Страница 4 из 98
— Крестная, я пойду, — помолчав, сказала Варя и встала.
— Сиди, — попыталась остановить ее Матрена Корниловна, не успев досказать ей какие-то свои тревожные думы. — Непоседа, хоть до утра отдохни.
— Некогда мне, — ответила Варя. — На фронт меня берут, крестная, на фронт.
— Сама небось напросилась… Молчи, молчи, не оправдывайся, понимаю. Ладно, лыжи в кладовке. Иди, Только разговором о дезертире душу отцу не береди. Помолчи…
— Хорошо, буду молчать, — уходя, сказала Варя.
К восходу солнца она успела подняться на гребень Девяткинского перевала. Отсюда всегда хорошо виден прииск Громатуха. Он раскинулся по ту сторону междугорной долины, на солнечном увале горного гиганта Каскил. Тут-то и есть «край света», центр приисковой тайги.
Но где он сейчас? Всюду белая пелена, ни одного темного на ней пятнышка, все покрыто пухлым одеялом зимы. Широкая долина с ее глубокими поперечными оврагами лежит ровная и гладкая, словно ветер со всего света собрал снег и высыпал его здесь, у подножия Каскила, завалил прииск до крыш. Казалось, жизнь замерла здесь навсегда.
Варя остановилась, будто вросла в заснеженный гребень перевала, вся белая с ног до головы, с тяжелым рюкзаком на загорбке. Чемодан она оставила у крестной, которая посоветовала ей захватить с собой хоть несколько горстей зерна для супа или каши — прииск голодает.
Между горами пробился луч утреннего солнца, осветил ту сторону долины, и стали заметны выползающие из-под сугробов белесые червяки тощих дымков. Варя нашла глазами дымящуюся трубу избы Прудниковых, затем верхушку крыши своего дома. Печки топятся, — значит, жизнь на прииске не прекратилась. Надо бы радоваться родному дому, а Варе грустно. Две тяжелые вести несла она отцу и матери…
Под косогором, возле двух высоких сосен, что, как часовые, встали перед Громатухой, увидела Варя сани. Вокруг них хлопотали девушки.
— Но-о! Но-о!.. Окунь, милый, но-о!..
Окунь — хороший снеготоп, но, видать, выбился из сил. Девушка, державшая вожжи, кричала на него зло и жалобно, а четыре ее подруги толкали пустые сани вперед, покрикивая такими же злыми от бессилия и жалобными голосами: «Но-о! Но-о!..» Они пробивали дорогу, торопясь доставить на прииск зерно, подвезенное к зимовью Девяткиной. Девушки были так поглощены своим делом, что не заметили, как к ним подошла Варя.
Больше всех кричала на Окуня Нюра Прудникова, сестра Леонида, кареглазая девушка с веснушками на носу; решением комсомольского комитета она была назначена руководителем бригады по пробивке дороги.
— Выломи прут да хлестни его как следует. А то вожжами, — посоветовала ей Мария Котова, бледная, с усталыми глазами солдатка.
— Хлестни, хлестни… тогда он совсем перестанет слушаться. Он ведь тоже три недели без овса.
— Хлебушка бы сейчас кусочек, и манить его этим кусочком вперед, — предложила девушка, что стояла рядом с Котовой.
— У меня есть ватрушка. Отдать? — спросила другая, что помогала Нюре поднять Окуня.
— Не надо. Она у тебя картофельная. Кони картошку не любят, — ответила Нюра, видя, какими жадными глазами посмотрели ее подруги на картофельную ватрушку.
В эту минуту из-за сосны послышался голос Вари:
— Девочки, не троньте его, он скоро сам пойдет. Отдохнет и пойдет…
— Ой, кто это? — встрепенулись девушки; с удивлением глядели они на лыжницу с рюкзаком на загорбке.
— Варя!.. — не веря своим глазам, воскликнула Нюра. И вдруг осеклась, помрачнела.
А солдатка Мария Котова, с подозрением покосившись на Варю, буркнула:
— Еще одна командирша нашлась. — Она глянула в сторону густого ельника и как бы про себя добавила: — По одной лыжне с ним ходит…
— О чем это ты, Мария? — спросила Нюра.
— Будто не зияешь.
— Не знаю, — ответила Нюра, — а ты чужие сплетни в подоле носишь.
— Дыма без огня не бывает… Да ну вас, все вы такие! — И, махнув рукой, солдатка зашагала к прииску.
— Куда ты, Мария? — окликнула ее Нюра.
