Страница 13 из 85
– Папочка мой пригоженький! Папочка халёсый! Мамочка халёсая!.. Лапушка! Матушка ты моя красивая… богатая! Папсинька ты мой горемычный!..
Откуда это – «пригожий», «горемычный», «богатый», «лапушка»? Из книг, из фольклора, а главным образом – от любимицы ее, от тети Маши.
. . . . .
Бедная тетя Маша! В апреле ей сделали операцию: рак. И кажется, болезнь уже в таком состоянии, что спасти ее нельзя.
После больницы она жила у нас. Не работала, конечно, только возилась в меру сил своих с Машей. Потом выхлопотала с трудом крохотную пенсию и уехала – к сыну в Новгород. Врачи говорят – поехала умирать.
Она не знает, конечно, чем она больна.
Жаль ее очень. И Машку жаль. Очень она любит свою тетю Машу. И та относится к Маше душевно, по-человечески, много ей дала – от своей сердечности, доброты, незаурядного таланта, юмора, словесного богатства.
Дай бог, чтобы врачи ошиблись и чтобы век ее продлился.
. . . . .
Машка – обезьянка. Подхватывает не только хорошее, но и всякую пошлость, глупость и даже охальство.
Взяла, например, моду на каждом шагу восклицать:
– Какая пьелесть!
Сначала я смеялся, а потом стал сердиться. Потому что в этом возгласе почудились мне иронические и даже цинические нотки. Гуляем с нею.
– Маша, посмотри, какой красивый кленчик!..
Вскинет голову:
– Какая пьелесть!
И в этом возгласе столько светского равнодушия и безразличия, что диву даешься: откуда?!
Теперь это реже.
. . . . .
…Многое мы ленимся делать. Сколько интересного, значительного пропустили, такого, что уже не вернется и не повторится.
Не проследили и не следим, как с каждым днем выпрямляется, становится грамматически правильной ее речь, как, по всем правилам, она самостийно осваивает падежи, суффиксы и прочую премудрость, на усвоение которой иностранец, изучающий русский язык, тратит годы.
Не заметили, не уловили момент, когда она стала говорить о себе в первом лице: не «дай Машеньке», а «дай мне».
…Вчера вечером папа рассердился на Машку. Что-то она закапризничала, чего-то не захотела делать.
– Ах, вот как? – говорит папа. – Она не хочет? А попка у нее где?
– Нет у меня попки! – заявляет Маша.
. . . . .
Гостила у нас 13-летняя Алла, девочка, которую вырастила Минзамал. Попросила у меня почитать книгу, Маша, конечно, тут как тут:
– Маше тоже книгу надо дать!
– Да? А разве так говорят? Ты же слышала, как Аллочка сейчас сказала: «Алексей Иванович, дайте мне, пожалуйста, книгу».
Маша вытянулась по-солдатски и:
– Алексей Иванович, дайте, пожалуйста, Маше книжечку!..
. . . . .
Машка сочиняет стихи. Пожалуй, последнее время стих этот находит на нее реже. Но все-таки почти каждый день она что-нибудь бормочет, по-прежнему выбирая самые неожиданные размеры. К сожалению, мы не записываем образцы ее творчества, а удержать в памяти эту заумь невозможно.
. . . . .
Это я записал еще в городе. Машка импровизировала с пулеметной быстротой:
3.7.59.
Днем вчера мама, папа и Маша ходили в Тарховку…
На обратном пути попали под проливной дождь… Вез Машку на велосипеде (она очень ловко сидит на багажнике. Машину я веду «в поводу», потому что садиться в седло мама мне в этих случаях не разрешает).
. . . . .
Вечером Машка долго не засыпала. Я прилег рядом, на тахту. Она попросила:
– Расскажи сказку.
Рассказал про девочку, заблудившуюся в лесу и попавшую в домик, где живут медведи (в другом случае – волки). Вариант толстовской сказки.
Слушает, вытаращив глазенки.
– Съели?
– Что съели?
– Волки съели Танечку?
– Еще неизвестно.
