Страница 92 из 106
Всю педелю шел дождь, и река вздулась. Он узнал об этом по шуму еще издали. Сегодня это был грозный и опасный шум. Этот шум заставил сердце Клауса сжаться от предчувствия беды. Он сжал папину руку и почувствовал, что вся она была исколота иголками.
Они шли по тропинке вдоль левого берега. Здесь, у речной поймы рос густой сырой лес, здесь было затишье, но все-таки им приходилось напрягать голос, чтобы перекричать шум реки. Большой Клаус шел впереди, проверяя, выдержит ли болотистая почва, иногда он останавливался, покачиваясь на какой-нибудь большой кочке, и, выпятив нижнюю губу, высокомерно кивал маленькому Клаусу.
Дойдя до старой плотины, они пошли по ее каменной стене и остановились у самого края. Под ними разъяренно пенился бурлящий водоворот. Как обычно, папа встал на самый крайний камень, посмотрел на воду, а затем обернулся к Клаусу и, выпятив нижнюю губу, кивнул несколько раз, словно он полностью был согласен с грохочущим под ногами водопадом.
Потом они пошли дальше и некоторое время шли по узкой звериной тропе. Здесь в давние времена бродили медведи, рассказывал большой Клаус. Как раз здесь однажды нашли обглоданный труп лошади.
Радостный трепет пробежал по телу Клауса: значит, папа накануне прочитал ту книгу с рассказами о медведях.
Когда колокола зазвонили к заутрене, они уже пришли к очажку, около которого обычно отдыхали. Папа сложил очажок два года назад, это было, когда он в первый раз взял Клауса с собой так далеко.
Несколько раз они замечали, что их печкой пользовались чужие. Тогда папа с кривой усмешкой поправлял какой-нибудь камень, даже если он лежал правильно.
Иногда он точно так же криво улыбался, возвращаясь домой со склада, и тогда мама, проходя мимо, всегда гладила его по голове.
В этот раз никто не трогал их очага. Клаус увидел это еще издали и подумал, что хорошо, если бы к тому же папа успел вчера прочитать не один, а два рассказа про медведей, тогда уж не от чего было бы ему криво усмехаться.
Клаус стал собирать хворост, а папа мелко рубил его спортивным топориком. Потом он разжег огонь, объясняя Клаусу, как лучше это делать, — в точности как в прошлый раз. Тем временем Клаус вынул из мешка мамин секретный пакет.
Был веселый, ясный сентябрьский день. Над рекой взад и вперед летал дрозд, слышался звон колоколов далеко за лесом. Клаусу чудилось, будто что-то таинственное носится в воздухе. Но что? Ему казалось, что папу нельзя об этом спрашивать.
Тут он увидел, что по реке, под деревьями, нависшими над водой, что-то плывет. Большой Клаус обернулся на возглас сына и прищурился: он не очень-то хорошо видел на расстоянии.
— Это бадья! — кричал Клаус восторженно. — И в ней еще что-то!
Большой Клаус встал и взял топор.
— Да, так оно и есть, — пробормотал он, тяжело дыша, — какой-то мальчишка.
— Это маленькая девочка! — закричал Клаус, вскочив, — ее несет к порогу, папа!
Они побежали наискось к реке. Большой Клаус бежал впереди, размахивая топором и что-то выкрикивая на ходу. Пробежав по берегу, он оглянулся и снова побежал. А тем временем бадью несло все дальше. Теперь уже ясно можно было рассмотреть в бадье светлые развевающиеся волосы и большие, широко раскрытые глаза.
— Папа, — завизжал Клаус, — порог, мы должны задержать ее, там камни, ступай вброд!
— Да, вброд!
Не выпуская из рук топорика, Большой Клаус вошел в поток, вода доходила ему до середины бедра. Он шел, временами останавливаясь и раскачиваясь, как стебель камыша, а потом опять двигался вперед. Вскоре он уже был на большом камне. Но оттуда до другого камня было примерно два метра, а между камнями была черная глубина, и вода бешено бурлила.
— Прыгай, папа, прыгай! — Клаус сжал кулаки и кричал, задыхаясь. Бадья приближалась.
— Прыгай!
