Поцелуй смерти

Нора Робертс

Поцелуй смерти

Каждый думает, что все люди

смертны, кроме него самого.

Давай подружимся со смертью

ПРОЛОГ

В моих руках власть. Власть, позволяющая исцелять и уничтожать, даровать жизнь – и смерть. Я благоговею пе­ред собственным талантом, который мне удалось превра­тить в искусство, не менее великое и впечатляющее, чем любая картина в Лувре.

Да что искусство?! В тех областях, которые хоть сколько-нибудь имеют значение, я – бог.

Бог должен быть безжалостным и дальновидным. Он изу­чает и сортирует свои творения. Лучшие из них следует обе­регать и лелеять, а неудачные – отбрасывать без сожаления.

Мудрый бог постоянно экспериментирует, творя чуде­са с тем, что попадает ему в руки. Зачастую он действует безжалостно, как судья, выносящий приговор. Но того, в чьих руках власть, не могут касаться жалкие и мелочные законы, которым подчиняются обычные люди. Они сле­пы, их умы затуманены страхом – страхом перед болью и смертью. Они слишком ограниченны, чтобы понять, что смерть можно победить.

Мне это почти удалось.

Если бы мои деяния раскрыли сейчас, эти людишки с их нелепыми законами и предубеждениями прокляли бы меня.

Но когда мой труд завершится, они будут поклоняться мне.

ГЛАВА 1

Для некоторых смерть не являлась врагом, поскольку жизнь была для них куда менее милосердной. Боль, отчая­ние и страх были постоянными спутниками бедных и без­домных обитателей Нью-Йорка. Для умственно и физи­чески неполноценных город служил всего лишь разновид­ностью тюрьмы. Для призраков, плывущих в ночи, словно тени, наркоманов с их бледно-розовыми глазами и трясу­щимися руками жизнь представляла собой всего лишь бессмысленное путешествие от одной дозы к другой, за­частую наполненное болью, отчаянием, а иногда и ужасом.

Разумеется, существовали социальные программы. В конце концов, человечество вступило в просвещенный XXI век – по крайней мере, так утверждали политиканы. Либеральная партия требовала создания новых приютов, образовательных и медицинских учреждений, учебных и реабилитационных центров, не предлагая при этом сколь­ко-нибудь подробных планов развития таких программ. Консервативная партия бодро урезала бюджеты уже имеющихся программ, а потом напыщенно заявляла о не­обходимости повышения жизненного уровня и укрепле­ния семьи.

Конечно, тот, кто был способен переваривать скудную диету благотворительности, мог существовать и в тюрьме, а программы обучения и помощи предлагались людям, способным оставаться в здравом уме, петляя по бесконеч­ным милям бюрократической волокиты. Однако эта сис­тема слишком часто душила получателя, прежде чем спасти его, и поэтому в приютах что-то не было заметно очередей.

Дети, как всегда, голодали, женщины торговали своим телом, а мужчины изнемогали в поисках денег. Каким бы просвещенным ни было время, человеческая натура оста­валась такой же предсказуемой, как смерть.

Спящим на тротуарах нью-йоркский январь приносил кошмарные ночи, пронизанные леденящим холодом, ко­торый лишь изредка удавалось отогнать бутылкой пива или чего-нибудь покрепче. Некоторые не выдерживали и отправлялись в приют храпеть на горбатых койках или есть водянистый суп и безвкусные соевые булки, подавае­мые расторопными студентами-социологами. Но другие держались до последнего, слишком растерянные или слиш­ком упрямые, чтобы пожертвовать своим кусочком тротуара.

В эти страшные ночи многие переходили от жизни к смерти.

Город убивал их, но никто не называл это убийством.

Морозным утром лейтенант Ева Даллас ехала в центр города. Ее пальцы беспокойно барабанили по рулевому ко­лесу. Обычная смерть бездомного на Бауэри вроде бы не являлась ее проблемой. Это было задачей отдела, который часто называли «трупоискателями» – его сотрудники пат­рулировали районы скопления бомжей, отделяя живых от мертвых и отвозя тела в морг для обследования, опозна­ния и уничтожения.

