Страница 2 из 35
Становилось очевидным, что ответа на все такие вопросы надо искать самим при личных полевых исследованиях, в результате сбора новых массовых палеонтологических материалов. Требовалось получить возможность быстрого и дешевого способа посещения большого количества местонахождении остатков вымерших животных.
Как это сделать? Объезжать музеи, карьеры, буровые скважины? Устанавливать новые контакты с археологами и геологами на раскопках, обнажениях? Все это было безусловно полезно, необходимо, но зависимое положение лишало нас оперативности и широты «охвата проблемы» в полевых работах.
Логичный вывод был вскоре найден: мы должны начать с долин и берегов рек! Большие водные потоки, пересекающие все ландшафтные зоны Русской равнины и Сибири по меридианам с юга на север и с севера на юг, прорезали на своем пути морские пермские и меловые отложения, насчитывающие сотни и десятки миллионов лет и набор континентальных осадков кайнозойской эры — эры млекопитающих. Именно долины и поймы рек были всегда накопителями и хранителями костных остатков и целых скелетов сотен тысяч и миллионов погибших существ.
Если проехать сотни и тысячи километров по течению таких рек, обследовать их отмели и обрывы, посетить по пути краеведческие музеи приречных городов, то можно собрать и изучить новые превосходные палеонтологические материалы, а в результате сложится более или менее полная картина смен фаун и флор, прошлых ландшафтов и сдвигов ландшафтных зон. Такие путешествия будут недороги, доставят массу впечатлений, особенно если применить для этого собственную моторную или даже весельную лодку.
Пока же надо было торопиться. Страна ощущала острую нехватку электроэнергии. Наступала эпоха строительства гигантских ускорителей, разрабатывались грандиозные планы устройства плотин и электростанций на ряде равнинных рек. Это означало, во-первых, что будут сделаны обширные выемки грунта в пределах речных долин, а следовательно, — подняты на поверхность фаунистические остатки. Во-вторых, костеносные песчано-гравийные линзы в берегах и отмели должны будут на десятки или сотни лет уйти под толщу вод великих искусственных озер — водохранилищ.
Уже при строительстве Цимлянской ГЭС в конце 40-х годов к нам в Зоологический институт Академии наук поступили массовые сборы костей и косточек от ископаемых крупных и мелких зверей. В долине Дона археологи вели тогда раскопки слоев древних поселений, а геологи исследовали обнажения и бурили скважины для обоснования и прогнозов берегов будущего водохранилища. Палеонтологам было много работы.
Теперь, в 50-х годах, определения фаунистических остатков из долин Волги и Камы мы вели на основе прочного содружества с геологами Гидропроекта. Нам пришлось наметить очередность в собственных путешествиях по водным магистралям. Их было много: на севере — Онега, Северная Двина, Печора, на юге — Прут, Днестр, Днепр, Дон, Волга, Урал. Разведки по ним и их притокам требовали нескольких лет полевых работ, с подготовкой молодых кадров помощников.
Первая наша палеонтологическая экспедиция была совершена в 1950 г. по реке Уралу. Это был маршрут около 1000 км с севера на юг, резавший зону лесостепи, степи и полупустыни.
В селе Январцеве, что выше города Уральска (в прошлом — Яицк) на полтораста километров, в 1948—1949 гг. работала экспедиция Зоологического института Академии наук СССР. От ученых требовалось биологическое обоснование большого государственного эксперимента — устройства мощной полезащитной лесной полосы по степям Приуралья. Эту будущую полосу нужно было защитить от потенциальных врагов из мира насекомых, зверей и птиц. Такая тематика была тогда модной и легко финансировалась. Поэтому ее называли не только лесополезащитной, но и «самозащитной».
