Страница 12 из 88
— Ты, как всегда, права, — отвечал он. — Действительно, не дурно бы...
И, не заканчивая, замолкал. Но вот учителя — кое-кто посмелее, — иногда одергивали Нину Викентьевну, а после, когда ее не было в учительской, говорили:
— Что с нее возьмешь!.. Истина... И больше ничего.
Дети прозвали ее курицей, несмотря на симпатичное лицо и стройную фигуру, в которой куриного не было решительно ничего. Нина Викентьевна, узнав о прозвище, долго плакала, говорила, что она отдает детям всю душу, хочет вырастить из них настоящих людей, а после успокоилась и приказала себе забыть это.
— Неблагодарные! — заключила она. — Поймут, да поздно будет!
То же самое она когда-то говорила и своему первому мужу, когда тот заявил, что уходит от нее к другой женщине. Прожили они всего лишь полгода, но Нина Викентьевна привыкла к нему, старалась во многом помогать и даже теперь часто его вспоминала. Ей было лестно, что бывший муж — детский писатель, она никогда об этом не забывала и, сдерживая себя, говорила о нем только хорошее, понимая, что если вытаскивать на свет плохое, то этим унизит и себя. Но зато о книжках его отзывалась зло, беспощадно их клеймила, находя совершенно бездарными. Непонятно, правда, зачем она их покупала и приносила домой.
— Нет, это не книжка, — сказала она как-то Петрову. — Чего-то нет... Ты ведь знаешь, я неплохо к нему отношусь, но есть же критерии, тем более для детей. Ему нужен редактор с твердой рукой...
— Как ты можешь так говорить? — не выдержал Петров, у которого было плохое настроение. — По-моему, хорошая книжечка...
— Книжечка?..
— Да, книжечка, — ответил Петров резко, — потому что маленькая, но очень хорошая.
Во-первых, этот разговор ему всегда был неприятен, а во-вторых, он прочитал книжку и остался доволен, потому что нашел там то, что было и в его детстве.
— Очень хорошая? — взвилась Нина Викентьевна, как от укуса. — Ты называешь это хорошей книгой? И еще спрашиваешь о моем праве судить его?.. Ну-ну! Вот до чего мы докатились: я не могу судить. Да неужели ты не понимаешь, что работа с детьми — искусство, и кому, как не мне, разбираться в литературе. Ты прежде поглядел бы, что пишет этот... Что он пишет! «Был жаркий летний день». Да это же штамп, чистейшей воды штамп. Теперь нельзя так писать, надо создавать новые формы, искать. В конце концов, забыть все, что раньше написано, и пробовать по-своему. И потом, — Нина Викентьевна понизила голос, словно бы собиралась открыть тайну, — у него в школьном аттестате одни тройки. Я тебя спрашиваю, что может написать троечник?! Подумай — тро-еч-ник!
И смотрела на Петрова так, что он должен был задуматься, но он не понял взгляда жены или же не захотел понять.
— Троечники как раз и напишут, — возразил он и добавил, что именно троечники, бывает, развиваются дальше, стыдясь своих оценок, а отличники на всю жизнь так и остаются отличниками.
Нина Викентьевна приняла это на свой счет и напустила на мужа таких собак, что тот через минуту полностью сдался, сказав, что везде есть исключения и что он не задумывался над этим. Но Нине Викентьевне теперь этого было мало, она принялась за мужа основательно, словно бы это именно он, Петров, написал о жарком летнем дне. Петрову казалось, что еще слово — и она потребует у него аттестат... Не потребовала, но долго объясняла значение литературы в жизни и договорилась до того, что она не хуже писателей знает, как надо писать.
Петров держался за голову, потому что она раскалывалась; он трижды пожалел, что рискнул защищать бывшего мужа, и, спасаясь, думал о списании склада. Склад существовал только по документам. Никто и никогда его не строил, деньги были розданы туда, где они оказались нужнее — на другие участки, а теперь потребовалось списать этот склад как пришедший в негодность...
— Во всем надо проявлять честность, — не умолкала Нина Викентьевна. — Во всем! И помни, тебе еще много надо учиться, — закончила она и поставила точку. — Вот так!
