«Мартен»

— Это правда, Богданов… Ну, можете идти. Через полчаса поедете на Новинку.

Богданов встал, помял в руках шапку.

— А насчет бригадирства как?

— Ладно, Богданов, я поговорю с кем следует.

— Благодарствую, товарищ замполит.

Харитон поклонился, надел шапку и медленно, вперевалку пошел из кабинета…

На открытое партийное собрание в новинский красный уголок пришли многие. Обсуждался вопрос о внедрении нового, поточно-комплексного метода на лесозаготовках, и всем интересно было послушать, что будут говорить об этом.

Мастер Голдырев подъехал к домику Ермаковых на рессорной качалке и крикнул под окнами:

— Сергей, ты готов?

Парень выглянул в окно.

— Поезжай, я пойду пешком.

— Ну, зачем пешком? Я нарочно лошадь в качалку запряг. Что ты будешь грязь месить?

— Ничего, дойду. Сторонкой-то не больно грязно.

За спиной у Ермакова заворчала мать:

— Поезжай, Сергей. Зачем ты измываешься над мужиком? Не съест ведь он тебя. Из-за гордости своей ты готов и ноги маять и обувь рвать. Подумаешь, какая беда стряслась: Степан Игнатыч что-то тебе не так сказал! Язык у человека без костей, мало что он когда скажет… Гляди-ка, Степан Игнатыч, перед тобой вьюном извивается, он постарше тебя, а ты перед ним нос задираешь. Нехорошо это, Сергей!

— Я знаю, мама, что хорошо и что нехорошо. В этих делах мне подсказок не нужно.

Голдырев сидел в качалке, терпеливо ждал и уезжать без Ермакова, видимо, не думал.

— Ну, скоро ты, Сергей? — спросил он снова.

Сергей ответил не сразу:

— Ладно, сейчас оденусь.

Выехали они из Сотого квартала в сумерках. Дорога была грязная. В некоторых местах колеса по ступицы утопали в черной жиже, на корнях деревьев и камнях качалку кидало из стороны в сторону, лес по бокам стоял мрачный, суровый. А узенькая, чуть заметная полоска огненной зари, зажатая между туч, казалась холодной.

— Кабы ночью-то не выпал снег, — сказал Голдырев.

— Пора уже, — в тон ему сказал Ермаков.

— Рановато бы еще снегу-то быть… В колхозах, наверно, еще хлеб не везде убрали, картошка не вся выкопана.

Сергей на это ничего не ответил. Замолчал и Голдырев.

Потом мастер снова заговорил.

— Эти, комплексные-то бригады, в каких леспромхозах организованы?

— Во многих.

— Ну, и толк, говоришь, от них большой?

— Есть толк… Там, где люди думают о государственных интересах.

— А где теперь о них не думают? Все думают.

— Все ли, Степан Игнатович?

— Все, Сергей, все! Я вот за последние дни плохо даже сплю, все о жизни думаю. И так, и сяк раскидываю умом. Спрашиваю себя: может, не так живу, как надо? Думаю, за что же люди на меня косо смотрят? И никак не пойму. Обязанности мастера я знаю — не знал, так давно бы выгнали. Работаю не меньше других, чуть свет — я уж на ногах, из делянок ухожу последним. Обиды людям, ровно, никому не делаю, со всеми обхожусь по-хорошему, ни с кем не грублю. Какое же еще, особенное, у человека должно быть поведение? Нет, Сергей, напрасно на меня люди обижаются… Некоторым колет глаза, что у меня скотины много.

— В этом-то и дело, Степан Игнатович!

— А что тут плохого? Запрету ведь на это нет. Налоги я плачу. Правительство само заботится о развитии животноводства, хочет, чтобы в стране было больше мяса, молока и прочего.

— Степан Игнатович! Да ведь мы здесь, в лесу, призваны не животноводство развивать. Твое личное хозяйство уже заслонило от тебя все.

— Не я один скотину держу…

— Другие держат не для наживы. А ты развел столько, что уж самому не под силу, тебе батраки нужны…

На собрание они приехали с запозданием. Доклад делал Чибисов. Он говорил о значении поточно-комплексных бригад, о почине Ермакова, который партийная организация леспромхоза решила поддержать и внедрить на всех участках. Увидев вошедших в зал Голдырева и Ермакова, сказал:

— Что ж это вы пожаловали к шапочному разбору?

