Крестоносцы

— Слушаюсь, госпожа.

— Фарад, кровь убрать. Есть. Вот он! Я вижу осколок. Отлично! Он врезался в мозговую оболочку, и образовалась гематома. Я сейчас удалю его, Фарад, а вы готовьтесь отсосать кровь и разрушенную ткань. Михраб, хлорид натрия готов?

— Да, госпожа.

— Хорошо. Будем промывать, причем медленной струей. Быстро не надо, так как вы смоете защитную ткань. Вот так. Теперь я прошью артерию для остановки крови и обработаю среднюю менингеальную вену. Хм… — Джин на мгновение остановилась. — Я вижу повреждение стенки синуса твердой мозговой оболочки.

— Можно тромбировать кусочком мышцы, — предложил доктор Фарад, — а в дальнейшем рассчитывать на реканализацию.

— В идеале. Подобное хорошо звучит в теории. — Джин с сомнением покачала головой. — Моя бабушка, а она кое-что понимала в этом, — Джин улыбнулась, — всегда говорила о простейших путях как о ловушке. Надо идти трудным путем, и тогда многое получается. Здесь почти на сто процентов тромб перекроет кровоток, что приведет позднее к отеку мозга. Если прошить синус лигатурой, то мы получим похожую картину. Чем ближе к confluens sinuum, тем хуже прогноз. Здесь имеем дело с достаточно близким местом. Придется накладывать сосудистый шов на линейную рану синуса. Прислушаюсь к советам бабушки.

— Очень сложно, — возразил доктор Фарад. — Нужна высочайшая квалификация.

— Надеюсь, она у меня имеется. Благодаря бабушке, конечно.

Молодая женщина снова склонилась над мальчиком. Повисла тишина, прерываемая только бряцанием инструментов и непрекращающимися всхлипываниями матери.

— Успокойте ее, Михраб, — попросила Джин. — Все самое страшное уже позади. Он будет жить. Сейчас мы очистим рану и уложим края мозговой оболочки на поверхность. Зашивать пока не будем. Мозг не должен отекать, а внутричерепное давление повышаться. Швы наложим на мягкие ткани свода черепа, таким образом избегая ликвореи.

В коридоре послышался крик. Трудно было разобрать, радостный он или, наоборот, отчаянный. Что-то смешанное. Оказывается, Михраб сообщила матери о результатах операции, и, упав на колени, та принялась благодарить Аллаха. Было слышно, как она стучит руками по полу и от волнения тяжело дышит.

— Расскажите о своей бабушке, — осторожно попросила Михраб, когда доктор Фарад отошел распорядиться о других раненых. — Вы часто упоминаете о ней. Американка?

— Нет, она была француженкой наполовину, а наполовину австриячкой. Она родилась в Париже и в Париже же умерла. Точнее сказать, скончалась у себя в клинике, когда ей было девяносто восемь лет. Она все еще работала. Конечно, не так, как в молодости, но каждый день. Она была великим врачом и выдающейся женщиной. — Джин сдернула повязку с лица и протянула Михраб руки. Та сняла липкие от крови перчатки и заменила на сухие. — Недавно в Париже, а затем в Чикаго ей открыли памятник. Он повторяет портрет знаменитого художника Серта, который висит у нас дома в Версале, где теперь живет ее младший сын Штефан… Марианна времен Первой мировой, в солдатской гимнастерке с распущенными волосами, с солдатской наградой Medaille Militaire на груди. Она смотрит на Дом инвалидов, где похоронен ее приемный отец. Родные примирились после смерти, и слава их теперь вполне сравнима. Мы все хотели вечной жизни для бабушки. Не только мы, но и весь мир. — Джин вздохнула. — Ее родные, известные врачи, политики, президенты, простые люди, лечившиеся у нее, старались беречь бабушку. Никому не хотелось естественного развития событий, ведь от смерти разве убережешь? Никто не уберег от нее и не уберегся. Рано или поздно она забирает всех. Бабушка ушла. Мне кажется, она сама так решила. Просто выполнила свою миссию, оставила нас за себя, уверенная в нашей компетенции, и ушла на вечный отдых. Сердце остановилось. Никакая медицина уже не могла его запустить. Все, Бог сказал: хватит, справляйтесь сами. Выросли, большие уже, теперь ваш черед. В новый век мы вошли без бабушки. Уже пять лет ее нет с нами, но мне кажется, она рядом. Мы за нее делаем теперь вчетвером то дело, которое делала она одна, и едва справляемся. Ким Лэрри, дочка американского лейтенанта, которого она спасла в Арденнах, возглавляет клинику в Чикаго, моя мама — в Париже, вьетнамская девочка, теперь уже не девочка, конечно, по имени Клод Нгуен — азиатский филиал клиники в Сеуле. Ты тоже пойдешь этим путем, — Джин с печальной улыбкой взглянула на Михраб, — если нам повезет и все сложится как надо. Пойдешь, ведь на него только ступи — и уже не сойти. Мы каждый день делаем все возможное, и пришедшие за нами должны продолжить благое дело — облегчать страдания людям, спасать их жизни, бороться с болезнями, с несчастьем, с голодом, с угнетением, с несправедливостью. Мы везем еду тем, кто голодает, и воду тем, кого мучает жажда. Мы призываем сильных мира сего помнить о слабых и ничтожных, защищаем их интересы. Мы продолжаем дело бабушки и леди Клементины Черчилль, а теперь еще и защищаем природу. Дядя Клаус заведует этой частью работы. Он вернулся в Германию и активно работает в рядах зеленых. Бабушка приучила Клауса жалеть более слабых, беззащитных, заботится о них. Например, о животных. Мама говорила, один русский солдат назвал ее колдуньей. Бабушка на самом деле приковывала внимание и к себе, и к своему делу тоже. Она всегда видела острее, понимала лучше, лечила точнее и въедливее. Мама говорит, я намного больше похожа на нее, чем она сама. Мама во всем старалась походить на бабушку, но ее невозможно повторить! Я часто вижу бабушку перед собой. Когда, например, шью сосуды, как она, или борюсь с тампонадой сердца. Она словно подсказывает мне дальнейшие действия, внушает мужество и уверенность. Мы все помешались на ней, — усмехнулась Джин.

