Страница 12 из 94
Осекшись, он отвернулся. Эйрар напряженно обдумывал услышанное. Кажется, на сей раз Рудр действительно был искренен — в отличие от того собрания Железного Кольца в Нааросе. Стать предводителем полусотни!.. Эйрар был не столь уж скверного мнения о себе и полагал, что из него получится неплохой вождь. Искушение почти побороло в нем врожденную крестьянскую осторожность; он знал, что блеск в глазах выдает его с головой, но все же счел за благо спросить:
— Но почему я?.. — И тотчас вспомнил, как произносил те же слова в хижине волшебника Мелибоэ.
Снаружи слышались крики, йола начала мерно раскачиваться, выйдя из-под прикрытия берега в открытое море. Рудр-Загребной сморгнул, стряхивая горестную задумчивость, и повернулся к Эйрару с выражением, которое вполне могло сойти за улыбку:
— Да потому хотя бы, что ты не из наших. Мы, вольные рыбаки, привыкли жить всяк сам по себе и никого не звать господином. И пока каждый сам строит себе баркас и сам ходит на промысел — да, все в порядке. Но когда горизонт начинает обкладывать, вроде как теперь… Мои молодцы страх норовисты насчет всяких там предводителей, ну точно, как ваши вастманстедские крестьяне. Но покажи им, что ты взаправду кое-что умеешь такое, с чем им по гроб жизни не совладать — послушай старого Рудра: они за тобой в огонь и в воду пойдут.
Привычный к морской качке, он поднялся, извлек из стенного шкафчика черную бутыль и две оловянные кружки:
— Стало быть, парень, мы с тобой теперь заодно. Да здравствует Кольцо!
Он поднял кружку. Эйрар встал и чокнулся с ним.
…При ближайшем знакомстве рыбаки показались ему, в общем, в самом деле похожими на его собственных сородичей; ну, разве еще чуть менее словоохотливыми. Впрочем, как знать, быть может, они вели себя с ним таким образом из-за его репутации чародея. Дома на него никто и не думал коситься, дома редко кто не умел творить простенькие заклинания, ведь и нечисть была все больше мелкая. А может, дело было в том, что моряком он оказался скверным, качка заметно донимала его, и это не внушало им уважения?..
Легкий бриз тянул с гор, едва наполняя паруса йолы и других рыбацких судов, шедших поодаль. Тем не менее, когда Эйрар выбрался на палубу подышать воздухом и оглядеться, у него дух захватило от вида парусных кораблей, шествовавших по волнам, подобно величавым красавицам, разодетым в яркие платья.
К закату Спанхавид превратился в синюю полосу на горизонте. Ветер начал свежеть, и красавицы обернулись вдовами в просторных одеждах. Вспыхнули сигнальные фонари. Эйрар рад был снова спуститься вниз и прилечь у огня, разведенного в каменном очажке. Ради его прибытия рыбаки выставили сладкого вина из Двенадцатиградья и подогрели его с пряностями на раскаленной железной плите. Вино малость развязало им языки, и Эйрар не преминул воспользоваться этим, чтобы расспросить, как это они обзавелись своей знаменитой хартией вольности.
— Наследие Серебряной Поры, — ответил кто-то. — Это, стало быть, когда Аргентарий был королем. То есть прежде, чем династия приняла золотой императорский титул. В те дни язычники еще вовсю разгуливали по стране, так что король правил лишь Мариолой да Вастманстедом, а седьмой Вальк сидел у себя в Бриелле, точно в орлином гнезде, и держал крепкий союз со всеми северными провинциями. Аргентарий, правду сказать, был славным воякой, — отбил у язычников весь Скогаланг, да! Только он тогда еще не испил из Колодца, вот счастье ему то и дело и изменяло. Одну битву выиграет, другую тут же проиграет. Ну так вот. Ставорна в те времена была просто вольным городом, и правили в ней трое синдиков: Астли, Бекар и… как там его? — Дерривонт. Самые умные мужики были во всем Корсоре, а то и во всей Дейларне, а из них троих больше всего ума досталось Астли. Даже птиц, сказывают, разумел. Уж как хотел его король Аргентарий забрать к себе в Стассию, ко двору, только он не сдвинулся с места. Пришлось Аргентарию самому ехать к нему в Ставорну советоваться, когда приперло. Коронованный король, это ж подумать надо! Вот какие дела совершались в прежние времена.
