Опасные тайны

— Нет, Кендис, спасибо. Я не останусь ужинать.

— Ну хорошо, только не задерживай отца слишком долго. — Она вышла, плотно прикрыв за собой дверь.

Келси вздохнула и снова выпрямилась.

— Она знает?

— Да. Мне пришлось сказать ей еще до того, как мы поженились.

— Пришлось сказать ей… — повторила Келси. — Ей, а не мне.

— Поверь, это решение далось мне нелегко. И никто на моем месте не смог бы сделать это без колебаний. Наоми, твоя бабушка и я — мы трое считали, что действуем в твоих интересах. Тебе было всего три года, и ты едва-едва перешагнула порог младенчества.

— Но я вот уже несколько лет как взрослая, па. Я побывала замужем и даже успела развестись.

— Но ты пока еще не знаешь, как быстро порой летит время. — Он сел, не выпуская из рук стакан с виски. За прошедшие двадцать с лишним лет Филипп Байден успел убедить себя, что момент, подобный этому, никогда не наступит, и от этого его разочарование было вдвое горше. До сегодняшнего вечера его жизнь текла размеренно и спокойно, и он не мог даже подумать, что когда-то она снова совершит крутой, как на американских горках, вираж. Впрочем, Наоми ни в грош не ставила спокойствие — безразлично, свое или чужое.

И Келси тоже. Для нее настал момент истины, и она заставила всех говорить правду, какой бы горькой она ни была.

— Я уже рассказывал тебе, что твоя мать была одной из моих студенток. Мне она казалась очень красивой, совсем юной и трепетной. Я так и не понял, почему ее потянуло ко мне; единственное, что я могу сказать, это то, что все произошло очень быстро. Головокружительно быстро. Мы поженились через полгода после того, как увидели друг друга впервые. Этого срока оказалось недостаточно, чтобы каждый из нас понял, насколько разными людьми мы были по характеру и складу ума. Мы оба жили в Джорджтауне, оба происходили, как говорится, из респектабельных семей, но Наоми отличалась такой внутренней свободой, о которой я не мог и мечтать. Она была непосредственна, раскованна, но самой яркой ее чертой оказалось влечение к новым людям, местам, вещам. И, конечно, к ее лошадям…

Он сделал еще один глоток, чтобы притупить боль воспоминаний.

— Теперь мне кажется, что именно из-за лошадей все и началось. После твоего рождения Наоми очень хотела вернуться на свою ферму в Виргинии. Ей хотелось, чтобы ты росла там. Что касается меня, то все мои амбиции, желания, надежды на будущее были здесь. Я уже начал работать над докторской диссертацией, и мысль о том, чтобы стать деканом факультета английской литературы, подстегивала мое честолюбие, но тогда мы оба сумели найти временный компромисс. Я стал проводить в Виргинии все свои выходные, но этого, как видно, было недостаточно. Проще говоря, мы начали отдаляться друг от друга.

Не проще — безопаснее, подумал он, печально глядя в бокал. Тогда не так больно.

— В конце концов мы решили развестись, но тут возникла еще одна проблема. Наоми настаивала, чтобы ты осталась с ней, на ферме, а мне хотелось, чтобы ты росла здесь. Скачки, разведение чистокровных лошадей — я был слишком далек от всего этого и не понимал людей, которые окружали ее постоянно: всех этих жокеев, объездчиков, букмекеров. Сначала мы до хрипоты спорили друг с другом, потом каждый из нас нанял адвоката.

— Процесс об опеке? — ахнула потрясенная Кел-си. — Вы судились из-за того, кому я достанусь?

— Это оказалось некрасивое и постыдное дело. Как могли два человека, которые когда-то любили друг друга и у которых родился ребенок, стать смертельными врагами за столь короткое время? Не слишком-то это большой комплимент человеческой натуре. — Он поднял голову и наконец-то встретился глазами с дочерью. — Я отнюдь не горжусь этим, Келси, но в глубине души я был уверен, что ты принадлежишь мне. Наоми уже начала встречаться с другими мужчинами, и один из них, по слухам, был связан с организованной преступностью. Такая женщина, как она, всегда притягивает к себе мужчин, да Наоми и не особенно старалась сдерживаться. Как будто нарочно, как будто бросая вызов мне и всему миру, она флиртовала направо и налево, устраивала бесконечные вечеринки, занималась своими скачками, словно хотела показать, что живет так, как ей больше нравится, и не видит в этом ничего страшного.

