Святые грехи

— Ну, на нее-то можно положиться. — Эд слегка потянулся и принялся сгибать и разгибать ноги, чтобы не затекли. — Хватка у Лоуэнстайн такая, что против целой армии устоит.

— До темноты он и шага не сделает. — Щеки у Бена изрядно замерзли, словно долго сидел у приоткрытого окна, и он решил заменить сигарету на шоколадку «Милки вэй», хотя хотелось курить.

— Ты знаешь, как сахар действует на эмаль зубов? — Эд, привыкший всегда бороться до конца, достал небольшой пластиковый мешочек. В нем было немного домашнего изюма, финики, орешки без соли и пшеничные зерна. Всего этого вполне хватило бы на двоих. — Пора бы тебе всерьез подумать о своем здоровье.

В пику ему Бен отломил от батона изрядный кусок.

— Когда Родерик сменит нас, заскочим по дороге в «Макдоналдс». Куплю самый большой сандвич.

— Подождал бы с этими разговорами, пока я закончу есть. Если бы Родерик, Бигсби и еще добрая половина наших работников питались нормально, никто бы не слег с гриппом.

— Но я-то не заболел, — пробормотал Бен, набив шоколадом полный рот.

— Тебе просто повезло. К сорока твой желудок взбунтуется. И радости от этого, поверь, будет немного. А это еще что такое? — Заметив, на противоположной стороне улицы мужчину, Эд выпрямился. На нем было застегнутое доверху черное пальто. Шел он медленно. Слишком медленно, слишком осторожно.

Оба детектива одновременно потянулись к оружию и схватились за ручки дверей, а мужчина неожиданно рванулся вперед. Бен уже собирался было распахнуть дверцу, как мужчина подхватил одну из девчушек, возившихся со снежной бабой, и высоко подбросил ее. Девочка звонко рассмеялась:

— Папа!

Вздохнув с облегчением, Бен откинулся на спинку сиденья и смущенно повернулся к Эду:

— Ты, я смотрю, шустрый, вроде меня.

— Она мне нравится. И я рад, что ты отважился отведать индейку с ее дедом.

— Я рассказал ей про Джоша.

Эд поднял брови, затем натянул матросскую шапочку так, что лица почти не стало видно. Ему было трудно поверить, что Бен способен на такую откровенность.

— Ну, и?..

— Пожалуй, я рад, что сделал это. Тэсс — самое лучшее, что у меня было и есть. О Господи, до чего же сентиментально звучит.

— Да. — Довольный Эд сунул в рот финик. — Влюбленные обычно всегда сентиментальны.

— А кто сказал, что я влюблен? — Слова эти вырвались у Бена мгновенно — так по наитию уходишь от капкана. — Просто она необыкновенный человек.

— Некоторые неохотно признаются в эмоциональной привязанности, потому что боятся, что на весь длинный рейс не хватит силенок. Слово «любовь» становится камнем преткновения: стоит произнести, как оно превращается в ключ, отпирающий замок, за которым хранится их свобода, их дорогое одиночество, — и обязывает воспринимать себя как половину целого.

Бен швырнул на пол обертку от шоколада.

— «Красная книга»?

— Нет, сам придумал. Пожалуй, стоит написать статью на эту тему.

— Слушай, если бы я был влюблен в Тэсс, а впрочем, в кого угодно, что мешало бы мне так прямо и сказать?

— Ну так как же? Влюблен?

— Она мне не безразлична. Далеко не безразлична.

— Эвфемизм.

— Она много для меня значит.

— Увертки.

— Ну ладно, я без ума от нее.

— Уже теплее, Пэрис, но еще не горячо.

На сей раз Бен действительно приоткрыл окно и достал сигарету.

— Черт с тобой: да, я влюблен в нее. Теперь доволен?

— Съешь-ка финик. Сразу лучше себя почувствуешь.

Бен выругался, а потом невольно рассмеялся. Выбросив сигарету, он взял у Эда финик и стал энергично жевать его.

— Ты еще хуже моей матери.

— А напарники для того и существуют, чтобы быть хуже.

В доме Тэсс время текло так же медленно. В семь они с Лоуэнстайн поужинали консервированным супом и сандвичами с ростбифом. Сколько бы она ни твердила себе, что ничуть не волнуется, Тэсс лишь поводила ложкой по тарелке да ткнула вилкой в мясо. Был холодный мрачный вечер, когда хочется поскорее уйти куда-нибудь. Но Тэсс и шага не могла ступить за порог собственной квартиры. Было такое ощущение, будто ее заперли в клетке.

