Страница 54 из 110
– Можно вам вопросы задавать? Такая система лучше, я думаю, будет.
– Правда. Задавайте.
Японец, подумав, спросил:
– Когда принята наша конституция?
Сжались брови на узком лбу Богородицы, задумался он… Сразу же поняли все, что и в самом деле «липа» он, что случайно попал в Шкиду и политграмоты сам не знает.
– Конституция? – переспросил он. – А разве вы сами не знаете?
– Знали бы, так не спрашивали.
– Конституция принята в тысяча восемьсот семьдесят первом году в Стокгольме.
Прыснул Японец, прыснули за ним и многие другие.
– А когда Пятый съезд Советов был?
– Ну, уж это-то вы должны знать.
– Не знаем.
– В девятнадцатом году.
– А не в восемнадцатом?
Покраснел Богородица-политграмщик, опустил глаза.
– Знаете, так нечего спрашивать.
– А конституция не на Пятом съезде была принята?
Еще больше покраснел Богородица, съежился весь… Потом выпрямился вдруг.
– Какая конституция?
– Эрэсэфэсэрская.
– Так бы и говорили. Я думал, вы не про эту конституцию говорите, а про первую, что в девятьсот пятом году…
Понятно стало, что Богородица – не политграмота, что снова отходит от Шкиды заветная мечта. Стали бузить, вопросы задавать разные по политграмоте, издеваться.
– Что такое империализм?
– Не знаете?! Всякий ребенок империализм знает. Это – когда император.
– А кто такой Хрусталев-Носарь?
– Генерал, сейчас за границей вместе с Николаем Николаевичем.
До звонка потешались улигане над Богородицей, человечком в потрепанных крагах, а когда вышел он под зюканье и хохот из класса, загрустили:
– Дело – буза… Политграмота-то хреновая.
– Да… Порадовались раненько.
А вечером Викниксор, зайдя в класс, выслушивал ребят.
– Плох, говорите?
– Безнадежен, Виктор Николаевич.
– Слабы знания политические?
– Совсем нет.
Задумался Викниксор.
– Дело неважно.
– Где вы его только выкопали? – полюбопытствовал Ленька Пантелеев.
– В Наробе… случайно. Спрашивал я там о политграмоте – нет ли педагога на учете. А тут он, Богородицын этот, подходит: могу, говорит, политграмоту читать… Ну, я и взял на пробу.
– Пробы не выдержал, – ухмыльнулся Янкель.
– Да, – согласился завшколой. – Пробы не выдержал… Поищем другого.
Больше Богородицын не читал в Шкиде политграмоту. Ушел он, не попрощавшись ни с кем, метнулся желтыми потрескавшимися крагами и исчез…
Может быть, сейчас он читает где-нибудь лекции по фарадизации или по прикладной космографии… А может быть, умер от голода, не найдя для себя подходящей профессии.
В табачном дыму расплывались силуэты людей.
Пулеметом стучал ремингтон, и ундервуд, как эхо, тарахтел в соседней комнате.
Кто-то веселым, картавящим на букве «л» голосом кричал кому-то:
– Товарищ, вы слушаете?.. Отдайте, пожалуйста, в комнату два. Товарищ…
А тот, другой, таким же веселым голосом отвечал издалека:
– Два? Спасибо…
В комсомольском райкоме работа кипела.
В табачном дыму мелькали силуэты людей. На стенах с ободранными гобеленами белели маленькие, написанные от руки плакатики:
СЕКРЕТАРЬ
АГИТОТДЕЛ
КЛУБКОМИССИЯ
Викниксор шел по плакатикам, хватаясь руками за стены, потонув в клубах дыма. Но все же отыскал плакатик с надписью: «Политпросвет».
Под плакатиком сидел человек в кожаной тужурке, с бритой головой, молодой и безусый.
– Меня, товарищ?
– Да, вас. Вы по политпросвету?
– Я. В чем дело?
– Видите ли… Я заведующий детдомом… У нас ребята – шестьдесят человек… хотят политграмоту. Не найдется ли у вас в комитете человечка такого – лектора?
Политпросветчик провел рукой по высокому, гладкому лбу.
– Ячейка или коллектив у вас есть?
