Страница 90 из 98
Но центр Тиргартена, где сосредоточились батальоны нацистов, еще не сдавался.
К полудню 1 мая генералу Бугрину стало ясно, что разгром нацистского гарнизона, обороняющего подступы к имперской канцелярии, может затянуться. От огня артиллерии фашисты укрывались в прочных сооружениях. Необходимо было принять более решительные меры.
В три часа дня полк Корюкова получил задачу:
«Ворваться в расположение узла обороны противника в квадрате «10-К» и активными действиями обеспечить прикрытие левого фланга главных сил дивизии».
Так значилось в приказе комдива.
Корюков предвидел, что такой приказ неизбежно будет, поэтому его отряды сосредоточились на исходных позициях. С наблюдательного пункта ему было видно, как ведет себя противник. До имперской канцелярии оставалось пройти метров шестьсот. Мрамор и бетон, колонны и фундамент, стальные колпаки и доты стояли на пути штурмовых отрядов. Здесь оборонялись отряды особой бригады «Адольф Гитлер». Как показал пленный, взятый вчера в угловом доме у моста через Ландвер-канал, эта бригада состоит исключительно из прусских юнкеров. Их, как говорил пленный, морально не подавишь, в плен не возьмешь — рыцари.
«Из этого боя, пожалуй, многие не вернутся», — подумал Максим. Но и на этот раз он решил не поднимать людей на «ура», а, чуть повременив, дал команду двигаться вперед обычным для штурмовых отрядов порядком: мелкими группами, в одиночку, соблюдая строжайшую маскировку.
Если бы кто-нибудь со стороны посмотрел, как началась атака в полосе наступления полка Корюкова, то подумал бы: полк бездействует. Людей не видно, они залегли где-то и не поднимаются. Командиры скрылись, вероятно, в подвалах и не выходят поднимать солдат. Лишь кое-где на флангах да на огневых позициях орудий прямой наводки едва заметно движение. Но где же главные силы полка?
Однако Корюков непреклонно верил в своих подчиненных, как в самого себя, и знал, что полк движется вперед. Вон на перекрестке Маргаретенштрассе и Викторияштрассе взорвался закопанный по самую башню «королевский тигр»: туда проникли минеры первого штурмового отряда.
Теперь Максим Корюков должен был определить, какой отряд повернуть для удара по квадрату с черным крестом. Там опорный пункт. Его обороняют пулеметчики из бригады «Адольф Гитлер». Взять можно только лобовым ударом. На чью долю должен выпасть этот тяжелый жребий? Поставив на черном кресте красным карандашом галку, Корюков сказал себе: «Сам поведу резервный отряд на этот объект, а замполита оставлю возле орудий прямой наводки…»
— Борис Петрович! — повернувшись, крикнул Корюков, забыв про оглушительный грохот орудий.
Надя Кольцова, незаметно проникшая на наблюдательный пункт, по движению губ Максима поняла, что он зовет Вербу. Жестом руки она показала Максиму на соседний дом, в который знаменщики полка только что пронесли знамя.
Максим был поражен, увидев здесь Надю. Ей категорически было запрещено отлучаться с медпункта, несмотря на то, что утром она горячо просила Максима взять ее с собой вместо выбывшего из строя ординарца Миши. «Сегодня мне самому придется участвовать в атаке; можно ли брать ее на такое дело?» — подумал тогда Максим и повторил со всей строгостью:
— От медпункта ни шагу!
А сейчас, словно забыв о своей непреклонности, приветливо взглянул на нее.
— О, пришла! Хорошо… У меня есть чаек…
Надя потянула его за воротник и прокричала в самое ухо:
— Замполит сказал — ждать его здесь!
— Давай-ка горяченького по чашке, — будто не слыша Надю, сказал Максим, наливая из термоса густо заваренный чай.
— Потом полковник Вагин звонил, почему, говорит, командир полка без ординарца?
— Эх, что за чай… Прямо огонь!
— Вагин звонил, — повторила Надя.
— Да ты пей, пей, а то остынет.
— Максим…
Позади них, справа, загремело «ура». Это соседние полки ринулись в атаку. По тому, как быстро стали обрываться эти крики, Максим ясно представил себе, какие большие потери несут соседние полки, и осудил их. Надо ли было подниматься с таким шумом? Почему не действовать так, как решили действовать командиры штурмовых отрядов? Гордость помешала, не хотят подражать и вот, пожалуйста, теряют людей.
