Страница 72 из 85
Хотела учиться писать «по-письменному», но дома не оказалось тетрадки в косую линейку. Отложили урок до сегодня. Зато учились читать по-письменному.
. . . . .
Раньше, когда Маша была маленькая, я оставлял с вечера записки маме: «Прошу разбудить тогда-то и тогда-то».
Потом стал писать маме и Маше. Теперь обращаюсь иногда непосредственно к Машке. Стараюсь писать понятнее, доходчивее, и в то же время ввожу новые понятия, новые обороты, а буквы по начертанию постепенно приближаются к письменным.
Сегодня утром читает мое письмо и умиляется:
– Алексейчик… славненький!.. Смотри, как смешно маленькое «д» пишет!.. Маленький мой, славненький…
. . . . .
Вчера был у нас еще урок рукоделия. Сплели из цветной – зеленой и голубой – бумаги маленькую кукольную салфеточку. Приклеили синюю подкладку.
Утром я принес подсохшую салфеточку Маше. Она в восторге:
– Как это склеилось хорошо! Какой клей… остроумный!
Мне, сказать по правде, не понравилось это остроумие. При этом она еще быстро взглянула на меня. Как бы ожидая поощрения, смеха, растроганной и умиленной улыбки.
Я не улыбнулся.
Это с ней бывает последнее время: ломается, кривляется, сюсюкает, играет на публику.
Надо за этим следить и бороться – смехом, конечно, ничем другим.
3.12.61.
Полтора часа гуляла с папой. Ходили в аптеку, на почту. Остальное время провели в маленьком садике на улице Воскова – против бань. Там крохотная ледяная горка с двумя скатами. Мальчики и девочки лет по шести – восьми, кто стоя, кто на корточках, а кто и просто на попке, скатываются в обоих направлениях, орут, визжат, хрюкают. Уже одно это зрелище, весь этот визг, ор, красные лица, пар изо рта – все это привело Машку в восторг. Стала и она проситься на горку. Сначала ничего не выходило, – ноги расползаются, подгибаются, руки вперед лезут. Потом – ничего, пошло. С трудом увел ее из сада. Пришлось даже громко поговорить с нею.
Эти нотации Машку не очень огорчили – не привыкать ведь, – зато расстроила ее пятилетняя (а на вид даже семилетняя) девочка Тоня, которая, узнав, что Машку зовут Маша, стала нам рассказывать, что видела в кино картину «Маша и манная каша». Машка не поняла, о чем она говорит, и сразу же обиделась:
– Я не манная каша.
После чего эта Тоня всякий раз, как скатывалась, проезжала мимо Машки и тонюсеньким голоском пела:
– Ма-а-аша и манная ка-а-аша!..
Я сказал:
– А ты – Тоня на макароне.
Засмеялась, и всё. А Машка… Машка – та, против ожидания, обиделась крепко и надолго затаила обиду. Она не привыкла к такому отношению к себе. До сих пор девочки, и вообще дети, сулили ей только радости. В худшем случае – не хотели с ней играть. Уже подходя к дому, она несколько раз сказала:
– Не нравится мне эта девочка Тоня.
5 ЛЕТ 4 МЕСЯЦА
4.12.61.
На дворе всю ночь и все утро шел снег. Густо лежит – чистенький, славненький, мягонький… Крыши ослепительно белые. Но где-то по карнизу: «кап-кап-кап».
Занимались немецким и арифметикой. Машка уже может считать по-немецки до тридцати, знает, сверх того, больше двухсот немецких слов. По-русски считала вчера до двухсот пятидесяти.
Долго вчера гуляли – в том же садике, что и накануне.
Машка опять каталась (пыталась кататься) с горки. И опять я больше, чем следовало, огорчался и раздражался. И радость ее не была полной.
Впрочем, была и чистая, неомраченная радость.
Как уже сказано, накануне ночью выпал густой снег. Не всех он порадовал, этот снег. В саду работала старуха, с забинтованной головой. Несколько раз я слышал, как она обращалась к парням и к большим мальчикам:
– Милый, помоги старухе, поработай немного.
