«Роза» Исфахана

Чтобы Штаты предоставили Израилю такое оружие, нужно было найти повод. Задача Джин в том и состояла: обнаружив объект «Роза», предоставить информационный повод для его бомбардировки. Вернее, для поставки вооружения, необходимого для проведения такой бомбардировки, на Ближний Восток. Тогда спесивые иранские муллы сразу стали бы сговорчивее.

Однако нельзя было сбрасывать со счетов сотрудничество Ирана с Россией. И не только в их совместном строительстве атомной станции в Бушере, служившей, по сути, прикрытием для иранской ядерной программы, но и в области закупки вооружений. Американская разведка располагала данными, что Россия намеревается поставить в Иран зенитные комплексы ТОР-1М и С-300, а это крайне затруднило бы проведение любой силовой акции.

Убедить Россию расторгнуть контракты с Ираном можно было и дипломатическим путем, но лишь пойдя на серьезные уступки и очень выгодные для нее предложения. Американцы над этим вопросом сейчас как раз работали, и мать Джин, бывшая русская княгиня, эмигрировавшая из СССР во Францию, даже шутила: «Хорошо, что Россию можно теперь хоть в чем-то убедить. С Советским Союзом подобный номер ни за что не прошел бы». Но поскольку позиция России продолжала оставаться для Джин не совсем понятной, она еще до отъезда в Иран как-то спросила у матери:

— Мама, ты ведь родилась в этой стране и всё о ней знаешь. Объясни, почему русские помогают Ахмадинежаду в изготовлении ядерной бомбы? Разве они не понимают, что иметь ядерный Иран под боком — проблема и для них тоже? К тому же производство ядерной бомбы влечет за собой большие расходы, так не лучше ли наращивать собственный потенциал? Или русским больше не на что потратить деньги?

Оторвавшись от созерцания с балкона океанских волн, с пенистыми брызгами разбивающихся о берег, мать вздохнула и после недолгой паузы ответила:

— Да, я родилась в России. И до сих пор считаю её своей единственной и настоящей Родиной. И ни одна другая страна, как бы хорошо мне ни жилось в ней, так и не стала мне роднее России. Моя родина по-прежнему там, где мелкий дождь днями напролет поливает каменных коней на Аничковом мосту. И где троллейбусы, сворачивая на Невском к Исаакию, поднимают фонтаны грязи… Но почему русские помогают Ахмадинежаду, я не знаю. Хотя подозреваю, что они не столько помогают иранцам, сколько ставят палки в колеса американцам. Таковы уж издержки советской политики и советского менталитета. В сознание русских плотно внедрена мысль, что всё, что хорошо для Запада, плохо для них. Хотя русский царь Петр Первый давно и благополучно доказал обратное. Ты врач, Джин, — она повернулась лицом к дочери, и ветер шевельнул её скрученные на затылке каштановые волосы, подернутые на висках сединой, — и знаешь сама, что после удаления раковой опухоли в организме человека часто остаются метастазы. И если их не подавить в зародыше, позднее они породят еще с десяток смертельных опухолей. Так вот коммунизм можно сравнить со страшной злокачественной опухолью, метастазы которой всё еще гниют в теле России. Русские хотят чувствовать себя пупом земли. Пусть без порток, как они сами говорят, зато вооруженными до зубов. Хотят, чтоб их все боялись. Они пекутся о власти военной, напрочь забыв об аспекте моральном. Равно как и о том авторитете, который был у России при царях. Помнишь, мы читали с тобой Пушкина, когда ты была маленькая? «Иль русского царя уже бессильно слово?» — писал он. — Грустная улыбка обозначила в уголках губ матери тонкие морщинки. — А иранцы… Иранцы всего лишь повторяют политику СССР, ведь многие из них при ней и на ней выросли. Их правительство тоже эксплуатирует образ врага, совершенно не заботясь при этом о собственном народе. Потому что, как и российское, жить с этим народом до конца своих дней не собирается. И я, кстати, не исключаю, что Иран обманывает русских так же, как и нас, ловко используя их наработки. Плести интриги на Востоке умеют не хуже большевиков, это я точно знаю.

— Но ведь те русские и украинцы, с которыми мы работали в Ираке, оказались очень даже неплохими ребятами, — напомнила Джин. — Я, если честно, так и не заметила между ними большой разницы. Разве что в языке немного…

— Между теми, кто родился и вырос в Советском Союзе, разницы вообще практически не существует. — Покинув балкон, мать вошла в комнату, включила кофеварку. — И я не говорила, что они все поголовно плохие. А уж русский народ я и вовсе считаю самым лучшим на свете, поскольку он мне родной. Даже живя на другом конце земли, я никогда не забывала об этом. И порой невыносимо страдала от невозможности вернуться на родину. А дурные люди всегда были, есть и будут везде. Просто здесь, на Западе, все давно научились сохранять внешний лоск и прикрывать свои пороки лицемерием, а русские более открыты, и многих эта их открытость пугает.

