Страница 9 из 19
3
Марго стояла на скале и смотрела на океан. Начиналась гроза. Черные тучи клубились в потемневшем небе, закрывая далекие звезды. Ветер выл, как жаждущий крови волк. Молнии пронзали небо, озаряя своими всполохами прибрежные скалы. В воздухе тревожно запахло озоном. Дождь еще не пошел, но гром раздавался уже совсем недалеко.
Даже природа не радовалась ее возвращению! Что это, дурное предзнаменование? Марго засунула руки в карманы, чтобы уберечь их от пронизывающего ветра. «Пожалуй, никто в Темплтон-хаусе не станет встречать меня с распростертыми объятиями, – подумала она с мрачной усмешкой. – И жирного тельца для блудной дочери закалывать не будут».
Впрочем, у нее нет права на это рассчитывать.
Усталым жестом Марго вытащила из пучка шпильки и распустила волосы по плечам. Так гораздо приятнее – хоть в чем-то чувствуешь свободу. Она швырнула шпильки вниз и вспомнила вдруг, как они в детстве кидали с этой скалы в море цветы.
Цветы для Серафины… Какой романтичной казалась им тогда легенда о девушке, бросившейся в тоске и отчаянии с утеса в море!
Лора всегда при этом плакала, Кейт серьезно и торжественно смотрела на летящие к воде букеты. А Марго поражала отчаянность и смелость этого шага: раз – и в море!
Сказать по правде, ей и самой сейчас впору было сделать подобный шаг…
Глаза Марго, огромные васильковые глаза, которые так любили фотографы, смотрели устало. Когда самолет приземлился в Монтерее, она аккуратно подкрасилась и в такси, везшем ее в Биг Сур, снова подправила макияж. Что-что, а нужное лицо себе нарисовать она умела! Никто и не догадается, как Марго сейчас бледна. Конечно, она осунулась, но ведь фотографы больше всего в ее лице любили красиво очерченные скулы.
«Скулы – главное в лице», – постоянно твердили ей, и сейчас Марго вспомнила об этом, вздрогнув от нового всполоха молнии. Ей повезло – от ирландских предков она унаследовала утонченный овал и безупречную кожу. А голубые глаза и льняные волосы достались ей наверняка от какого-то викинга-завоевателя.
Так что с лицом проблем нет. И признать это можно без всякого тщеславия. В конце концов, именно ее внешность и тело, созданное для греха, стали для нее пропуском в мир славы и богатства. Чувственный рот, прямой носик, округлый подбородок, выразительные брови, которые нужно только немножко подкрашивать… Она и в восемьдесят будет красавицей, если, конечно, доживет до столь почтенного возраста. Да, сейчас она унижена, запятнана скандалами, опозорена, но на нее все равно оборачиваются на улицах.
Только ей теперь на это совершенно наплевать.
Она повернулась к морю спиной и уставилась в темноту. На холме за дорогой светился огнями Темплтон-хаус – тот самый дом, который столько лет слышал и смех ее, и плач. Это единственное место на земле, куда можно вернуться, когда все потеряно и мосты сожжены.
Марго взяла свою дорожную сумку и пошла к дому.
Энн Салливан прослужила у Темплтонов двадцать четыре года. На год больше прошло с тех пор, как она овдовела. Приехав в Америку из Ирландии с четырехлетней дочерью на руках, Энн нанялась в горничные. В те годы Томас и Сьюзен Темплтоны вели дом так же, как и управляли своими отелями – на широкую ногу. Недели не проходило без гостей и вечеринок с танцами. В доме было восемнадцать слуг, и все хозяйство, включая парк, содержалось в идеальном порядке.
Изысканная, безукоризненная роскошь и гостеприимство – вот что делало дом Темплтонов тем, чем он являлся. И Энн научили тому, что ухоженный дом без тепла и радушия – это не дом. У детей – мастера Джошуа и мисс Лоры – была няня, а у той, в свою очередь, помощница. И тем не менее родители принимали самое активное участие в их воспитании. Энн всегда восхищалась тем, с какой заботой и в то же время строгостью Темплтоны относились к сыну и дочери. И богатство в их доме не стало заменителем любви.
Именно миссис Темплтон с самого начала предложила, чтобы их девочки играли вместе. Они были ровесницами, а у Джошуа, который был старше на четыре года, были свои, мальчишечьи, интересы.
Энн всегда была благодарна миссис Темплтон, и не только за ее доброту, но и за то, что она сделала для ее дочурки. К Марго никогда не относились как к ребенку служанки. Нет, она всегда была прежде всего подругой Лоры.
Через десять лет Энн стала в доме экономкой и была очень горда своей новой должностью – ведь всего она добилась собственным трудом: столько лет убирала и обстирывала весь дом и любила Темплтон-хаус преданно и беззаветно.
Когда мисс Лора вышла замуж – на взгляд Энн, слишком поспешно – и сами Темплтоны переехали в Канны, она осталась при доме. А вот ее собственная дочь сбежала – сначала в Голливуд, а потом в Европу – в погоне за блеском славы…
Замуж второй раз Энн не вышла, даже не думала об этом: сердце ее было отдано Темплтон-хаусу. Годы шли, а он стоял незыблемый, как скала, на которой был построен. Он никогда не предавал ее, не причинял ей боли, не требовал больше, чем она могла ему дать.
Такой опорой могла бы стать для нее дочь, но не стала…
На улице бушевала гроза, косой дождь хлестал в огромные окна. Энн вошла в кухню и огляделась по сторонам. В кухне все сияло, и она одобрительно кивнула, мысленно похвалив новую горничную. Девушка уже ушла домой, но Энн решила, что обязательно скажет ей об этом утром.
«Насколько легче завоевать расположение и любовь подчиненных, чем собственной дочери!» – подумала она. Иногда Энн казалось, что она потеряла Марго в тот самый день, как она родилась. И выросла чересчур красивой, чересчур самостоятельной и решительной.
Энн всегда волновалась за Марго, а когда узнала о последних событиях, с горечью поняла, что волновалась не напрасно. Но чем она могла помочь своему ребенку? Увы, она никогда не могла ничего сделать ни для Марго, ни с ней…
Долгими бессонными ночами Энн спрашивала себя, что она сделала не так. Может быть, была с Марго чересчур сдержанна? Но ведь это только потому, что боялась дать ей слишком много! Боялась, что девочке захочется еще больше, потом еще и еще… Впрочем, именно так и произошло.