Страница 49 из 92
Манелла откровенно призналась, что действительно придумала все это она – но только в смысле организации, а идею пышно отпраздновать юбилей Селдона подал ей Тамвиль Элар.
«Гений, – подумал Селдон. – Гений, будь он неладен!»
Он тяжко вздохнул. Скорее бы кончался этот юбилей!
– Можно войти? – спросила Дорс, заглянув в приоткрытую дверь.
– У кого ты спрашиваешь? Тут, кроме меня, никого нет.
– Ну так, на всякий случай. Это же не твой кабинет.
– Вот именно, – буркнул Селдон. – Из моего кабинета меня выгнали из-за идиотского юбилейного торжества. Господи, скорее бы оно закончилось!
– Вот-вот. Стоит этой женщине что-нибудь затеять, и из мухи немедленно вырастает большущий слон.
Селдон тут же принялся защищать Манеллу:
– Да нет, я уверен, намерения у нее самые благие…
– Уволь меня от этих благих намерений! – фыркнула Дорс. – Да я к тебе не за этим пришла, кстати говоря. Есть кое-что поважнее.
– Ну, говори.
– Я разговаривала с Вандой про ее сон… – проговорила Дорс и запнулась.
Селдон прокашлялся.
– Ну, зачем ты… Надо, чтобы она забыла об этом.
– Нет. Ты не спрашивал ее, что именно ей приснилось?
– Конечно, нет. Зачем заставлять малышку снова переживать?
– Папочка с мамочкой тоже не позаботились с ней поговорить. Пришлось мне ее расспросить.
– Но зачем, Дорс, зачем ее мучить?
– Затем, что я чувствовала, что это надо сделать, – угрюмо ответила Дорс. – Так вот, во-первых, сон этот ей приснился не дома, не в детской.
– Где же он ей, в таком случае, приснился?
– В твоем кабинете.
– Что она могла делать в моем кабинете?
– Хотела посмотреть, как идут приготовления к празднику, зашла в кабинет, ничего, кроме пустых стен, не увидела – только твое кресло и осталось. Такое большое: глубокое, высокое, мягкое – то самое, которое ты за что-то так любишь, и никак не даешь поменять. Поломанное.
Селдон вздохнул – Дорс напомнила ему о давнем и бесплодном споре.
– Никакое оно не поломанное, – пробурчал он. – А нового мне не нужно. Ну, и что же дальше?
– Она забралась в кресло и принялась гадать, а что если вдруг ты раздумаешь устраивать праздник и как это будет плохо. А потом, как она говорит, вроде бы уснула, потому что в голове у нее все как бы перемешалось, и она ничего не помнит, кроме своего сна. А во сне она видела двоих мужчин – именно мужчин, а не женщин – и эти двое разговаривали.
– И о чем же они разговаривали?
– Точно она не помнит. Ты же понимаешь, как трудно порой вспомнить сон, особенно когда он снится в необычном месте. Но она помнит, что говорили они о смерти, и думает, что о твоей, потому что ты такой старый. Но два слова она запомнила точно: «смерть» и «финики».
– Как?
– «Смерть» и «финики».
– И что это, по-твоему, значит?
– Не знаю. А потом, как она говорит, они прекратили разговор и ушли, а она проснулась в кресле, и ей стало холодно и страшно, и с тех пор она никак не может успокоиться. Селдон задумался.
– Послушай, дорогая, – сказал он немного погодя, – стоит ли придавать значение детским снам?
– Прежде надо задать себе вопрос, Гэри, был ли это сон.
– Что ты имеешь в виду?
– Ванда не помнит точно, спала ли она. Она говорит: «вроде бы уснула».
– И каковы же твои выводы?
– Может быть, она задремала, и сквозь сон услышала реальный разговор – реальный разговор живых мужчин.
– Живых мужчин? Которые говорили о том, чтобы убить меня с помощью фиников?
– Да, что-то вроде того.
– Дорс, – решительно проговорил Селдон, – я знаю, что тебе всюду мерещится грозящая мне опасность, но дело зашло слишком далеко. Зачем кому-то может понадобиться убивать меня?
– Между прочим, две попытки уже было.