– Нет. В том-то и дело, что нет… У нас, надо вам сказать, школа тюремного, исправительного типа – для дефективных.
– Ага, понимаю… Беспризорные, стало быть, ребята, с улицы?..
– Да. Но все же хотят учиться.
– Минутку.
Политпросветчик обернулся, снял телефонную трубку, нажал кнопку.
– Политшкола? Товарищ Федоров, нет ли у тебя человека инструктором в беспризорный детдом? Найдется? Что? Прекрасно…
Повесил трубку.
– Готово. Оставьте адрес, завтра пришлем.
Пришел он в Шкиду вечером.
В классе улиган, погасив огонь, сидели все у топившейся печки; отсвет пламени прыгал по стенам и закоптелому после пожара потолку… Из печки красным жаром жгло щеки и колени сидевших…
Он вошел в класс, незаметно подошел к печке и спросил:
– Греетесь, товарищи?
Обернулись, увидели: человек молодой, невысокий, волосы назад зачесаны, в руках парусиновый портфель.
– Греемся.
– Так… А я к вам читать политграмоту пришел… Инструктором от райкома.
Не кричали «ура» теперь шкидцы, знали – обманчива политграмота бывает…
– Садитесь, – сказал Янкель, освободив место на кривобоком табурете.
– Спасибо, – ответил инструктор. – Усядемся вместе.
Сел, погрел руки.
– Газеты читаете?
– Редко. Случайно попадет – прочтем, а выписывать – бюджет не позволяет.
– Все-таки в курсе дел хоть немножко? О четвертом съезде молодежи читали?
– Читали немного.
– Так. А о приглашении на Генуэзскую конференцию делегации от нашей республики?
– Читали.
– Ну а как ваше мнение: стоит посылать?
Разговорились этак незаметно, разгорячились ребята – отвечают, спорят, расспрашивают… Не заметили, как время ко сну подошло…
Уходя, инструктор сказал:
– Я у вас и воспитателем буду, заведующий попросил.
Вот теперь закричали «ура» улигане, искренне и дружно.
А потом уже в спальне, раздеваясь, делились впечатлениями…
– Вот это – парень! Не Богородица, а настоящий политграмщик.
Мечта шкидская осуществилась – политграмоту долгожданную получили.
Учет
Десять часов учебы. – Новогодний банкет. – Шампанское-морс, – Спичи и тосты. – Конференция издательств. – Учет. – Оригинальный репортаж. – Гулять!
В этом году зима выдалась поздняя. Долго стояла мокрая осень, брызгалась грязью, отбивалась, но все же не устояла – сдалась. По первопутку неисправимые обыватели тащили по домам рождественские елки. Елочные ветки куриным следом рассыпались по белому снегу; казалось, что в городе умерло много людей и их хоронили.
На рождество осень дала последний бой – была оттепель. В сочельник, канун рождества, колокола гудели не по-зимнему, громыхали разухабистым плясом. Не верилось, что декабрь на исходе, казалось, что пасха – апрель или май.
А двадцать пятого декабря, на рождество, ртуть в Реомюре опустилась на десять черточек вниз, ночью метелью занесло трамвайные пути и улицы побелели.
В Шкиде рождества не справляли, но зиму встретили по-ребячьи радостно. Во дворе малыши, бужане и волыняне, играли в снежки, лепили бабу. И даже улигане, «гаванские чиновники», как звала их уборщица Аннушка, даже улигане не усидели в классе и вырвались на воздух, чтобы залепить друг другу лицо холодным и приятным с непривычки снегом.
Вечером за ужином Викниксор говорил речь:
– Наступила зима, а вместе с нею и новый учебный год. С завтрашнего дня мы кончаем вакационный период учебы и переходим к настоящим занятиям С завтрашнего дня ежедневно будет по десять уроков. С десяти часов утра до обеда – четыре, после обеда отдых, потом опять четыре урока до ужина и после ужина два урока.
Лентяи вздохнули, четвертое же отделение рвалось к учебе и было радо.
Викниксор походил, заложив руки за спину, по столовой, собрался уже уходить, потом, вспомнив, вернулся.
– Да. Первого января у нас учет…
Это сообщение вызвало всеобщие радостные возгласы.