— Мама, а сейчас ты уехала бы из России?

— Зачем? — Мать неопределенно пожала плечами и снова удалилась на балкон. — Не вижу резона. — Помолчала. — Мой отец так вот и не решился уехать из страны, где родился и которой служили его предки. Потому что и помыслить не мог, что в ней, православной и благословленной Господом, станут убивать людей без суда и следствия. Что усилиями большевиков матушка-Россия превратится из обители Богородицы в пристанище дьявола. Многие до сих пор считают, что в России всё произошло по Достоевскому, по его роману «Бесы». Но даже Достоевский, я думаю, не мог в конце девятнадцатого века предугадать весь масштаб грядущего бедствия. А ведь он, в отличие от моего отца, был гениальным провидцем. Но отец остался в России и… погиб. А мы с Лизой, моей сестрой и твоей тетей, сбежали. И не потому, что искали лучшей жизни, богатства и обеспеченности, нет. Мы бежали лишь для того, чтобы выжить. А в России нас ждали либо лагерь, либо расстрел. Теперь же там можно и жить, и заниматься любимым делом, хотя симптомы коммунистической паранойи будут проявляться, я думаю, еще долго. Тем не менее сейчас я бы оттуда не сбежала. И Лиза, я уверена, тоже. Впрочем, она давно уже вернулась на родину, а я… Я добиваюсь разрешения открыть в родном Петербурге филиал нашей благотворительной клиники. Хочу, чтобы он функционировал на тех же основаниях, что и в Европе с Америкой.

— А Саня Михальчук по-прежнему говорит, что они не позволят, пока ты им откат не отпилишь? — рассмеялась Джин. — Я правильно его выраженьице запомнила?

— Обойдутся, — решительно хлопнула мать ладонью по перилам. — Иначе если в Кракове и Киеве такие филиалы откроют, а в России нет, мировая общественность быстро поймет, что никакой она не гуманитарный центр мира, а обычная коррупционная дыра. Так что я не отступлюсь и рано или поздно всё равно добьюсь своего.

— Бабушка не зря говорила, что только на тебя может оставить свое дело. — Джин подошла к матери, обняла её. — Тебя не сломать ни органам НКВД, ни диктатуре КГБ, ни нынешней «Единой России».

— Ох, не напоминай мне, пожалуйста, об этих доморощенных депутатах, — брезгливо передернула мать плечами. — Мне хватило встреч с ними в Страсбурге и Женеве. Только и зыркали по сторонам, что бы еще прибрать в карман. Слава богу, в России я имею дело с МИДом, а там еще остались порядочные люди. Но кто бы мог подумать, что с открытием клиники в моем родном Петербурге у меня возникнут такие трудности?! Каким-то безголосым певичкам отдают на откуп целые театры, а для благотворительной клиники у них, видите ли, свободных зданий нет! Ведь поначалу мою просьбу даже рассматривать не хотели… Ой, Джин, подожди, кажется, кофе готов! — Она упорхнула в комнату и уже оттуда, разливая кофе по чашкам, продолжила: — Даже такие выдающиеся личности как Черчилль, де Голль и Эйзенхауэр всегда отвечали на адресованные им письма… Рейхсфюрер Гиммлер, и тот отвечал! Потому что оставить чье-то письмо без ответа испокон веков считалось неприличным. А губернаторша Санкт-Петербурга — молчит. Я ей одно письмо, второе, третье, а в ответ — ни полслова. Она, видите ли, не считает это важным! Ну конечно, откуда ж ей, уроженке заштатного украинского городка, знать, что на письмо от организации, трижды удостоенной Нобелевской премии мира за оказание помощи людям, пострадавшим от стихийных бедствий и экологических катастроф, организации, удостоенной всех самых престижных гуманитарных наград, отвечать надо немедленно?! Да и для чего вообще она занимает столь высокий пост, как не для того, чтобы отвечать на письма граждан и исполнять их волю? Ан нет. Кто для нее русская княгиня Наталья Роджерс-Голицына? Да никто! Пустой звук. — Мать вынесла кофе на балкон, поставила поднос на столик. — Пришлось просить доброго товарища и соратника Петра Петровича Шереметева, чтобы отнес нашу бумагу прямо в Кремль и вручил кому надо. А заодно чтоб и на нерадивую питерскую губернаторшу пожаловался. Сработало вроде. Правда, там мне сразу предложили в Москве клинику открыть, но я отказалась. Раз уж, говорю, родилась в Петербурге, значит, только в Петербурге жить и работать буду. В общем, наобещали опять с три короба, а воз и ныне там. В Киеве открыли быстрее. Ну да ничего, я терпеливая…