— Согласен, — ответил Петров и сложил руки, словно бы в молитве. — Успокойся... Ты права...
Он боялся, что жена снова заговорит.
Но Нина Викентьевна молчала; лицо ее было бледным от возмущения штампами, собственным мужем, решившим оспаривать ее мнение. И, глядя на Петрова, она думала о том, как много еще предстоит работы и как много безграмотных людей, не умеющих отличать настоящее от поддельного. «Научиться читать и писать, — хотелось ей сказать, — это ничего не значит в наше время. Надо научиться думать, надо набраться культуры...» Так она подумала, но промолчала, решив, что на сегодня достаточно.
Петров не выдержал, стал успокаивать ее, говоря, что надо беречь нервы, что она много работает, устает... Ему удалось усадить Нину Викентьевну на стул, но она вскочила и еще какое-то время ходила по комнате. Петров приобнял ее за плечи, но она оставила это без внимания, полагая, что ей не пристало быть непоследовательной.
«Я тебе сегодня устрою, — думала она зло, похрустывая пальцами рук и не глядя на мужа. — Хорошая книжечка...»
Осенью Петровы получили квартиру в Купчине, и коллеги Нины Викентьевны надеялись, что она перейдет в другую школу. Об этом же заговаривал и муж, советуя подыскать место поближе. Но Нина Викентьевна отвечала, что переходить никуда не будет, поскольку привыкла к своей школе.
— Тебе ездить почти час, — уговаривал Петров. — А здесь бы прошлась...
— Центр есть центр, — стояла на своем жена. — И потом, все эти годы у меня учились дети культурных и уважаемых родителей, это тоже что-то значит.
— У нас говорят, что все культурные люди живут теперь в Купчине, — пошутил Петров, но жена его обрезала, сказав, что ее не интересует — что там у них говорят.
— Завоевать авторитет не просто, — продолжала она серьезно, — а я его завоевала. Да! И последнее: многие ищут, как бы жить легче, многие, но не я... Пойми.
Петрову пришлось понять.
По утрам Нина Викентьевна караулила на остановке автобус, втискивалась в него, пробиралась в толчее, работая острыми локтями, и, бывало, отчитывала зазевавшегося. А вечерами, если у нее выпадал свободный час, они с мужем гуляли по проспекту Славы, как раньше прохаживались по улице Маяковского или по Невскому — чинно и хорошо, как и положено прохаживаться культурным людям. Поэтому Нина Викентьевна строго следила за одеждой мужа и, если замечала какой непорядок, то делала выговор. Конечно, она могла бы пришить пуговицу — какой это труд, — но Петров должен был хотя бы чему-то учиться. Однажды они не отправились гулять только потому, что муж надел старый плащ, который ему нравился тем, что ладно сидел. Он действительно был не новый, но и не настолько старый, как заметила Нина Викентьевна. Петров вдруг взбунтовался и прямо опросил, с кем она идет гулять:
— С плащом или со мною?
Нина Викентьевна даже не ответила на этот вопрос, но сказала мужу, что он грубый человек и не понимает красоты.
— А в человеке все должно быть прекрасно, — начала она, но Петров поспешно заверил ее, что наденет все, что она скажет.
Мир был восстановлен, но после Нина Викентьевна все же прочитала небольшую лекцию о том, что в человеке все должно быть прекрасно, и в частности одежда. Петров дал твердое обещание, что надевать этот плащ не будет, и они, надо сказать, очень даже недурно погуляли.
В апреле Нину Викентьевну схватила какая-то загадочная болезнь, и ее увезли в больницу. Петров навещал ее, носил передачу и спрашивал, чего бы еще купить. Нина Викентьевна попросила минеральной воды, но ее нигде не оказалось. Петров обошел многие магазины, а потом на работе посетовал на то, что так обидно получается: нужна вода больному человеку, а ее нигде нет. Разговор об этом залетел в соседний отдел, и работавшая там Вера Семеновна сказала, что у нее есть две бутылки воды. Петров поблагодарил ее. Ему было неудобно: получалось, он вроде бы отбирал воду. Вера Семеновна просила его не беспокоиться, и они после работы поехали к ней домой, поскольку Петров хотел наведаться в больницу вечером.