— Кажется, я знаю, что было дальше, — сказал Эйрар. — Мы в Вастманстеде с колыбели слушаем рассказы о Колодце и королях…
— Мало ли что вы там слушаете: наши деды все это видели своими глазами, — зашумели рыбаки. — Давай рассказывай!
— Этот Астли, — продолжал рассказчик, — жил в скромном домике возле городских ворот. Он поздоровался с Аргентарием, как будто тот был простым горожанином, явившимся за советом. Выставил на стол вина и орехов, сели они разговаривать. Аргентарий и выложил ему все без утайки: дескать, вот взяли они городишко в Скогаланге, а язычники тут же устроили налет на Белоречье… а может, его, короля, призывали с войны назад, разбираться с морскими разбойниками Двенадцатиградья… ладно, неважно. Выслушал его мудрец, посмотрел этак искоса, да и говорит: есть, дескать, средство. Ежели, значит, коронованный король изопьет в нужный час из Единорогова Колодца, и он сам и все его королевство обретут умиротворение до конца своих дней.
«О каком умиротворении ты говоришь? — возмутился Аргентарий. — Половина Дейларны, вотчина моего деда, во власти язычников и платит им дань девственницами!»
«По-твоему, — сказал Астли, — лучше платить дань юношами, которых ты каждый день теряешь в сражениях? Люди ко всему способны привыкнуть, — продолжал он. — Испив из Колодца, ты так или иначе доживешь умиротворенным до самой кончины.»
«В таком случае, — ответствовал король, — хоть бы уж скорей наступила она, эта кончина. Какое там удовлетворение — вовсе не жизнь, когда Дейларна в ярме! Да, видно, зря я сюда пришел, ибо ничего нового от тебя что-то не слышу.»
«И все-таки, — говорит ему Астли, — у тебя маловато сил, чтобы поправить дело вооруженной рукой. Вот что: а не заключить ли тебе союз с соседом, Дамастетилем из Скроби? С ним выйдут на битву добрых полсотни баронов, каждый с войском, я уж не говорю про его воеводу, герцога Микала: это полководец не хуже тебя самого. Он встанет за твоей спиной, как преданный брат.»
«Я думал об этом, — вздохнул Аргентарий. — Но в качестве платы за этот союз…» — и опустил голову, и Астли не стал ни о чем его спрашивать, ибо знал: платой должна была стать женитьба короля на единственной дочери Дамастетиля, принцессе Край, некрасивой и уже не молоденькой. У нее была смуглая кожа и гладкие черные волосы, постоянно казавшиеся немытыми: видно, она пошла в мать, принцессу из страны Ураведу… Говорят, герцог Микал был влюблен в нее. Никто не знает доподлинно, но это похоже на правду, — иначе зачем бы столь славному полководцу торчать там при дворе? Старый герцог Дамастетиль к тому времени начал потихоньку выживать из ума и совсем свихнулся на доченьке, все думал, как бы выдать ее замуж за царственную персону: она ведь была наследницей Скроби. Отказал бедняге Микалу и еще куче других женихов и был непреклонен, хотя во всем остальном давно уже ее слушался. Приводил ее, понимаешь, всякий раз с собой на Совет и в конце обязательно с улыбочкой спрашивал: «А что думает моя маленькая принцесса?»
Так вот, Аргентарий и Астли оба знали про все это и долго молчали, и наконец король выдавил сквозь зубы:
«Дать слово — значит держать его, а свадьба должна быть вершиной любви… так учил меня отец.»
«Кажется, ты что-то говорил о народе», — ответил Астли, и Аргентарий встал и ушел, не добавив ни слова, но позже прислал старику хорошие подарки в знак благодарности. Вот это я называю королевским поступком. А еще он отправил Толо-с-длинным-подбородком сватом к Дамастетилю — просить для себя руки его дочери Край… Да… А вот чего ты, вастманстедец, уж точно не слышал, так это — когда король Аргентарий выходил от Астли, мало что видя перед собой, он налетел в дверях на девушку, несшую им вино на подносе, и поднос грохнулся на пол. Аргентарий был вежливым королем: извинился и помог ей вытереть лужу, и пока они ее вытирали, разглядел, понимаешь, что она была стройненькая, беленькая и так далее, в общем, прехорошенькая… единственная дочка Астли, Ланхейра, вот оно что. Вообще-то ничего особенного в ней не было, таких девчат в Дейларне навалом — просто, знать, короля без ножа резала дума о кривоногой дурнушке Край, — вот и пал королевский глаз на Ланхейру.