— Мне уже сейчас хочется быть рядом с вами, — призналась Михраб. Глаза ее блестели.

— Это когда-нибудь случится. — Джин заставила себя улыбнуться и отвернулась. В ее глазах также стояли слезы.

Снова вошел доктор Фарад, а с ним — санитар.

— Мальчика можно увозить в палату? — спросил он Джин.

— Да, конечно, — кивнула она. — Поставьте капельницу. Ему надо восстановить силы. Антибактериальная терапия для подавления инфекции. Перевязки делать очень осторожно. Завтра я посмотрю его.

— Хорошо, госпожа.

Михраб отсоединила приборы, и каталка с мальчиком сдвинулась. Полная женщина в широких черных одеждах бросилась вперед, упав перед Джин на колени, заголосила надрывно, вскидывая руки к потолку и кланяясь. Тень от ее фигуры металась по затянутой полиэтиленом стене операционной. Слова мешались, прерываясь рыданиями.

— Пожалуйста, встаньте. — Джин наклонилась, помогая женщине встать. — Вашего сына сейчас отвезут в палату. Вы можете оставаться при нем. С ребенком все будет в порядке.

— Идем, идем. Хватит уже, — сказал Фарад.

Каталку вывезли в коридор. Доктор Фарад, поддерживая женщину под руку, вывел ее.

— Кто у нас следующий, Михраб? — спросила Джин, проводив их взглядом.

— Женщина. Работает, варя лукум на рынке. Взрывное осколочное ранение бедра и левой кисти.

— Хорошо, давайте ее сюда.

— Я вам хотел сказать, — доктор Фарад вернулся в операционную, — в городе стало заметно больше боевиков. Они прячутся по домам, заставляя хозяев предоставлять им кров. Нам запретили завтра пускать детей в школу и не разрешили ходить на рынок. Явно что-то готовится, мэм. — Мужчина наклонился к уху Джин, якобы стерилизуя инструмент. — Скажите вашим.

— Спасибо, док. Постарайтесь спрятаться с семьей в надежном месте. — Молодая женщина внимательно посмотрела на иракского хирурга. — Вы знаете о жестокости боевиков. Боевики не брезгуют прикрываться мирными жителями. Лучше выезжайте из города. Укройтесь на базе. Вас пустят. И ты, Михраб. — Она повернулась к сестре.

— Если они выведают о нашем визите на базу, то всех убьют, стоит нам только вернуться. — Фарад обреченно покачал головой. — Соседи донесут. Точно найдется кому. Мы лучше в подвале.

— Вам виднее, — согласилась Джин.

— Мне хочется уйти на базу и больше не возвращаться в город, — всхлипнула Михраб. — Я так боюсь. Со мной отец, брат, они ни за что не пойдут. Чего они там будут делать? Кто пустит надолго лишние рты?