— Словом, ты выиграл дело, — хмуро кивнула Келси. — Ты выиграл процесс об опеке, получил меня в свое полное распоряжение и решил соврать мне, будто моя мать умерла.

Она снова повернулась в сторону — к окну, которое стало совершенно темным. В стекле отражался ее собственный неясный, призрачный образ.

— Но не вы же одни разводились в семидесятые годы. Были и другие случаи, другие дети, которые оказывались в таком же положении. Опека предусматривает посещения. У меня было право видеться с ней.

— Она не хотела, чтобы ты с ней виделась. Как и я.

— Но почему? Потому что она сбежала с кем-то из своих любовников?

— Нет, не поэтому. — Филипп отставил стакан в сторону, с осторожностью опустив его на серебряный поднос. — Потому что она застрелила одного из них. Потому что она десять лет просидела в тюрьме за убийство.

Келси медленно повернула голову. Медленно, потому что воздух в комнате внезапно показался ей тяжелым и плотным, как вода.

— За убийство? Ты хочешь сказать, что моя мать — убийца?

— Я надеялся, что мне не придется рассказывать, тебе об этом. Никогда…

Филипп тяжело поднялся из-за стола. Он был почти уверен, что в абсолютной тишине кабинета Келси услышала, как хрустнули его суставы.

— Когда это случилось, ты была со мной, и я благодарю бога за то, что ты была не на ферме. Наоми застрелила своего любовника — молодого человека по имени Алек Бредли. Они оба были в спальне, когда… когда между ними возникла ссора. Наоми достала из ящика револьвер и убила его. Тогда ей было двадцать шесть — столько же, сколько тебе сейчас. Суд признал ее виновной в убийстве второй степени. Когда я видел Наоми в последний раз, она была уже в тюрьме. Она сама сказала мне, что предпочла бы, чтобы ты считала ее мертвой. В случае, если я соглашусь, сказала она, она клянется не пытаться связаться с тобой. И вплоть до настоящего времени держала слово.

— Ничего не понимаю! — Келси закрыла лицо руками.

— Я тоже был за то, чтобы избавить тебя от этого знания. — Филипп нежно взял ее за запястья и заставил опустить руки, чтобы видеть лицо дочери. — Если защищать, оберегать тебя всеми доступными мне способами было неправильно, тогда — да, я признаю, что ошибался. Но извиняться — нет, извиняться мне не за что. Я любил тебя, Келси. В тебе был заключен смысл всей моей жизни. Не осуждай меня за это.

— Нет, я не стану осуждать тебя. — Повинуясь своей давней привычке, Келси положила голову на плечо отца. — Мне самой нужно хорошенько подумать, чтобы во всем разобраться. Все это кажется совершенно невероятным. Я даже не помню ее, па. Совсем не помню.

— Тебе тогда было слишком мало лет, — пробормотал профессор, чувствуя, как его захлестывает волна облегчения. — Но ты на нее похожа. Так похожа, что иногда это кажется мне невероятным. Несмотря на некоторые свои недостатки, Наоми была женщиной привлекательной и тонко чувствующей.

Склонность к насилию была одним из ее недостатков, подумала Келси. Неужели и в этом я тоже на нее похожа?

— Вопросов слишком много, — произнесла она вслух. — И я пока не в состоянии подобрать ни одного толкового ответа.

— Почему бы тебе не переночевать у нас? — поинтересовался Филипп, понемногу приходя в себя. — Как только я провожу гостей, мы сможем поговорить обстоятельнее.

Это было довольно соблазнительное предложение. Больше всего Келси хотелось очутиться в своей безопасной, до последней половицы знакомой спаленке и — как бывало не раз — позволить отцу утешить себя, развеять все снедавшие ее сомнения.

— Нет, мне надо вернуться домой. — Келси поспешно отпрянула, покидая уютное отцовское плечо, чтобы не размякнуть и не поддаться слабости. — Мне нужно некоторое время побыть одной. И так уже Кендис злится, что я помешала тебе встретить гостей.