Но Большой Клаус не прыгал. Он переминался с ноги на ногу, как козленок, который боится сделать прыжок. Он все еще держал топор, вцепившись в него, как в перила. Бадью пригнало еще ближе.
— Папа! — маленький Клаус плакал, он уже больше не кричал, а умолял: — Папа, прыгай!
Но папа не прыгал. Он вертел головой то в одну, то и другую сторону, и Клаусу она казалась белой и очень маленькой, и не было ни глаз, ни рта, только нос, походивший на острый белый клюв.
Вот бадья проплыла мимо, они услышали, как кричала девочка, и Большой Клаус побрел обратно на берег. Они побежали изо всех сил вниз по реке посмотреть, что произойдет.
Бадью погнало еще дальше вниз, к водопаду. Она перевернулась несколько раз, и в ту же минуту они услышали позади себя крик, фигура в сером метнулась мимо них, выкрикивая какое-то имя. Они побежали за ней.
Когда они шли к дому, церковные часы пробили девять раз, последний удар долго еще звучал над лесом.
Клаус шел позади папы, он шел, твердо ступая, сжав кулаки и не сводя глаз с каблуков папиных сапог, которые то поднимались, то опускались, то поднимались, то опускались.
Они с трудом тащились по болотной низине, тяжело выбираясь вверх на дорогу.
«Она ведь не утонула, — снова и снова твердил себе Клаус, — она ведь не утонула, папа спас ее, он вытащил ее из воды, когда ее понесло к водопаду».
Маленький Клаус все шел и шел, они уже миновали развалины каменного дома, и тогда он отвернулся. «Она ведь не утонула», — снова сказал он сам себе и заплакал беззвучно и неудержимо. Папа продолжал идти, и каблуки его стучали при каждом шаге.
— Как вы рано! — воскликнула мама, когда они открыли дверь.
Никто из них ей не ответил, но она не заметила этого, поглощенная своими хлопотами на кухне.
Клаус остановился на пороге, его маленькое птичье личико с острым носом было бледно, он кривовато ухмылялся, и можно было предположить, что позднее эта ухмылка повзрослеет и станет настоящей кривой усмешкой. «Здесь в самом деле тесновато, — подумал он, стоя на пороге, — квартира, конечно, мала, если смотреть на нее от двери».
Финн Бьёрнсет
Харакири
Словарь иностранных слов дает пояснение, что харакири — это способ самоубийства, при котором вспарывают себе живот.
Сразу же, как только он появился у нас в магазине, мы обратили на него внимание. По двум причинам. Он принес нам хорошие и сравнительно редкие книги: первое издание «Воителей в Хельгеланде» и «Фру Ингер из Эстрота» в кожаных переплетах, под которыми прекрасно сохранились оригинальные обложки. Наш хозяин так обрадовался, что с трудом скрыл свою радость от покупки. А кроме того, у этого посетителя имя было странное — Владимир Ингенман[31]. Когда мы все рассматривали его подпись в конторской книге, фрекен Несс заявила, что это описка. Определенно его зовут Ингерман.
Но нет, прямым каллиграфическим почерком было четко выведено — Ингенман.
Хозяин предположил, что это имя выдуманное. Такие экземпляры бывают только у знатоков.
— А может, они достались ему по наследству, — возразила фрекен Несс. — Ни один коллекционер не станет продавать такие книги, если уж он их заполучил.
— Нет, разве что сядет на мель, — сказал хозяин.
Но было совершенно невероятно, чтобы Владимир Ингенман сидел на мели. Одет он был хорошо и со вкусом, очки у него в золотой оправе, под мышкой дорогая сафьяновая папка. Говорил он негромко, как говорят интеллигентные люди, пожалуй, чуточку рассеянно, но к этому мы привыкли, встречаясь с библиофилами. Он не сделал никаких замечаний, услышав назначенную цепу. Обычно людям, ничего не смыслящим в книгах, трудно удержаться от улыбки, когда они получают хорошую цену за товар, ценности которого не понимают. Зато они частенько устраивают скандал, когда им, по их мнению, недоплатили. А книги-то совсем заурядные.
Прошло несколько дней, и господин Ингенман пришел снова. Мы продали его книги одному заядлому библиофилу, который пришел в восторг от прекрасных экземпляров.
31
Ингенман — никто (норв.).