Эту скверную работенку обычно исполняли те, кто все еще питал надежду поступить в более элитарный отдел расследования убийств, и те, кто уже в подобные чудеса не верил. Сотрудников же «убойного» отдела вызывали лишь в тех случаях, когда смерть выглядела явно подозритель­ной или насильственной.

Если бы в это злосчастное утро не была ее очередь для подобных вызовов, Ева могла бы все еще нежиться в теп­лой постели с любимым мужем.

– Возможно, какой-то наивный новичок рассчитывает, что нарвался на серийного убийцу, – пробормотала она.

Сидящая рядом с ней Пибоди широко зевнула.

– Мне кажется, я только зря занимаю место в маши­не. – Из-под прямой темной челки она метнула на Еву полный надежды взгляд. – Ты могла бы высадить меня у ближайшей остановки, и я через десять минут была бы дома в постели.

– Если я страдаю, то страдай и ты.

– Спасибо на добром слове, Даллас!

Ева усмехнулась. Вряд ли можно было найти кого-ни­будь надежнее ее помощницы. Несмотря на ранний вы­зов, зимняя униформа Пибоди была безупречно выглаже­на, а пуговицы и черные полицейские ботинки начищены до блеска. Глаза на квадратном лице, обрамленном коротко стриженными черными волосами, возможно, были не­много сонными, но Ева не сомневалась, что они ничего не упустят.

– Вчера вечером у тебя, кажется, было грандиозное мероприятие? – заметила Пибоди.

– Да, в Вашингтоне. Рорк устроил прием с танцами для какой-то благотворительной организации по спасе­нию кротов или чего-то в этом роде. Еды было достаточ­но, чтобы накормить всех бомжей на Лоуэр-Ист-Сайд.

– Да, круто. Держу пари, тебе пришлось разодеться в пух и прах, лететь на личном самолете Рорка и накачи­ваться шампанским.

Ева и бровью не повела в ответ на суховатый тон Пи­боди. Обе знали, что внешняя, эффектная сторона жизни Евы, возникшая с тех пор, как в эту жизнь вошел Рорк, нисколько ее не занимала и скорее раздражала.

– Да, все так и было. А еще мне пришлось много раз танцевать с Рорком.

– На нем был смокинг? – Пибоди как-то видела Рор­ка в смокинге, и этот образ навеки запечатлелся в ее со­знании.

– Разумеется. – Ева вспомнила, с каким нетерпением она стащила смокинг с Рорка, когда они вернулись домой. Без смокинга он выглядел ничуть не хуже.

– Вот это мужчина! – Пибоди закрыла глаза, исполь­зуя методику воссоздания зрительного образа, которой овладела в детском возрасте.

– Наверное, многие женщины сдохли бы от злости, если бы мужья стали объектом романтических фантазий их же помощниц.

– Но вы выше этого, лейтенант! Это мне в вас и нра­вится.

Ева фыркнула, расправив затекшие плечи. Она сама виновата, что прошлой ночью поддалась страсти и про­спала всего три часа. А теперь ничего не поделаешь – долг превыше всего.

Ева смотрела на ветхие здания и замусоренные улицы. Бетон и сталь казались обезображенными многочислен­ными шрамами, бородавками и опухолями. Сквозь кана­лизационные решетки вырывался пар, свидетельствуя о некоем подобии жизни, протекающей под землей. Ехать сквозь него было все равно что пробираться через туман, клубящийся над грязной рекой.

После того как Ева вышла замуж за Рорка, она жила словно в ином мире, среди полированного дерева, сверкающего хрусталя, запаха свечей и оранжерейных цветов – аромата богатства. Но Ева не забывала, что пришла в этот мир из таких же мест, как то, где находилась сейчас. Она знала, что эти места во всех городах походят друг на друга особой атмосферой безнадежности, пронизывающей весь уклад жизни.

Улицы были почти пустыми – немногие обитатели мрач­ного района рисковали выходить так рано. Наркодилеры и проститутки, окончив ночную работу, заползли в свои норы до восхода солнца. Торговцы, которым хватало сме­лости содержать здесь магазины и лавки, еще не раскоди­ровали запоры на дверях и окнах. Продавцам, отваживав­шимся торговать вразнос с передвижных лотков, приходи­лось вооружаться и работать парами.