— Не хочу зря на морозе топтаться. Домой иду. Уж если помирать, так в тепле, — ответила Котова, не оборачиваясь.
— Про какой это дым без огня она говорила? — настороженно спросила Варя.
— Да болтовня тут всякая идет, — чуть смутившись, ответила Нюра. — Обозлилась на Окуня и со зла сама не знает, что несет, на всех бросается… Без хлеба мы сейчас тут живем.
— Я знаю, — помолчав сказала Варя. — Девочки, помогите снять рюкзак, я поделюсь с вами.
Девушки отстегнули лямки, раскрыли мешок. Зерно! Им трудно было скрыть свою радость, хоть они и хмурились притворно, подталкивая одна другую локтями.
— Берите, не стесняйтесь, берите, — уговаривала Варя. — Из пшеницы такую кашу можно сварить… И суп вкусный, как из перловки. Ну, еще в карманы берите, не стесняйтесь, что вы такими маленькими горсточками отсыпаете…
— Спасибо, Варя. Спасибо.
Покоренная щедростью Вари, та девушка, у которой была картофельная ватрушка, собралась было что-то сказать, но Нюра остановила ее:
— Погоди…
— Ну, почему? Тогда ты сама скажи ей… про брата.
— Про какого? — Нюра не поняла: про Василия или про своего брата Леню, что ушел на фронт. И о том и о другом говорить было тяжело.
Нюре помогла подруга:
— Ну, про своего, про Леню, а про кого ж больше тебе знать…
Нюра посмотрела Варе в глаза:
— Проводили мы его на этой неделе. Ключи, говорит, от комитета у сторожихи, собери, говорит, комсомольцев, и выбирайте нового секретаря… Как хорошо, Варя, что ты вовремя приехала. Теперь мы знаем, кого выбрать.
— Я тоже еду на фронт, — сказала Варя. Она как-то сразу обессилела и прислонилась спиной к сосне.
Отдохнувший тем временем конь снова начал пробиваться вперед.
— Пошел, милый, пошел!.. Девочки, идите за ним, а я немного с Варей побуду, — сказала Нюра.
Варя, чувствуя, что ноги не держат ее, присела в снег. Нюра нагнулась над ней:
— Любит он тебя, Варя, верь мне, честное слово, любит. Не горюй. Мне он родной брат, а вот провожала, слезинки не обронила. Говорят, нельзя оплакивать разлуку, когда на фронт уходят… Рвался он туда. Как ты уехала, он эту свою переписку не оставлял. Письма всякие продолжал писать — и в ЦК комсомола, и в дивизию, в которой служат наши, громатухинские. Ты же знала, что его на фронт тянет. Все хотел попасть к своим. Ответы получал от какого-то Вербы, это фамилия такая у комиссара полка, в котором служит ваш Максим. И вот добился своего. Добился, и Фрол Максимович его отпустил.
— Отпустил… меня не дождался…
— Не надо так, Варя… Вставай, я провожу тебя до дому. Может, в партком сначала зайдем, к Фролу Максимовичу? Он тебя давно ждет…
Глава вторая
ФРОЛ МАКСИМОВИЧ
Когда отпальщик Фрол Максимович Корюков появлялся в забое, крепильщики, откатчики и забойщик уходили в запасные штреки или вовсе покидали штольню. Молчаливый в такой час, Фрол Максимович оставался один перед могучей, как он сам, грудью забоя.
Вложив в свежие скважины желтоватые и круглые, как толстые свечи, скалки динамита с черными хвостиками запальных шнуров, Фрол Максимович закуривал, чтоб горячим концом самокрутки запалить шнуры. В час отпалки его движения были неторопливы, все он делал в каком-то сонном замедленном темпе. Отпальщик, а кажется, нет на свете более нерасторопного человека! Вот концы запальных шнуров уже яростно шипят, искрятся, выбрасывая острые штычки огня, до взрыва, сотрясающего подземелье, остаются считанные секунды; даже в такой момент Фрол Максимович, стряхнув с коленей песок и поправив на плече ремень сумки, освобожденной от опасного груза, неторопливым шагом уходил в ближайший отсек. Не убегал, а уходил.
— В моем деле спешка ведет к просчету, — говорил он, когда его упрекали в медлительности. — Побежишь — обязательно споткнешься, а тогда беды не минуешь. Осколки спину продырявят.
Так шло много лет. Долгие часы проводил Фрол Максимович под землей, один на один с опасностью.