Известно, что любая наука начинается с истории. Потребовалось и в данном случае историческое обоснование формирования природных ландшафтов и фауны этого участка нашей страны. Разведка в районе Январцева в 1949 г. показала обилие остатков крупных млекопитающих четвертичного периода на отмелях — пляжах реки Урал. Здесь был обнаружен ископаемый череп лося, первобытного бизона, кости мамонтов, лошадей. Самой интересной находкой оказался череп кроманьонца — явного европеоида, погибшего, вероятно, невдалеке от какой-то позднепалеолитической стоянки. Череп лежал в небольшой лужице на обширной отмели левого берега, среди обломков верхнемелового известняка. Крупная буровато-коричневая мозговая коробка была совершенно цела. Выпуклые надбровья ограничивали загадочно смотревшие на мир орбиты. В тех же местах была найдена тяжелая черно-бурая лопатка первобытного бизона, порезанная кремневым острием. Найден был и наконечник гарпуна, изготовленный из стенки рога северного оленя.
После тренировочного палеонтологического похода на веслах с двумя «лаборантскими силами» от Январцева до Уральска в сентябре 1949 г. стала очевидной будущая польза от организации большого перехода Уральск — Гурьев, всего на 986 км.
В конце августа 1950 г. я приобрел в Уральске плоскодонную лодку грузоподъемностью около тонны и оборудовал ее под рульмотор РМЛ-2. Этот моторчик весом в 28 кг имел две с половиной лошадиных силы на поршне. Его бачок вмещал два литра бензина, которых хватало как раз на 10 км езды вниз по течению. Таким образом, мне предстояло заправить его почти 100 раз, что грозило тетраэтилсвинцовым отравлением. Горючим мы должны были запастись в Уральске, а потом еще раз — в Индере. На бортах у носа я вывел тушью надпись «Saiga», которая должна была до известной степени символизировать подвижность суденышка. В Речном управлении Уральска мне любезно дали лоцманскую судоходную карту реки крупного масштаба. В магазинах удалось снабдиться крупой, сахаром, маслом, а на складе горючего раздобыть по открытому листу сотню литров крашеного вонючего бензина и 10-литровую канистру моторного масла. Теперь, уютно устроившись в белом домике у приветливой пожилой четы на крутом берегу Урала, я был «кум королю». Оставалось только дождаться из Ленинграда моего спутника — И. М. Громова, специалиста по мышевидным и иным грызунам, который должен был оставить свои учено-секретарские дела и прибыть на старт.
Я никогда раньше не имел дел с лодочными моторами и знал только, что они довольно капризны. Вся надежда была на удачу и первобытную техническую сметку, а затем уже — на весла и парус...
Двадцать шестого августа мы погрузили бидоны горючего, палатку, спальные мешки и рюкзаки на «Сайгу». Нас любезно провожала лишь хозяйка прибрежного домика. К нашему удивлению, не было ни салютов, ни флагов и даже любопытных ребят, как будто мы ехали просто на воскресную рыбалку, а не готовились совершить великое путешествие по 1/20 протяженности меридиана.
Я тщательно закрепил болтами рульмотор и распределил равномерно груз. Игорь Громов сел на весла, явно не доверяя торчавшему за кормой нехитрому сооружению и моим техническим навыкам, и мы отчалили. Приняв независимый вид, я трепетно подкачал бензин в карбюратор, накрутил сыромятный ремешок, «шморгалку», на алюминиевый маховичок и что было силы дернул. О чудо двадцатого века! Машинка взвыла, за кормой образовался пузыристый водоворот с синеватым дымком, и в аромате бензино-масляного перегара «Сайга» рванулась вниз по реке. Облегченно вздохнув, я с профессиональной ловкостью опустился на корму, крепко сжимая каучуковую нашлепку рукоятки руля.
В первый день мы проделали что-то около 20 км, осмотрев несколько отмелей. Моторчик почти не «барахлил», тем более что я не давал ему больших оборотов. Выбрав под вечер уютную заводинку в песчаном откосе, я завел туда наш корабль, и мы, установив палатку, плотно поужинали захваченным припасом и блаженно уснули в спальных мешках. Уже на следующий день, после утреннего купанья и завтрака, мы совершили новый рывок и оказались в совершенно диком и необитаемом участке реки. Она спокойно вилась в широкой разработанной пойме, с рощицами берез, осин, с куртинами ивняка, бересклета и шиповника. Нетронутое скотом долинное большетравье, казалось, должно было бы давать приволье оленям, косулям, кабанам. Но из охотничьей фауны по заводям и старицам были в обилии лишь утки, а в березовых рощах — тетерева.