Но всем было недосуг. Я думал предложить свои услуги и тоже – вспомнил, что все эти дни у меня было худо с сердцем, и не предложил. Но тут она сама подошла ко мне:
– Гражданин, помоги, дорогой, поработай немного!
Машка быстро взглянула на меня. И я сказал:
– Ладно, мамаша, давайте.
– Вот, возьми движок, очисти вот здесь – под скамейками.
Полчаса работал. И нисколько не трудно было.
А какая это была радость для Машки! Усталая, заморенная старуха в ее глазах превратилась в добрую фею: ведь и ей, Машке, тоже дали лопату, и она тоже полчаса работала, «помогала», и помогала, надо сказать, в полную силу.
Ничего, с сердцем все благополучно. А Маше – добрый урок. И может быть, этим мы «отчасти компенсируем» крики и прочие глупости, допущенные нами.
. . . . .
Перед сном говорила маме, что боится Бармалея и людоедов.
– Ну какие же, Машенька, людоеды? Где ты их видела? Тебе уже пять лет, а разве ты видела хоть раз человека, который бы ел детей и вообще других людей?! Нет людоедов.
– Нет есть! Мне папа говорил, что немного еще есть. Только они в Африке живут. И потихоньку едят. Дома, а не в столовой.
Когда я ей это говорил? Месяцев пять назад!
Что не надо – помнит, а что надо – забывает.
6.12.61.
Пришла Леночка Журба, которую мама и Маша встретили в парке и пригласили к нам.
Я уходил и успел только одну минуту полюбоваться Машкиной радостью. Видел, как она вела по коридору – из ванной в столовую – эту большую, грустную, немного неуклюжую, скованную в движениях девочку.
Да, времена меняются! Давно ли Маша была крохотной приготовишкой, обожавшей почти взрослую Леночку. И вот они почти сравнялись. А кое в чем Машка и обогнала Леночку. Правда, образованностью своей она щеголяет осторожно, деликатно, так как Леночка для нее по-прежнему кумир. Но все-таки щеголяет. Угощая Леночку чаем, сказала:
– Бери брот.
И тотчас, как бы между делом, пояснила:
– Это по-немецки.
. . . . .
Третьего дня, отправляясь с мамой на прогулку, взяла с собой лопатку. Лопата большая, неудобная, тащить ее трудно. Мама говорит:
– Ну дай, я понесу.
Машка мрачно ей отвечает:
– Что ты, не знаешь разве, что маленькие дети сами должны носить свои игрушки, а не заставлять взрослых таскать?
. . . . .
Что-то сказала маме. Та не расслышала, переспросила:
– Что? Не слышу…
– Интересно, о чем ты думала в этот момент, – не без ехидства говорит Машка. И другим тоном поясняет: – Это мне папа так очень часто говорит.
Сегодня солнечный день. Тает. С санками не погуляешь.
7.12.61.
Очень любит «удивлять».
«Самолюбие, переходящее в тщеславие», – говорит мама.
Ест вяло, то и дело подхныкивает:
– Не хочу!..
На лице усталость и отвращение. А тарелка еще на три четверти наполнена вегетарианским супом.
– А ну, интересно, успею я сосчитать по-немецки до двенадцати, пока ты съешь этот суп?!
И начинается увлекательное состязание, которое Машка неизменно выигрывает. Правда, не только из «самолюбия, переходящего в тщеславие», но и по наивности, переходящей в глупость.
. . . . .
Чаще всего она «удивляет» маму. Меня считает скептиком и циником.
Вчера прибежала на кухню:
– Мама, посмотри, я сама туфли зашнуровала!
Мама вытаращила глаза:
– О-о-о-о!..
Машка сияет. Потом – горькая усмешка и презрительный жест в сторону моей комнаты:
– А его не удивишь никогда!..
8.12.61.
Была тетя Ляля. Играли в лото. Машка уже не в первый раз выступает в роли банкомета; вытаскивает из синего мешочка бочонки и объявляет:
– Шесть! Двадцать четыре! Сорок! Восемьдесят два! Семен Семенович!..
Ошибается редко. И ошибается, главным образом, на числах второго десятка, от десяти до двадцати, почему-то.