— Дорога плохая, — стал оправдываться Голдырев. — Ты по лошади — хлесть, а она — слезь. Все время шагом пришлось ехать.

— Пораньше надо было выезжать. Вас этот вопрос больше всех касается.

Оглядывая собравшихся, Голдырев увидел на скамейках в первом ряду все руководство леспромхоза: и директора, и главного инженера, и замполита, и председателя рабочкома. Он сразу как-то подтянулся, подумав: «Ого, видно, действительно очень серьезный вопрос!»

После Чибисова Фетис Федорович Березин, проводивший собрание, дал слово Ермакову. Парень скинул с себя жесткий брезентовый плащ, стеганую фуфайку, остался в синей сатиновой рубашке с карманом на груди, где лежал блокнот, и прошел на трибуну.

— Комплексная бригада на этих днях будет создана, — начал он. — Мы уже толковали с электропильщиками, сучкорубами, трелевщиками. Никто против объединения не возражает. Завтра или послезавтра поговорим с рабочими эстакады. Они, я думаю, тоже присоединятся к остальным, Богданова я еще не видел, да и сейчас его, кажется, нет тут.

— Харитон болеет, — послышалось из зала.

— Богданов, конечно, не враг себе, — продолжал Сергей. — С ним, я думаю, мы договоримся… Меня смущает лишь одно…

— Что тебя смущает, Сергей? — насторожился Яков Тимофеевич. Он сидел в зале и что-то записывал в свою памятную книжечку.

— Мастер Голдырев не обеспечит руководство и помощь нашей бригаде. Как он работает — я уже говорил замполиту Зырянову. У него на первом плане свои личные интересы, свое хозяйство. Он уже дошел до того, что подчиненных рабочих заставляет батрачить на себя. Угодных ему людей он поощряет за счет неугодных: одним делает приписки, а других обкрадывает.

Наступила грозная тишина, а потом прошел гул.

— Факты! Факты, Ермаков! — говорил Антон Полуденнов, большой, возбужденный, стоя среди зала и поглядывая то на Сергея, то на Голдырева, сидевшего в заднем ряду.

А Ермаков продолжал:

— Я сам страдовал у него на покосе, возил ему домой дрова, сено. А на днях проговорился, что делал мне приписки за то, что я на него батрачил. Как же после этого мы можем ему доверять?

Собрание загудело.

— Ермаков прав. Есть у Голдырева такие замашки…

Трактор «Котик», наматывая на гусеницы снег, перемешанный с грязью, легко и плавно тащил к эстакаде пучок длинных хлыстов. В стороне от волока валялись выкорчеванные разлапистые пни и размочаленные валежины, припущенные сверху свежим, выпавшим ночью снежком. В кабине рядом с трактористом сидели Сергей Ермаков и Фетис Березин.

— Ай да молодцы, ай да молодцы ребята! — восхищался парторг. — Славную дорожку сделали, по такой любо-мило ехать.

Харитон Богданов издали заметил трактор с пассажирами и пробурчал себе под нос:

— Опять нелегкая кого-то из начальников несет.

Трактор поднялся на помост. Еще не успели из кабины выйти Березин и Ермаков, как с другой стороны, верхами на конях, к эстакаде подъехали Чибисов и плановик из Чарусской конторы.

Прибывшие подошли к Богданову и поздоровались с ним за руку.

— Комиссия, что ли, какая? — спросил Харитон.

— Комиссия не комиссия, а что-то вроде этого, — ответил парторг.

— Ступайте пока к костру, погрейтесь у огонька, а я тем временем воз разделаю, — и Богданов дал команду раскатывать хлысты по эстакаде.

Чибисов вспылил.

— Богданов, вернись! — крикнул он, с неприязнью оглядывая широкую спину Харитона. — Вернись, тебе говорят!

Богданов остановился, вполоборота обернулся:

— Ну, что?

— Айда сюда! Мы не в бирюльки играть с тобой приехали. После разделаешь воз.

— А кто мне за простой заплатит?

— Пушкин.

— Кто?

— Пушкин, был такой «щедрый» человек.

К Чибисову подошел Березин и тихо, внушительно сказал:

— Ты брось пушки-то отливать. Так всю обедню испортишь. Разве не знаешь характер Богданова?

— Очень даже знаю, терпеть не могу его упрямства.

— А ты терпи, терпи. Ты начальник. Тебе по штату положены выдержка и самообладание. Если не можешь с людьми по-человечески разговаривать, так помалкивай.