– Не спорю, но надо же учитывать обстоятельства. Первая попытка была предпринята вскоре после того, как Клеон назначил меня премьер-министром, и исходила от дворцовой мафии, так сказать, которая была оскорблена до глубины души столь неожиданным выбором кандидатуры на этот пост. Вот некоторым и показалось, что все уладится, если меня убрать. Вторая попытка покушения была предпринята джоранумитами, рвавшимися к власти, которые думали, что я стою на их пути к заветной цели, ну и добавь к этому еще затаенную злобу Намарти.
К счастью, ни одна попытка не увенчалась успехом, но откуда взяться третьей? Я уже десять лет как не премьер-министр. Кто я теперь? Стареющий математик, одной ногой на пенсии, и уж, конечно, бояться меня некому, и никому я не мешаю. Джоранумиты искоренены все до единого, Намарти давным-давно казнен. Ни у кого не может быть причин желать моей смерти. Словом, Дорс, очень прошу тебя, успокойся. Когда ты нервничаешь из-за меня, тебе плохо, а от этого ты еще сильнее нервничаешь, а мне бы этого не хотелось.
Дорс встала, подошла к столу Гэри, оперлась ладонями о крышку, и, наклонившись к самому лицу мужа, отчетливо проговорила:
– Конечно, тебе легко говорить, что ни у кого не может быть причин желать твоей смерти, но причин искать никто не будет. Правительство у нас теперь ни за что не отвечает, и если кто-то захочет…
– Стоп! – громко и строго прервал ее Селдон. – Ни слова, Дорс. Ни слова против правительства. Еще слово – и в конце концов ты заведешь нас в ту самую беду, о которой говоришь.
– Но я же всего-навсего с тобой разговариваю, Гэри!
– Пока – да, но если у тебя войдет в привычку заводить такие дурацкие разговоры, слова просто начнут соскальзывать у тебя с языка в любой компании – даже в компании тех, кто с превеликой радостью донесет на тебя. Очень прошу тебя, ни при каких обстоятельствах не высказывай никаких политических воззрений.
– Я постараюсь, Гэри, – проговорила Дорс с плохо скрытым раздражением, развернулась и вышла из комнаты.
Селдон проводил ее взглядом. Дорс тоже немного состарилась, но старость ее была удивительно красивой, так что порой ему казалось, будто жена и не старится вовсе. Она была всего на два года моложе Селдона, но внешне за двадцать восемь лет их совместной жизни изменилась гораздо меньше, чем он, что волосы ее поседели и стали серебряными, но местами сквозь седину проглядывали озорные и юные рыжие прядки. Кожа на лице Дорс стала чуть более дряблой, в голосе появилась сухость и хрипотца, ну и, конечно же, она стала носить одежду, подобающую пожилой женщине. Тем не менее движения ее остались такими же ловкими и быстрыми. Казалось, никакие годы не в силах помешать ее способности всегда прийти на помощь Гэри в случае необходимости.
Гэри вздохнул. Ох, как же это тяжело, когда тебя против твоей воли защищают… а порой – ну просто невыносимо!
Почти что следом за Дорс к Селдону забежала Манелла.
– Прости, Гэри, что я спрашиваю, но скажи мне, что говорила тебе Дорс?
Селдон обреченно поднял глаза на невестку. Когда же от него отстанут?
– Ничего особенного. Про сон Ванды.
Манелла закусила губу.
– Я так и знала. Ванда сказала мне, что Дорс расспрашивала ее. Почему она не оставит ребенка в покое? Можно подумать, что увидеть плохой сон – это прямо-таки преступление!
– Понимаешь, – успокаивающе проговорил Селдон, – речь шла о том, что Ванда кое-что запомнила из того, что ей приснилось. Я не знаю, она сама говорила тебе об этом или нет, но, похоже, она во сне услыхала слова «смерть» и «финики».
– Гм-м-м… – нахмурилась Манелла, но довольно быстро улыбнулась и сказала: – Думаю, это ерунда. Ванда сходит с ума по финикам и ждет, что они обязательно будут на праздничном столе. Я ей обещала позаботиться об этом, так что она ждет не дождется.
– Значит, если она услышала, как кто-то говорит о чем-то, по звучанию напоминающем слово «финики», у нее в уме это слово превратилось бы в сами финики?
– Конечно. Почему бы и нет?
– Раз так, что же, в таком случае, она могла на самом деле услышать? Должна же она была что-то услышать, чтобы ей послышалось «финики»?