Губы задрожали. Покраснела. Заплакала.
– Нет! Нет! Не съели! Мама ее где?
– Мама еще неизвестно где.
– Нет! Нет! Мама пришла!..
А позже, когда на смену мне явилась Элико, Машка сама стала пересказывать ей эту «страшную» сказку. И, по словам Элико, пугала ее:
– Волки девочку съели! Да! Да! Съели!..
Что это? По-видимому, когда слушает рассказ, ставит себя на место героини. А когда сама рассказывает, героиня «объективируется». Впрочем, не уверен, что это именно так.
2 ГОДА И 11 МЕСЯЦЕВ
4.7.59.
Замысловатая штука – детская память. В прошлом году, здесь же, ходили мы с Машкой на озеро, кормили уток, и одна утка клюнула Машу в палец. Зимой, в городе, Машка не раз вспоминала эту историю. Мне думалось, что этот случай запомнится ей на всю жизнь. И вот приехали в Разлив, пришли на то самое место, где происходила баталия с утками, и – никаких следов, никаких ассоциаций. А вместе с тем в памяти история с утками сидит. Но это уже не «оригинал», а «второй оттиск».
. . . . .
Сегодня опять денек никудышный. Дождя, правда, нет, но – холодина, ветер, на небе – не облака, а что-то вроде грязного белья.
Машка сидит дома. Что-то она разлюбила за последнее время игры в одиночку. Все тянется к другим, ищет товарищей. Со мной любит играть. С детьми, по моим наблюдениям, меньше. Странно? Нет, не странно. С ней ведь надо умеючи играть. Надо все время составлять сценарий игры.
. . . . .
Кто-то сказал:
– Скоро Машенькин день рождения. Гости к ней придут. Игрушки принесут.
– А Дед Мороз придет?
– Нет, Дед Мороз только зимой может ходить, когда холодно, когда снег.
– А сейчас? Пусть сейчас придет. Игрушки пусть принесет.
– Сейчас он не может. Сейчас жарко. Сейчас он растает.
– Ничего, – сказала она, подумав. – Игрушки ведь не растают?
5.7.59.
Вчера мама купила Маше в булочной очень красивую булочку-утку, румяную, поджаристую, с глазками-изюминками. Маша ни за что не хотела ее есть (так же, как не хотела на днях мылиться мылом-слоником), навзрыд зарыдала, когда я, шутя, сунул в рот птичий клювик.
Вечером мы ходили с нею гулять. Возле булочной стояла с мамой толстая девочка, держала в руке точно такую же печеную птичку.
Маша сразу же на это заметила:
– Машина уточка! Смотри!..
И вдруг – о ужас! – толстая девочка сунула в рот птичью голову и – половины головы нет!
– Папа! Папа! Смотри! Девочка утку зарезала!
…А сегодня утром, когда папа после гимнастики растирал Машу махровым полотенцем, пришла мама, принесла злополучную уточку и стала играть с Машей.
– Открой ротик.
Маша открыла.
– Хап!
И мама сунула булочку в Машин рот. Машка автоматически сомкнула челюсти и – порядочный кусок птичьей головы остался у нее во рту. Не сразу она сообразила, что случилось. А когда увидела надкушенную утку и поняла, что жует она утиную голову, горькие слезы хлынули из ее глаз.
Мама не поняла, в чем дело. А я знал, я ждал этих слез.
Обещали вылечить уточку. Как вылечим? А уже придумали: купим такую точно, а эту – слопаем потихоньку.
. . . . .
Утром сегодня сидел за маленьким столиком, кормил Машку. Повернулся к Элико.
– Мать, – говорю, – передай нам, пожалуйста, сахар.
Машка нахмурилась, метнула на меня сердитый взгляд.
– Не мать!
– Да, да, – говорю. – Совершенно верно. Мамочка, передай нам, пожалуйста, сахар.
Минут через пять, забывшись, сказал по какому-то поводу:
– Эх, мать, мать!..
Но увидел осуждающий взгляд М. А. Пантелеевой и, поперхнувшись, быстро поправился: