Опасные тайны

"Дорогая Келси!

Я понимаю, что ты, должно быть, удивишься, получив это письмо…"

Келси стала читать дальше, и понемногу любопытство в ее глазах уступило место самому настоящему потрясению, которое, в свою очередь, сменилось сомнением. Сомнение же было вытеснено чем-то похожим на страх.

Это было письмо от умершей женщины. От женщины, которую Келси считала мертвой и которая по странному стечению обстоятельств была ее родной матерью.

Сколько Келси себя помнила, в случае возникновения каких-либо трудностей или проблем, которые она не могла преодолеть самостоятельно, она всегда обращалась за советом и помощью к одному человеку. Ее любовь и вера в отца были единственными постоянными чертами беспокойного и переменчивого характера Келси. И он всегда оказывался рядом, оставаясь не тихой гаванью, в которой можно укрыться от бурь и штормов, а надежной и крепкой рукой, за которую можно было держаться, пока гроза не пройдет стороной. Самые ранние воспоминания Келси были связаны с ним — с его серьезным, спокойным лицом, с его мягкими и ласковыми руками, с его негромким, бесконечно терпеливым голосом. Она помнила, как он завязывал ей бантики, под музыку Баха или Моцарта вплетая ленточки в ее прямые и очень светлые волосы. Это он поцелуями лечил ее синяки и ушибы, он учил ее читать, кататься на велосипеде и осушал ее горькие детские слезы.

И Келси обожала отца и страшно гордилась им и его важной работой декана факультета английской литературы Джорджтаунского университета. Когда он женился во второй раз, она страшно ревновала, но уже к восемнадцати годам Келси вполне сознательно радовалась за отца, нашедшего кого-то, кого он полюбил и с кем мог разделить свою жизнь. В их с отцом доме и — что тоже было немаловажно — в душе Келси нашлось место для Кендис, и втайне она даже гордилась собственным «взрослым» бескорыстием и благородством, с которыми она приняла мачеху и сводного брата.

Возможно, для нее это было достаточно просто, ибо она понимала, что ничто и никто не сможет разрушить ту крепкую духовную связь, которая установилась между ней и ее отцом.

Ничто и никто, думала она, кроме матери, которую она столько лет считала умершей.

Жгучая обида, потрясение от сознания того, что ее предали, боролись внутри ее с холодной яростью и гневом, пока она пробиралась сквозь транспортные пробки, направляясь к богатым особнякам, выстроенным на берегах Потомака в штате Мериленд. Из квартиры Келси выскочила без куртки и даже не включила обогреватель в салоне своего «Спитфайра», однако она даже не чувствовала пронизывающего холода февральского вечера. Напротив, щеки Келси пылали от обуревавших ее чувств, отчего ее фарфоровое личико словно светилось изнутри, а серые, как озерная вода зимой, глаза метали молнии.

Останавливаясь у светофора в ожидании разрешающего сигнала, Келси выбивала нетерпеливую дробь по рулевому колесу, отчаянно желая, чтобы скорее загорелся зеленый, и она могла бы спешить, спешить, спешить дальше. Келси изо всех сил старалась успокоиться и ни о чем не думать, но рот ее при этом сжимался в тонкую, бескровную линию, скрывая красоту и щедрость полных изогнутых губ.

Только не надо ни о чем думать сейчас, приказывала себе Келси. Не надо думать о том, что ее мать, оказывается, не умерла и живет в Виргинии — всего в каком-нибудь часе езды. Нельзя думать об этом, иначе она просто-напросто закричит.

Но ее руки сильно дрожали, когда она свернула на величественную, обсаженную могучими деревьями улицу, где прошло ее детство, и подъехала к кирпичному трехэтажному особняку в колониальном стиле, в котором она выросла.

Дом выглядел аккуратным и безмятежным, словно церковь. Недавно выкрашенные окна поблескивали отмытыми стеклами, а внешняя отделка наводила своей белизной на мысли о непорочной душе. Из каминной трубы поднимались курчавые клубы дыма, а в палисаднике, на клумбе вокруг вяза, проглядывали из земли первые, робкие ростки крокусов.

