и точные часы, когда того или иного ребенка следовало отвести в больницу. Магнитик Яну понравился: наивная, но кокетливая коровка с розовым бантиком на шее.
На самом верху Лео: понедельник, 11–12. Потом Матильда: понедельник, 14–15. И наконец. Мира и Тобиас: 15–16.
Пока еще только без четверти девять.
– Мы их провожаем, – продолжила Мария-Луиза, – и встречаем. – Но бывают случаи, когда к нам приходит другой родитель… и тогда они идут вместе.
Ян кивнул. Другой родитель. Она говорит о матери или отце, которые остались на свободе. О тех, кто не сидит за решеткой.
Он уже встречался с ними. Они сидели в раздевалке в ожидании своих детей, которые нежили постоянно в «Полянке». Но кто они – биологические родители? Или приемные? Спрашивать запрещено. Как правило, аккуратно одетые женщины и мужчины, от тридцати и старше. Некоторые наверняка уже на пенсии.
Ян по опыту знал: когда детей оставляют в садике, начинаются слезы и капризы. А родители, как правило, преувеличенно веселы и разговорчивы, пытаются заглушить чувство стыда, что покидают своего ребенка. Но здесь, в «Полянке», если кто и переживает, то скорее взрослые… может, из-за бетонной стены? Тень ее падает на всех.
А дети? Дети застенчивы. Улыбаются, прячутся друг за друга, рассматривают нового человека, стоящего рядом с их фрекен, воспитательницей. В течение многих лет работы в садах Ян привык – детишки всегда любопытны, даже по глазам видно. Если ребенку неинтересно – значит, заболел. В отличие от взрослых, дети не умеют скрывать чувства.
– Жаль, ты… мы здесь все на «ты», ничего? Жаль, ты пропустил нашу пятиминутку, – сказала Мария-Луиза, проведя Яна по всем помещениям.
– А что это за пятиминутка?
– Пятиминутка называется «Хорошее настроение». Мы собираемся каждый понедельник по утрам и рассказываем, кто как себя чувствует. Пятиминутка и пятиминутка… занимает, естественно, минут пятнадцать, – она улыбнулась, – ну, ничего, в следующий понедельник догонишь.
Ян молча кивнул. Ему вовсе не хотелось углубляться в размышления о своем самочувствии.
– Ну что? Хочешь приступить к работе прямо сейчас?
– Конечно. С удовольствием.
– Вот и хорошо. Тогда, мне кажется, лучше начать с чтения.
Она предоставила Яну покопаться в ящике и выбрать книгу. Ян вытащил чуть не с самого дна «Эмиль и супница»[3].
– Почитаем?
Он поставил себе стул у стены и сел. Дети постепенно оставили игрушки и собрались вокруг него. Уселись на маленькие табуреточки и смотрят выжидающе и настороженно. Он их понимал – новый дядька.
– Хорошо… кто помнит, как меня зовут?
Молчание.
– Неужели никто?
Дети молча уставились на него.
– Ян, – прошептала девочка с единственным передним зубом.
Она сидела чуть ближе, чем остальные. Матильда, вспомнил он. Это Матильда. Лет пять, прямой пробор и длинные рыжеватые косички.
– Правильно, молодец. Меня зовут Ян Хаугер. – Он поднял книгу и показал: – А это книга про Эмиля… Эмиля из Лённеберги. Вы с ним знакомы?
Ребятишки дружно закивали. Какое-то подобие контакта.
– А вы читали, как Эмиль застрял головой в супнице?
– Да…
– Много раз!
– Да!
На этот раз громко. Уже хорошо.
– Так может быть, вы не хотите слушать еще раз?
– Хотим! – Дружный хор детских голосов.
Ян улыбнулся. Все дурное мигом забывается, когда смотришь детям в глаза. Будто они вобрали весь свет в мире и щедро возвращают его нам. Тупым и равнодушным взрослым.
Он открыл книгу и начал читать.
Дело шло к полудню. Ян быстро понял, что распорядку дня, или рутине, как они говорят, здесь придают очень большое значение. После чтения вслух дети должны гулять. Взяли куртки, надели сапоги и вышли во двор. Больше половины захотели играть в пятнашки, и Яну выпало водить. Всю застенчивость как ветром сдуло – он гонялся за ними вокруг песочницы и сарая, а дети визжали от счастья и притворного страха. Двор небольшой, но очень зеленый, траву и кусты еще не тронуло осеннее увядание. Асфальта нигде не видно, а гравием посыпана только узкая тропка к входной двери.