— В канасту играете? — спросила Лоуэнстайн.

— Во что, извините?

— В канасту. — Лоуэнстайн взглянула на часы: муж, наверное, сейчас купает младшего. Родерик должен быть на своем наружном посту. Бен с Эдом перед возвращением в участок прочешут весь район, а ее старшая дочь, наверное, будет, как всегда, недовольна, что ее заставляют мыть посуду. — Боюсь, хозяйка из меня никудышная. Лоуэнстайн положила половину сандвича назад на светло-зеленое стеклянное блюдо, которое ей так понравилось.

— Вы совершенно не обязаны развлекать меня, доктор Курт.

Тем не менее Тэсс, отодвинув блюдо, попыталась завязать разговор:

— Ведь у вас как будто есть семья?

— Это слабо сказано — целая куча народа.

— Нелегко, наверное, сочетать такую работу, как ваша, и заботиться о семье.

— Чем труднее, тем веселее.

— Завидую. А вот я всегда избегала всяких осложнений. Можно задать личный вопрос?

— Если позволите потом задать такой же вам, — давайте.

— Справедливо. — Тэсс уперлась руками в стол и наклонилась к собеседнице. — Скажите, а каково вашему мужу жить с женщиной, чья работа не только отнимает массу времени, но и всегда сопряжена с опасностью?

— Наверное, ему приходится нелегко, точно нелегко, — тут же поправилась Лоуэнстайн. Она глотнула пепси-колу, которую Тэсс разлила по тонким резным бокалам. Такие образцы Лоуэнстайн держала бы исключительно как выставочные. — Нам пришлось через многое пройти. Пару лет назад мы даже решили расстаться, чтобы испытать друг друга. Длилось испытание тридцать четыре с половиной часа. Короче, мы попросту до безумия влюблены. А это, как правило, помогает пережить все.

— Счастливая вы…

— Это правда. Даже когда мне хочется запустить в него чем-нибудь тяжелым, я все равно счастлива. Теперь моя очередь.

— Валяйте.

Лоуэнстайн долго, испытующе смотрела на Тэсс.

— Где вы покупаете одежду?

Тэсс настолько поразил вопрос, что она расхохоталась даже не сразу. Впервые за весь день она почувствовала легкость.

На улице Родерик и коренастый чернокожий детектив по прозвищу Толстяк по очереди прикладывались к термосу с кофе. У Толстяка разболелась голова. Постоянно ерзая на месте, он раздраженно пробурчал:

— Черта с два появится здесь этот тип. В вечер ней смене — Маллендор. Если кто-нибудь поднимает воротник, стало быть, он на месте. А мы здесь только зады отмораживаем.

— Все должно случиться сегодня вечером. — Родерик налил Толстяку очередную чашку и посмотрел на окна Тэсс.

— Почему это? — Толстяк шумно зевнул и в который уж раз выругал про себя этот чертов антигистамин, из-за которого и нос и мозги отказываются работать.

— По расчетам так выходит.

— Право, Родерик, тебя хоть дерьмо заставят убирать, ты и тогда бровью не поведешь. — Зевнув еще раз, Толстяк стукнул кулаком по двери. — Из-за этих проклятых лекарств у меня глаза слипаются, едва держусь на ногах.

Родерик еще раз внимательно оглядел улицу: никого не видно.

— А почему бы тебе немного не соснуть? А я побуду на часах.

— Вот спасибо. — Толстяк и так уже дремал. — Всего минут десять, Лу. А через час и Маллендор появится.

Под мерное похрапывание напарника Родерик остался на часах в одиночестве.

Лоуэнстайн объясняла Тэсс изящные комбинации канасты, когда зазвонил телефон. Приятная дамская болтовня разом оборвалась.

— Возьмите трубку. Если это он, говорите спокойно. Подержите его подольше, если получится. Если придется, соглашайтесь на встречу. Хорошо бы узнать, откуда он звонит.

— Ладно. — Тэсс подняла трубку и, хоть в горле у нее пересохло, заговорила натуральным голосом: — Доктор Курт.

— Доктор, это детектив Родерик.

— А-а, это вы, детектив. — Тэсс обмякла и, повернувшись к Лоуэнстайн, отрицательно покачала головой. — Да, слушаю вас. Что-нибудь новое?