Страница 67 из 79
— Слушаюсь, госпожа, — Милюк снова взялся за телефон, вызывая подчиненных.
— Мы с вами сейчас запишем имя, фамилию вашего сына, год рождения, — сказала Джин, подошла к матери и достала из кармана куртки блокнот с ручкой. — Я составлю на него карточку, чтобы в дальнейшем, к какому бы врачу вы не обратились, — объяснила она, — он знал точно, каково было изначальное положение, какие меры были приняты, каковы рекомендации по дальнейшему лечению. Вы не против? — Джин ободряюще улыбнулась растерянной матери.
— Да, конечно, — кивнула та. — Ибрагим его звать. Аль-Расани фамилия. 1994 года он, самый младшенький мой, самый последний. Невезучий, — вздохнула женщина.
— Ничего, ему еще обязательно повезет, — Джин похлопала мать по руке. — Ему уже и сейчас повезло Во всяком случае, вы должны так считать и надеяться на лучшее. Тогда многое изменится само собой.
— Что изменится? — мать отчаянно махнула рукой. — Как вылезти из нищеты, из долгов, из грязи, из развалин, — она показала на потолок, тоже покрытый щелями, заткнутыми тряпками. — Когда дождь идет, у нас тут воды по колено, убирать не успеваем, едим чечевицу червивую, мяса уж много лет не видали. На что нам рассчитывать?
— На лучшее, — Джин сжала руку женщины, притянув к себе, и повторила уверенно: — На лучшее. И все. Возможно, все переменится.
Женщина смотрела на Джин с удивлением и с надеждой, но та больше ничего не сказала. Все-таки нельзя забывать, что рядом с ней помощник сестры президента и офицеры ее охраны. Лишнее, непродуманное слово может обернуться большими неприятностями, а главное, лишить помощи людей, которые в ней нуждались. Борьба предстоит долгая, и лишь тогда все эти люди, десятилетиями жившие в бедности, увидят хоть какие-то проблески в своей невеселой жизни. Тот же отец-сапожник этого юноши сможет по-настоящему открыть свое дело, и если он хороший мастер, сам назначать цены за свой труд, без указки государства. Что толку, когда все дешево, а качество низкое, и уровень жизни такой же, низкий и дешевый. Никак не вырваться из замкнутого круга. Отвлеченные рассуждения… Джин одернула себя.
Помощники Милюка осторожно подняли юношу, вынесли его из дома, положили в машину. Милюк закрепил капельницу на специальном штативе. Джин вывела из дома мать, поддерживая ее под руку. Все родственники стояли около мастерской, наблюдая за происходящим. У забора столпились соседи. Как ни странно, все молчали. Видимо, они не привыкли, чтобы с ними, с людьми их круга, обращались столь уважительно, не видели таких внимательных врачей, таких белоснежных повязок. Они уже давно жили абсолютно рабской, беспросветной жизнью и свыклись с ней.
Джин помогла матери Ибрагима сесть в машину, потом забралась сама. В фургоне она проверила, не сдвинулась ли повязка, как держится капельница. Машина отъехала, провожаемая молчаливой группой людей, шедшей за ней сзади. Просто шли, не произнося ни слова. Может, двадцать человек, может, больше.
— Второй адрес далеко? — спросила Джин у Милюка.
— Да нет, недалеко, — ответила неожиданно за него женщина. — Здесь вот, второй поворот. Омар там живет. Отец у него лепешки печет на рынке, продает сладости. Моему Ибрагиму ровесник, вместе в школу ходили, — сказала она, с нежностью гладя сына по черным, густым волосам. — В футбол гоняли. Вместе и на площадь побежали. Тоже мать не послушался, как и мой, и так же под пулю попал. Теперь уж не знаю, как он, боимся мы общаться друг с другом. Помер уже, наверное. Ему в живот попали.
— В живот? Правильный адрес, верно? — Джин с тревогой взглянула на Милюка. — Второй поворот по этой улице?
— Да, так и есть, госпожа, — Милюк заглянул в список Бабака.
— Кто ж вам рассказал про нас, — поинтересовалась женщина. — Кто о нас вспомнил и пожалел?
— Таксист, Бабак его зовут, — сказала Джин. — Знаете?
— Как не знать, у него младшая сестра моему Ибрагиму ровесница, — ответила она. — Брат тоже участвовал в демонстрации. Добрый человек Бабак. Где он вас нашел? — мать внимательно посмотрела на Джин. — На наших-то вы не похожи.
