Страница 4 из 33
Доктор Леонард Хаксли в своей книге «Жизнь сэра Джозефа Хукера» сообщает много интересного об экспедиции Росса. Хукер, которому было 22 года, когда в 1839 году он покинул Англию, совмещал обязанности ботаника экспедиции и помощника хирурга на «Эребусе». При снаряжении экспедиции правительство очень плохо обошлось с биологическими науками, предоставив для их нужд 25 стоп бумаги, две ботанизирки, два ящика для живых растений – и только; не было ни инструментов, ни журнала, ни бутылей, а единственным фиксатором служил ром из корабельных запасов. А когда, вернувшись, экспедиция привезла богатые коллекции, их как следует так и не обработали. Сам Росс занимался земным магнетизмом, но проявлял большой интерес и к другим естественным наукам и уступил часть своей каюты Хукеру для работы. «Почти каждый день я делаю зарисовки, иногда весь день напролет, с утра и до двух-трех часов ночи, и капитан помогает мне; с одной стороны стола сидит он, что-то пишет и вычисляет, с другой – я, рисую. Время от времени он отрывается от своих занятий, подходит ко мне, смотрит, что я делаю… Разумеется, между нами пару раз случались какие-то незначительные размолвки, ведь ни он, ни я не отличаемся ангельским нравом, но ничто не может затмить того великодушия, с которым он предоставил свою каюту в мое распоряжение, превратив ее в мой рабочий кабинет в ущерб себе».
В другом отрывке из писем Хукера читаем:
«В области географических открытий экспедиция принесла замечательные результаты, и это доказывает только, чего можно добиться, если проявить хоть малую толику упорства, ибо мы не находились в опасных условиях и вообще не испытывали никаких трудностей. Среди полярных путешественников существует своего рода негласный договор – поддерживать свою репутацию людей, свершающих чудеса; поэтому те из нас, кто попал во льды впервые, готовили себя к обморожениям, придавали неоправданно важное значение такой простой операции, как прорыв через пак, и т. д. Теперь-то эти опасения развеялись, но я не собираюсь всем об этом сообщать. Я имею в виду не исследователей суши, действительно претерпевающих неслыханные тяготы, а путешественников, которые живут на уютном корабле, мало соприкасаются со льдами и должны только проявлять необходимую осторожность».
Если бы Хукер в то время мог знать, как Скотт будет руководить экспедицией, о которой я собираюсь рассказать, и какую научную деятельность развернет капитан «Терра-Новы» Пеннелл после высадки Скотта на сушу, он, Хукер, несомненно внес бы поправки в следующее свое высказывание: «Вряд ли еще когда-нибудь натуралисту выпадет счастье плавать с капитаном, настолько преданным делу морской зоологии и настолько пекущимся об использовании малейшей возможности для обогащения коллекций…»
Наконец, из книги мы узнаем и об условиях секретности, в которых проводились все работы – никакие научные результаты не должны были раньше времени стать известными из переписки с родными. Есть в книге и такой эпизод: Хукер спрыгивает с трюмного люка, держа в руке шкурку пингвина, которую он собирался набить лично для себя, и со всех ног уносится прочь, чтобы не встретиться с неожиданно появившимся на корме Россом. Нечто подобное случалось и на «Терра-Нове»!
По возвращении на родину Росса встретил холодный прием, и в 1905 году Скотт написал Хукеру:
«На первый взгляд это кажется непонятным, поскольку сейчас проделанная им работа ценится очень высоко. Но я всегда считал, что широкая публика обходит его вниманием и что сам он, как вы однажды справедливо заметили, в написанной им книге слишком скромно рассказывает о своих заслугах. Я не знал, что Барроу явился тем злым духом, который так много сделал, чтобы обесценить результаты Росса[11]. Весьма любопытная подробность истории экспедиции»[8].