Затем Максим посмотрел на тот участок, где действовал первый штурмовой отряд. Хорошо продвигаются, молодцы. О, да там уже Борис Петрович! Он пробирается с саперами вдоль длинного корпуса с разрушенными стенами. За ним — знаменщики. Как бы не обнаружили его фашистские пулеметчики! Нет, он уже в мертвом пространстве и, поднявшись на локти, машет знаменщику, чтобы тот держался ближе к грудам кирпича, тогда знамя не так будет заметно противнику.
«Хорошо, — думал Максим, — как только они преодолеют перекресток улиц, я подниму резервный отряд и прикрою левый фланг первого отряда. Однако почему же Надя сказала, что Верба вернется сюда, на НП? Когда же это произойдет? А, вот в чем дело: они хотят оставить командира полка на этой точке до конца штурма, а отсюда скоро не увидишь ничего, кроме разрушенных стен. Не выйдет!»
И Максим, повернувшись к Наде, прокричал ей в самое ухо:
— Надя, мне нужен срочно телефон! Ступай в штаб полка и скажи: телефон, телефон командиру полка!
Он посылал ее в штаб полка только для того, чтобы в ее отсутствие перенести наблюдательный пункт ближе к штурмующим.
— Что?
— Телефон! Телефон! — повторил Максим.
Надя тряхнула головой в знак того, что не поняла. В ней столько было упорства и решимости, что он чуточку оробел. Внезапно она встрепенулась: к ним поднимался телефонист с катушкой на загорбке.
— Есть телефон, есть! — счастливым голосом закричала Надя, кидаясь к телефонисту. И по тому, как она кинулась, и по тому, сколько счастья было в ее голосе, Максим понял: без него нет для Нади ни войны, ни мира, ни счастья. И ему стало стыдно перед ней за то, что утром он был нечуток, груб, приказав ей остаться на медпункте, и так же был нечуток и груб сейчас, пытаясь отослать ее от себя.
Спустя некоторое время они пошли вперед, к новому наблюдательному пункту. Надя шла легко, бодро, и выражение счастья не покидало ее чуть напряженного лица.
В шестом часу вечера гвардейцы полка увидели серые, корявые, будто в коростах, стены огромного здания с четырехгранными колоннами, черными окнами, зияющими провалами. Это и был объект «153» — имперская канцелярия. Вокруг здания под защитой бетона и мрамора стрекотали фашистские пулеметы. Они продолжали жалить.
Помнил ли кто-нибудь из участников штурма, что сегодня 1 Мая? Праздник весны, цветов и человеческой радости. Тяжелыми потерями, кровью встретили его воины. Кровь была на мостовых, на асфальте, кровь на ступеньках лестниц, кровь на бинтах… мщение за гибель, за кровь братьев по оружию! Посторонись, робость, прочь с души, нерешительность! Над головами атакующих поднимались красные флаги. Сотни флагов! Воины несли их, чтобы водрузить над последней цитаделью фашизма. Кумач, кумач заполыхал в черных кварталах Тиргартена…
Перед глазами Корюкова открылась шестиугольная площадь. Это был рубеж, который предстояло преодолеть лобовым ударом. Отсюда до имперской канцелярии двести шагов: здесь фашисты уже не доверяют ни кирпичам, ни камням, они расстреливают даже камни.
Корюков решил проскочить площадь стремительным броском. Открытая атака. Другого выхода нет. Маневрировать негде и некогда. Ни пространства, ни времени.
Пришла пора взять знамя в руки и открыто вести людей сквозь огонь. Кто понесет знамя — Верба или Корюков? Понес Корюков. Вербу он оставил с артиллеристами и станковыми пулеметчиками — открыть самый сильный, самый губительный огонь для прикрытия атаки.
— Сигнал!
Орудия прямой наводки открывают огонь по амбразурам.
— Равнение на знамя! Ур-р-р-ра-а!..
Еще в юности Максим Корюков сделал для себя памятное открытие. Это случилось во время купания в пруду с ребятами. Вбегая в воду, он налетел ногой на осколок разбитой бутылки и рассадил пятку до самой кости. Он даже услышал хруст стекла под ногой. Этот хруст пробежал по позвоночнику и передался в затылок, но резкой боли Максим тогда не почувствовал, только пятка заныла. Не обращая на это внимания, он догнал друзей и переплыл с ними пруд. Но когда вытащил ногу из воды с почти отвалившейся пяткой, когда увидел обильную кровь, тотчас ощутил резкую боль в лодыжке и в позвонке. Попробовал снова опуститься в воду, но вода на этот раз не погасила боль.