Безупречный дом в безупречном квартале. Так она всегда думала. Надежный, безопасный, уютный, обладающий своим собственным спокойным достоинством и респектабельностью, расположенный всего в нескольких минутах езды от округа Колумбия, на территории которого была расположена и столица страны со всеми ее галереями и памятниками.

Громко хлопнув дверцей, Келси выскочила из машины и, подбежав к входной двери, резко ее распахнула. В этот дом она могла входить не стучась. Не успела Келси, однако, ступить на пестревшую берберским геометрическим орнаментом ковровую дорожку, которой была застелена белая плитка прихожей, как из гостиной ей навстречу вышла Кендис.

Как и всегда, одета она была безупречно. В своем консервативном синем шерстяном костюме, Кендис выглядела как настоящая профессорская жена. Ее волосы были зачесаны назад, выгодно открывая миловидное, еще совсем молодое лицо и простые жемчужные сережки.

— Келси, какой приятный сюрприз! Надеюсь, ты останешься на ужин? Сегодня мы как раз принимаем кое-кого с факультета, и я могла бы…

— Где он? — резко перебила Келси, и Кендис моргнула от неожиданности. Только теперь она заметила, что Келси буквально кипит и вот-вот взорвется. Меньше всего ей хотелось, чтобы за час до прихода гостей ее дом стал ареной одной из бурных сцен, на которые ее падчерица была большая мастерица.

— Что-нибудь случилось? — спросила она настороженно.

— Где папа?

— Ты расстроена, Кел. Это опять из-за Уэйда? — Кендис махнула рукой так, словно эта проблема не стоила внимания. — Я понимаю, развод — не очень приятная штука, но все-таки это не конец света. Пойдем лучше в гостиную и поговорим.

— Я не хочу говорить с тобой, Кендис. Я хочу поговорить со своим отцом, — Келси непроизвольно сжала кулаки. — Скажут мне, наконец, где он, или мне самой поискать?

— Привет, сестренка! — по лестнице, широко улыбаясь, спускался Ченнинг. От матери он унаследовал привлекательную внешность и страсть к головоломным авантюрам, которая, по словам Кендис, взялась неизвестно откуда. Когда его мать вышла замуж за Филиппа Байдена, ему было только четырнадцать, однако врожденное чувство юмора и неизменный оптимизм помогли ему без труда освоиться в новом положении.

— Что случилось-то?

Келси глубоко вдохнула воздух, с трудом удерживаясь от того, чтобы не закричать.

— Где папа, Чен?

— Герр профессор работают в кабинете, просили не беспокоить. Зарылся в отчетный доклад или что он там пишет…

Произнося все это, Ченнинг слегка приподнял брови. Он тоже без труда распознал признаки сильнейшего гнева — на щеках Келси горел румянец, а глаза метали искры. Бывали времена, когда он бросался тушить этот огонь, но порой Ченнинг позволял себе раздуть его до размеров небольшого лесного пожара.

— Послушай, Кел, ты ведь не собираешься впустую убить целый вечер, общаясь с этими книжными червями? Может, нам с тобой прошвырнуться по ближайшим ночным клубам?

Келси только молча тряхнула головой и ринулась мимо брата к кабинету отца.

— Келси! — понесся ей вслед неожиданно резкий голос Кендис. — Неужели нельзя быть немного посдержаннее?

Нельзя, подумала Келси, рывком распахивая дверь отцовского кабинета. Нельзя, черт побери!

Захлопнув дверь за собой, она некоторое время ничего не говорила и только часто и тяжело дышала, пока слова — быстрые, горячие — бурлили у нее в груди, не в силах вырваться наружу сквозь стиснутое судорогой горло.

Филипп Байден сидел за своим любимым дубовым столом, почти полностью скрытый кипами бумаг и стопками книг. В худой руке он нерешительно сжимал ручку. Профессор всегда утверждал, что лучшие вещи рождаются и лучшие идеи приходят к нему именно во время таинства писания и потому упорно отказывался перенести свои материалы в компьютер.

Глаза его за стеклами очков в тонкой серебряной оправе казались большими и круглыми, как у совы. Подобный взгляд неизменно свидетельствовал о том, что профессор творит, отрешившись от всего окружающего. Но вот взгляд его прояснился, он узнал Келси и улыбнулся. Свет настольной лампы блеснул на его коротких седых волосах.