Страница 107 из 131
Еще недавно Миранда была уверена, что это единственное правильное решение. Но достаточно было Райану заглянуть ей в глаза и пообещать поддержку, как от уверенности не осталось и следа. Вопреки здравому смыслу она доверяла этому человеку. Доверяла всем сердцем.
– Доведем дело до конца, Райан. Думаю, на меньшее ни ты, ни я не согласимся.
– Поставьте платформу точно на контур, – сказала Миранда грузчикам, которые, обливаясь потом, подтаскивали трехфутовый мраморный постамент к центру зала. То, что центр находился именно там, Миранда знала наверняка: она лично трижды проверила замеры.
– Вот так, отлично.
– Это последний, доктор Джонс?
– В этом зале – да.
Она прикрыла глаза, представив, как чудесно будет смотреться бронзовая Венера работы Донателло, со всех сторон залитая светом.
Этот зал был посвящен раннему Ренессансу. За стеклом были выставлены бесценные рисунки Брунеллески, две картины Мазаччо в роскошных рамах, а также огромное полотно Боттичелли, изображавшее Богоматерь. Еще в зале была картина Беллини, некогда украшавшая интерьер венецианского палаццо.
Просто поразительно, что эти шедевры просуществовали уже столько столетий, а ими по-прежнему можно любоваться, восхищаться, изучать их.
Сосредоточенно закусив губу, Миранда осмотрела зал еще раз. На окнах висели новые синие портьеры, посверкивавшие золотой нитью. Точно такими же драпировками были застелены стеллажи, на которых лежали инструменты, которыми пользовались художники и скульпторы эпохи Возрождения: резцы, палитры, кисти, краски. Миранда сама подобрала эту экспозицию.
Жаль, конечно, что экспонаты за стеклом – можно не сомневаться, что к концу дня оно все будет захватано пальцами.
На резном деревянном постаменте лежала огромная Библия, вся разукрашенная затейливыми цветными миниатюрами. На других столах были представлены ювелирные украшения, наследие той давней эпохи. – Еще здесь были расшитые туфли, гребень, шкатулка слоновой кости. Каждую вещь Миранда выбрала сама, как следует все обдумав и взвесив. На стенах, дабы передать дух средневековья, были укреплены старинные канделябры.
– Впечатляет, – заметил Райан.
– Да, почти все готово. Тут искусство середины XV века, а также необходимые сведения по социальному, экономическому, политическому и религиозному аспектам Лоренцо Великолепный, Лодийский мир, хрупкое равновесие, достигнутое в борьбе итальянских государств.
Она показала на большую карту 1454 года, висевшую на стене.
– Вот видишь: Флоренция, Милан, Неаполь, Венеция и, конечно, Рим. Именно тогда зародилось новое течение в искусстве, получившее название «гуманизм». Пытливость и разум – вот ключ к эпохе.
– Искусство никогда не бывает рациональным.
– Еще как бывает! Райан покачал головой:
– Ты слишком внимательно изучаешь произведения искусства и поэтому не видишь в нем самого главного – красоты. – Он показал на лицо Мадонны. – Тут нет ничего рационального. Ты только взгляни. – Взяв ее за руку, он нахмурился. – Ты нервничаешь? Почему пальцы такие холодные?
– Да, я волнуюсь. Ты видел остальные залы?
– Я думал, ты покажешь мне их сама.
– Хорошо, но не сейчас. С минуты на минуту должна появиться моя мать Я должна быть уверена, что все в порядке. Впрочем, если хочешь, давай пройдемся вместе. Только быстро.
Они шли по залам, и Миранда на ходу объясняла:
– Я специально оставила проходы пошире, а скульптуры разместила так, чтобы их было отовсюду видно. Видел, как я установила Донателло? Люди должны чувствовать себя здесь совершенно свободно Пусть гуляют как хотят. Переходят из зала в зал, из галереи в галерею. Больше всего пространства отведено Высокому Возрождению.
Они прошли дальше, и Миранда продолжила:
– В эпоху Высокого Возрождения жизнь стала богаче, но и драматичнее. Энергия била буквально через край. Расцвет продлился недолго, однако именно тогда появились самые значительные произведения. Ничего подобного история человечества не знала.
– Сплошь святые и грешники?
– В каком смысле?
– У искусства есть две самые любимые темы: святые и грешники. Грубая чувственность античных богов и богинь, кровавое упоение войной, наслаждение радостями плоти – и в противовес этому страдания святых мучеников.
Он разглядывал прекрасное лицо святого Себастьяна, пронзенного стрелами.
– Мученики для меня загадка. Я так и не понимаю, ради чего они все это терпели.
– Ради чего? Ради веры.
– Веру у человека украсть невозможно, а вот жизнь отобрать – пара пустяков. Для этого существует множество способов, один гнуснее другого. – Он засунул руки в карманы. – Симпатягу Себастьяна утыкали стрелами, доброго старого Сан-Лоренцо зажарили живьем. Кого-то распяли, кого-то разрубили на куски, кого-то отдали на съедение львам, тиграм и медведям. Какой кошмар!
Миранда пожала плечами:
– На то они и мученики.
– Я и говорю. – Он отвернулся от Себастьяна и с улыбкой посмотрел на нее. – Представь себе, что ты – истинно верующая, а вокруг язычники, которые угрожают тебе и размахивают ужасными орудиями пытки. Почему бы просто не сказать им: «Какие проблемы, ребята? Давайте вашего бога, я готова ему молиться». Из-за того, что ты это скажешь, твоя вера никуда не денется, однако останешься живой и невредимой. – Он ткнул пальцем в полотно. – Ты посмотри, как паршиво бедному Себастьяну.
– Я думаю, Райан, что в эпоху религиозных гонений ты был бы в полном порядке.
– Можешь в этом не сомневаться.
– А как же мужество, убеждения, цельность?
– Какой смысл погибать ради дела, в которое веришь? Лучше ради него жить.
Миранда призадумалась над такой философией, однако, сколько ни пыталась, не могла обнаружить в ней никакого противоречия. Они остановились возле витрины, где была выставлена религиозная утварь: чаши, кубки, распятия.
– Отличная работа, доктор Джонс.
– Мне тоже кажется, что получилось неплохо. В этом зале главное место отведено картинам Тициана и твоему Рафаэлю. Отличное полотно, Райан.
– Да, мне оно очень нравится. Хочешь купить? – улыбнулся он. – Прелесть моей профессии, доктор Джонс, заключается в том, что все имеет цену. Платите деньги – и шедевр ваш.