— Я из Москвы, русская, — ответила Джин. — Приехала, чтобы помочь вам. Случайно встретилась с Бабаком, от него и узнала про вас. Так вы говорите, у того юноши, Омара, ранение в живот? — спросила она озабоченно. — Сколько уже времени прошло?
— Так уж третья неделя, считай, — печально сказала женщина. — Вот я и говорю, помер, поди.
— Вполне возможно, — вздохнула Джин. — Будем надеяться.
— Приехали, — сказал Милюк.
Машина остановилась перед таким же ветхим домиком в самом конце улицы на краю пустыря.
— Здесь они всегда мяч гоняли, — сказала мать Ибрагима, показывая рукой в окно. — Я с вами пойду, — неожиданно предложила она. — Они не испугаются. Я все объясню им, если он жив еще.
— Спасибо вам, — улыбнулась Джин. — Думаю, действительно поможет.
Все такой же маленький, пыльный дворик, заставленный повозками, покосившийся забор вокруг, только вместо олив несколько высоких кустов барбариса. На дворе собаки тут же начали заливисто лаять. Домик глинобитный, с такими же трещинами, с облупившейся краской на стенах.
— Прочь, прочь пошли, не узнаете меня, что ли? — мать Ибрагима вошла во двор первой и отогнала собак. — Зухра, где вы? — крикнула она. — Выходите, не бойтесь. Это я, Мара. Не узнала?
Дверь со скрипом приоткрылась, и на крыльцо вышла женщина, худенькая, сгорбленная, в белом платке, в ситцевой цветастой юбке, босиком.
— Траур не носят, значит, жив еще, — сказала Мара с надеждой.
— Зухра, — она поспешила к женщине. — Как твой Омар? Я вот доктора ему привезла. Моему Ибрагиму уже помощь оказали, сейчас в госпиталь едем. Твоего тоже возьмут. Что ты, Зухра? — женщина стояла неподвижно, опираясь на черенок лопаты, приставленной к стене дома. — Что ты? — Мара подошла к ней и встряхнула за плечи.
— Не дотянет мой Омар до больницы, похоже, конец ему, — проговорила Зухра едва слышно пересохшими губами. — Стонет, мучается. Ничего не помогает. Извел нас всех. Отец говорит, надо самим прикончить, все равно не выкарабкается, — ее пальцы сжали черенок лопаты.
— Вы с ума сошли? Ну-ка, позвольте пройти, — подхватив кофр, Джин решительно отстранила женщину и вошла в дом. — Милюк, идите за мной, — приказала она.
По пути в небольших темных сенях ей попался какой-то мальчик, видимо, брат больного. Джин оттолкнула и его, а потом вбежала в комнату. Найти самого пострадавшего было несложно. Он протяжно стонал от боли, извиваясь на грязной от испражнений и вылившегося гноя, дурно пахнущей подстилке. Наклонившись, Джин сразу сделала больному укол обезболивающего.
— Милюк, принесите свет, пожалуйста, — попросила Джин помощника, — от родственников ничего не добьешься. Смотрите, даже не убирают за ним.
— Сейчас, госпожа.
Стоны начади стихать. Милюк взял на столе керосиновую лампу, разжег ее и поднес Джин.
— Вот сюда светите, — попросила она, показывая на замотанный тряпками живот. — Сейчас будем распутывать.
— Кто вы? — прошептал Омар, стараясь приподнять голову.
— Я — доктор, — ответила Джин спокойно, — пожалуйста, не двигайтесь. Сейчас мы посмотрим, что можно сделать.
— Мать сказала, лучше бы я умер, — проговорил он. — Я и сам так думаю.
Джин внимательно посмотрела на его лицо. Заостренные черты, запавшие глаза, бледная, с синюшним оттенком кожа, покрытая холодным потом. Все это очень ей не понравилось. Джин потрогала его руки — совершенно холодные, ярко выраженный акроцианоз. Дышит тяжело, грудью, живот явно не участвует в акте дыхания. Голос глухой, надтреснутый, повсюду следы рвоты. У больного озноб, и зуб на зуб не попадает. К тому же боли. Обернувшись, Джин взглянула на Милюка, покачав головой. Он тоже понимал серьезность положения.
— Торопиться не надо, — Джин успокаивающе взяла юношу за руку. — Сейчас мы все внимательно посмотрим.
Она размотала пропитанную гноем повязку, осмотрела рану. Никаких сомнений не осталось — перитонит налицо, причем в угрожающей стадии.