Говоря о необходимости антарктической экспедиции, всячески за нее ратуя, – в конце концов такая экспедиция была снаряжена на «Дисковери» под командованием Скотта, – Хукер особенно подчеркивает важность исследований в Южном океане, изобилующем различными видами растений и животных. По поводу того факта, что обширные коллекции, собранные в основном лично им, так и остались необработанными за исключением диатомовых водорослей, он замечает:
«Я надеюсь, что лучшая участь ожидает те сокровища, которые несомненно доставит предполагаемая экспедиция: ведь океан так богат, что натуралисту не управиться и в двадцать четыре часа всех светлых суток целого антарктического лета; я предвижу, что сопоставление живого мира океанов в Арктике и Антарктике возвестит новую эпоху в истории биологии»[8].
В те времена, когда Росс плавал в Антарктику, считалось, что в глубинах океана нет ни пищи, ни кислорода, ни света, и поэтому нет жизни. Исследования Росса в числе прочего дали основания предполагать, что это не так. Впоследствии, а именно в 1873 году, прокладка подводных кабелей вызвала необходимость изучения абиссальных глубин, и «Челленджер» доказал, что там существуют не просто живые существа, причем высокоорганизованные, но даже рыбы, способные видеть. В настоящее время можно считать почти установленным, что в Южном океане существует мощное течение, которое несет на север обогащенные кислородом воды под водной толщей всех океанов мира.
Россу, можно считать, повезло. В его время окраинные районы огромного Антарктического материка были разведаны на сравнительно низких широтах – около 66° ю. ш., кое-где даже севернее Южного полярного круга. Он же к югу от Новой Зеландии попал в глубокую выемку, по которой прошел до широты 78°. Из этой выемки, известной сейчас под названием моря Росса, отправлялись все санные экспедиции к Южному полюсу. Я так много внимания уделил описанию открытий Росса потому, что эти участки воды и суши занимают очень почетное место на страницах моего повествования. Да и в истории исследования Антарктики они играют весьма важную роль: после того как Росс морем проник так далеко на юг и сделал замечательные открытия, напрашивался следующий шаг – другому путешественнику продолжить его маршрут, но уже по суше. Поразительно, что понадобилось целых 60 лет, чтобы появился такой путешественник. Это был Скотт. За те 60 лет, что отделяют Скотта от Росса, карта Антарктики фактически не изменилась. Скотт всю свою энергию направил на сушу, именно он родоначальник санных походов в Антарктике.
В тот период сильно возрос интерес к науке – и чисто теоретической, и прикладной, а между тем, как было замечено в 1893 году, «о планете Марс известно было больше, чем об огромном районе нашей Земли». В 1874 году «Челленджер» провел за Южным полярным кругом три недели и доставил образцы со дна холодных морей, вызвавшие большой интерес. Но вот Борхгревинк в 1897 году высадился на мысе Адэр и построил там дом – он до сих пор цел и очень пригодился нашей партии, работавшей на мысу. В нем Борхгревинк провел зиму – это была первая зимовка в Антарктике.
А тем временем в Арктике работа кипела. Парри, Мак-Клинток, Франклин, Маркем, Нэрс, Грили и Де-Лонг – лишь немногие из тех, кто миля за милей пробивался через ледяные торосы и открытые полыньи с помощью технических средств, которые сейчас кажутся нам примитивными; при этом они обогащали науку крупицами знаний, часто совершенно несопоставимыми с постигавшими их лишениями, а порою и катастрофами. Для тех, кому довелось плавать под началом Скотта, экспедиция Франклина представляла особый интерес, так как те самые суда, что открыли остров Росса, – «Эребус» и «Террор» – после гибели Франклина были затерты северными льдами и тот самый капитан Крозир, чьим именем Росс назвал мыс, взял на себя командование и возглавил поход – самый злосчастный во всей истории исследований; больше мы о нем ничего не знаем и не узнаем никогда, так как никого из его участников не осталось в живых. Сейчас, среди шума и грохота Лондона, точно напротив памятника Франклину и его людям с «Эребуса» и «Террора», стоит памятник Скотту. Их, наверное, волнуют общие мысли.
11
Настороженное отношение в английском обществе к Джону Россу и Джеймсу Кларку Россу было обусловлено их предшествующей деятельностью в Арктике, в частности неудачными (по мнению ряда общественных деятелей, вроде секретаря Адмиралтейства Дж. Барроу) попытками открыть Северо-Западный проход.