Отсюда тоже видно больницу, старца. Стены нет – только высокий, метров пять, забор из стальной решетки, но на самом верху тоже змеится колючая проволока подтоком.
– Догоняй! Догоняй!
Яну весело. Он поднимает широко расставленные руки, как настоящий монстр, и охотится за детьми. Они прячутся в маленькой игрушечной хижине в другом конце двора, он притворяется, что не видит, а потом внезапно заглядывает за угол и ухает, как тролль: «У-у-у!»
Дети раскраснелись, Ян тоже. И вдруг он остановился как вкопанный. Улыбка исчезает. За высоким забором больницы кто-то стоит и смотрит на них.
Высокая и худая пожилая женщина в черном плаще за металлической оградой судебно-психиатрической клиники Святой Патриции. Из-под пальто видны белые тонкие ноги. В одной руке ажурные грабли для сгребания листьев, а другую просунула через железное звено заграждения.
Она смотрит прямо на Яна. Бледное лицо и темные-претемные глаза, такие же темные, как плащ, то ли печальные, то ли ненавидящие. Отсюда не видно.
– Ян?
Он вздрагивает и поворачивает голову – из окна ему машет Мария-Луиза.
– Пора отводить Лео… хорошо бы, чтобы ты пошел со мной, посмотреть, как это происходит. Для первого раза. Хочешь?
– Разумеется… конечно, да.
Мария-Луиза кивает и закрывает окно.
Ян быстро оборачивается – женщина с граблями исчезла. За оградой никого нет. Только большая неряшливая куча сухих листьев.
Режим дня в действии. Дети возвращаются с прогулки, снимают сапожки и тут же направляются в игровые комнаты. Ян всегда поражался, насколько дисциплинированны могут быть детишки, когда знают, чем заняться.
Наконец все успокоились, и Мария-Луиза поглядела на часы:
– Время…
Она достала магнитную карточку из кухонного шкафа и провела Яна в раздевалку.
– Лео! – крикнула в пространство, и Лео, как по мановению волшебной палочки, появился на пороге.
Оказалось, рядом с шеренгой крючков для верхней одежды есть еще одна дверь – Ян ее раньше не видел, а может, и видел, но не обратил внимания. А может, и обратил, но не задумался, что же там, за этой дверью.
Мария-Луиза вставила карточку в прорезь и набрала четырехзначный код:
– Тридцать один-ноль-семь. Мой день рождения. Тридцать первого июля.
Прямо от порога вниз шла довольно крутая бетонная лестница.
Мария-Луиза зажгла свет, повернулась и с улыбкой протянула руку Лео:
– Ну что, Лео? Пойдем к папе?
Лео не было во дворе, когда они играли в пятнашки. Лет пяти, в коротких синих штанишках со множеством кармашков. Худенький, тоненькие ножки. Он доверчиво взял Марию-Луизу за руку, и они начали спускаться по лестнице – осторожно, ступенька за ступенькой. Ян последовал за ними.
– Закрой за собой дверь, Ян.
Он прикрыл дверь, и словно выключили радио – детский писк и смех разом смолкли.
Лео держал за руку Марию-Луизу и молчал. Обстановка к болтовне не располагала.
Лестница была недлинной, ступенек двадцать, не больше, и заканчивалась в небольшом подвале, откуда начинался узкий подземный ход. Бетонный пол в туннеле выстлан синей дорожкой. Видимо, тот, кто проектировал этот туннель, понимал, что оптимизма он не внушает, поэтому постарался выкрасить стены в яркие краски и развесить картинки.
Цветная тушь, определил Ян. Сам бы он ни за что не смог нарисовать что-то подобное – рисунки были слишком уж радостны. Хохочущие крысы купаются в бассейне, слоны курят огромные трубки, моржи играют в теннис. Ян вдруг подумал, что всем этим веселым зверушкам не выбраться из туннеля. Даже если бы они очень этого захотели.
– Вот так. – Мария-Луиза остановилась. – Пришли, Лео.
Весь путь – не больше пятидесяти метров. Ян мысленно прикинул направление – скорее всего, они прошли под стеной и сейчас над ними здание больницы. Направо – белая дверь лифта с узким окном. Подземный ход тянется еще восемь – десять метров, а дальше под прямым углом сворачивает направо.
3
Рассказ из серии повестей Астрид Линдгрен «Эмиль из Лённеберги». В русском переводе рассказ называется «Как Эмиль угодил головой в супницу».