Страница 60 из 65
Итак, Сомов раздваивался между полом и вечной женственностью. Чувствительность пульсировала в нем, но не находила выхода.
Из письма к сестре 11 сентября 1913 года:
«В Ялте будем завтракать. Попитаемся. Маргарита Давыдовна ужасно предупредительна, меня балует. Анна Матвеевна Лист, ее спутница, веселая простая дамочка, очень хорошенькая брюнетка. Удобная спутница…»
Что значит «удобная»? Не лезет с объятиями и поцелуями? Или навязывает себя, но не предъявляет при этом никаких прав? Или просто довольствуется фривольными разговорами? Неясно. Из письма бдительная цензура вырезала все объясняющий кусок.
Что касается глагола «балует», то он довольно часто встречается у Сомова. Не он «балует» дам, а они его.
Из письма к сестре 2 октября 1924 года:
«…Елена меня страшно балует и ухаживает за мной. Она женщина без недостатков, умна, имеет долю легкомыслия, все понимает, всегда приветлива, весела, любит гулять и кататься… много читала, любит и понимает все искусства. Обожает говорить о любви и приятно сплетничает. Очень тактична и деликатна…»
Возникает вопрос: не посягает на интимную жизнь Сомова, что ли?.. Тем более что она, по словам художника, «имеет долю легкомыслия, все понимает».
Из дневниковых откровений видно, что Сомов по темпераменту был пассивно-вялым, еще в свои 25 лет он писал Бенуа, что «я даже не интересен как тип». Вот эта неуверенность в себе как в личности тянулась за ним всю жизнь.
Если не женщины, то кто? Друзья?..
Вывод: женщин Сомов не сторонился, общался с ними охотно, но в то же время особого стремления к ним не наблюдалось, – никакого соития в экстазе, никакого страстного желания непременно проникнуть в Венерин грот не было. Но тогда, быть может, привлекал однополый Эрос? Или выразимся проще: был ли Сомов голубым? Семью не завел, детей не было, значит… А что значит? Точного ответа лично я не знаю. Известно лишь то, что Сомова неоднократно пытались «растормошить» и одним из таких «растормошителей» был Михаил Кузмин.
В исследовании Н. Богомолова «Михаил Кузмин осенью 1907 года» (альманах «Лица», 1994, № 5) есть такой пассаж:
«К той же осени (1906 года. – Ю. Б.) относятся две подряд романтические истории Кузмина – с К. Сомовым и С. Судейкиным, которые плотски закрепили его связь с новым для него крутом общества… с художниками самого элитарного московского и петербургского круга…»
В дневнике Кузмина от 13 декабря 1921 года мож7 но встретить такую запись: «…пошел в «Балаганчик». Там вроде «Привала», расписано, обедают. Буфет, актеришки, тепло, разговоры. Сашенька провожал меня. Он льнет все к Сомову, а тот довольно жестоко с ним обращается…»
Но какой «Балаганчик» в советское время? Одна скудость. Вот до революции все было иначе, все бурлило и фонтанировало, особенно в петербургских декадентских кругах, к примеру в знаменитой «Башне» у Вячеслава Иванова. Какие диспуты там проходили! Вот на выдержку: 18 октября 1906 года – диспут об Эросе. Среди приглашенных Бакст, Городецкий, Сомов, Чеботаревская, Чулков, режиссеры, издатели, актеры… Выступило несколько человек, в том числе Бердяев и Луначарский, да-да, будущий нарком в правительстве Ульянова-Ленина.
В «Башне» не только проходили лекции и концерты, но еще устраивались оргии, вдохновительницей которых была жена Вячеслава Иванова писательница Лидия Зиновьева-Аннибал, ярая феминистка, лесбиянка, превозносившая до небес «инстинкт влюбленности женщины в свой пол». Несколько раз в оргаистических встречах принимал участие и Сомов, к тому же с одной из их участниц, Людмилой Вилькиной, у него «происходил в высшей степени своеобразный роман» (Богомолов). Какой роман и в чем было его своеобразие? Остается только гадать.
О Сомове в более поздние годы можно прочесть у Нины Берберовой в ее «Курсиве», в нем она восхищается слабым художником Николаем Милиотти и совершенно недоброжелательно отзывается о Сомове:
«В Америке побывал в свое время и Константин Андреевич Сомов, но этот маленький, незаметный и тихий человек не только не растратил свои американские деньги, но устроил себе небольшой пансион. Он жил один очень аккуратно и умеренно, увлекался красотой розовощеких, кудрявых молодых мальчиков, которых писал веселыми масляными красками, с открытым воротом и длинными пальцами бледных рук. Когда я бывала у него, он всегда был окружен ими».
Мальчики мальчиками, но у Сомова был настоящий друг – Мефодий Лукьянов (1892-1932), по прозвищу Миф. Знакомство с 18-летним юношей произошло в 1910 году. С Мефодием Сомов вместе жил сначала на ферме в Нормандии, а затем снимал квартиру в Париже. Когда Миф заболел, то Сомов в отчаянии писал сестре:
«За эти тревожные дни я много передумал о Мефодии, о том, что я часто был очень гадким, жестоким. Что все его вины – маленькие, ничего не значащие и что у меня просто придирчивый нрав. Что меня никто не любил, как он. Кроме, конечно, тебя…»
Характер
В дневниках и письмах разбросаны признания Сомова о своем плохом характере. Как объяснял его сам Сомов?
В его записях постоянно мелькают слова «скучно» и «тоскливо». Ему даже во Франции было «сюошно», а тем более на лукулловых обедах у московских купцов, где он просто изнывал от скуки.
Сомов был эгоцентристом. Любил только себя. По существу, он заново воскресил карамзинский тезис: «Что может быть интереснее самого себя». Об этом он честно поведал своему дневнику 14 декабря 1915 года: «Я, как ни хочу, не могу никого любить, кроме себя. И Анюты». Сестра – как бы вне конкуренции.
И еще одна примечательная запись:
«Свойство моей души. Меня всегда с детства влекло вдаль от переживаний минуты (которой я не умел наслаждаться и до сих пор не умею) в какую-то мне светлую точку, чтобы поскорее быть завтра. В молодости это приятно, но это осталось, и теперь для меня страшно, когда эта точка старость и смерть…»
Неумение жить данным моментом, данной минутой и невозможность любить других не могли не отразиться на творчестве Сомова. Не любя сам, он не получал любви взамен. Его живые модели и даже неживая природа как бы сопротивлялись, не хотели полностью раскрываться перед художником. И от их сопротивления он искренне страдал.
Вот только некоторые записи: «Рисовал с тоскою…» (13 мая 1914). «Работал скверно…» (4 декабря 1915). «Рисовал… никогда не был так беспомощен…» (8 января 1916). «Масло не моя сфера. Хотелось плакать…» (19 апреля 1916).
«Его характер, в своей основе непосредственный и простой, был осложнен целым рядом черт, носивших безусловно болезненный характер, – так считал племянник Сомова Евгений Михайлов. – Эти черты заключались у К. А. в болезненной неуверенности в себе, в болезненном умалении своих способностей, замкнутости характера и в постоянном недовольстве собой, своей работой, своей жизнью и людьми».
Подведем промежуточный итог. Одинокий, неженатый, неспособный любить женщин и вообще людей, однако очень талантливый и модный художник, находивший утешение (вдохновение, просветленность, отраду, наконец деньги) в работе, как он все-таки жил, брел (это уже исключительно по-сомовски – не шел, а именно брел) по дороге жизни? О чем думал? О чем переживал? Что его тревожило? Что вызывало в нем эмоциональный отклик? Чего боялся он и страшился наконец? Ответы на эти и другие вопросы попытаемся найти в его дневниках и письмах.
Не будем ворошить детский и юношеский период жизни («Какой я гадкий был…» – вспоминал он в одном из писем к сестре). Возьмем только зрелого Сомова – человека и художника.
Быт и бытие в России и вне ее
«Читал отрывки из «Дневника» Барбье. Владелец прежний этих книг облегчил мне задачу, отчеркнув все то, что меня может интересовать: быт, эротику, скандалы, сплетни…» (28 сентября 1916).
«…смятение в правительстве, на фронте ужасно. Ночью долго не мог заснуть, придумывал в подробностях красок картину, которую хочу теперь писать, – «Пантомима». Действие будет проходить в летнем открытом боскетном театре, какой мы вчера с Анютой рассматривали в Павловске…» (22 июля 1917).