Обожествлённое зло

ГЛАВА 17

Салли Симмонс подъехала к автозаправочной станции «Амоко», но на самом-то деле ее не интересовали ни заправка машины, ни проверка масла. Ее интересовал Эрни Баттс. Этот интерес часто вызывал у нее стыд и смущение. И вместе с тем возбуждение.

За все те недели, что она гуляла с Джошем, она позволила ему дотронуться до себя лишь выше талии. Хотя она разрешила ему снять с нее бузку, даже прильнуть жарким, ищущим ртом к ее груди, она всякий раз обрывала его, когда его руки тянулись ниже молнии на ее джинсах.

Не то, чтобы она была занудой или чем-то в этом роде, ведь она знала, что многие другие девушки из группы поддержки уже проделали то самое. Но она была романтична, как книги, которые она читала, и всегда воображала, как безумно и безудержно влюбится в какого-нибудь потрясающего, мятежного и, вероятно, совершенно неподходящего парня.

Эрни соответствовал всем этим требованиям.

В своем роде он даже был страшновато красивым и задумчивым, таким, как Салли представляла себе Хитклиффа, своего любимого трагического героя. Червоточина, которую она в нем чувствовала, только добавляла ему таинственности. Было несложно убедить себя, что она влюблена в него. А он в нее.

Ее мать очень откровенно говорила с ней о сексе, противозачаточных средствах, ответственности, последствиях. Страхи перед СПИДом, нежелательной беременностью, абортом в сочетании с огромным желанием поступить в колледж и изучать журналистику оказались более чем достаточными, чтобы она не потеряла голову с Джошем.

Но с Эрни Баттсом было совсем по-другому. Когда он провел ее в свою комнату, все ее соображения об ответственности, о будущем, о предупреждениях матери словно испарились.

Он зажег черные свечи, включил музыку, от которой ее кровь забурлила. Он не просил. Не шутил и не возился неловко, как Джош. Он был груб, и это ее сначало испугало. А затем он стал проделывать такое, о чем ее мать никогда ей не говорила. Такое, что заставляло ее кричать, рыдать, визжать. И жаждать еще.

Даже сейчас, при одном воспоминании об этом она покрывалась потом и испытывала нервную дрожь.

Она приходила к нему снова и снова, каждый вечер, под предлогом подготовки задания по химии, до которого ей уже не было дела. К ее слепой, ужасной потребности в нем примешивался страх. Она сознавала, как это обычно бывает у женщин, что он охладевает к ней, что он иногда думает 6 ком-то другом в их самые интимные моменты. Она нуждалась в утешении. Жаждала этого утешения.

Она припарковалась у автозаправочной и вышла из машины, сознавая, что отлично выглядит в своих плотно облегающих шортах и свободной майке. Салли справедливо гордилась своими ногами – самыми длинными и красивыми в команде поддержки. Она погрузилась в косметические средства, специально хранимые ее матерью, и провела целый день, накручивая волосы на особые бигуди, чтобы они выглядели потоком закрученных спиралью локонов. Она чувствовала себя очень зрелой и опытной. Когда Эрни появился, она облокотилась о дверцу машины и улыбнулась. – Привет.

– Привет. Хочешь заправить, машину?

– Да. – Она постаралась подавить в себе разочарование оттого, что он не поцеловал ее. В конце концов он даже за руку никогда не брал ее в школе.

– Я очень рада, что сегодня пятница. – Она смотрела, как он вставляет шланг в бак своими длинными, костистыми пальцами, и вспоминала. – Еще одна неделя, и школа окончена.

– Да. – «Велика важность», – подумал про себя Эрни. Она вытерла повлажневшие руки о шорты. – Мэри Элис Уэсли устраивает большую вечеринку по случаю окончания школы. Она сказала, что я могу придти вдвоем. Ты хочешь пойти?

Он посмотрел на нее этим своим особенным, странным и пронзительным взглядом.

– Я не хожу на вечеринки. Сколько бензина тебе нужно?

– Можешь наполнить доверху. – Она облизнула губы. – А ты пойдешь завтра на парад?

– У меня есть занятия получше, чем стоять и глазеть, как кучка идиотов вышагивает по улице.

Она тоже должна была участвовать в параде, и ей стало обидно, что он этого не помнил. Из далекого Ричмонда собирался приехать ее дедушка и снять видеокамерой ее последнее выступление как главы группы поддержки школы Эммитсборо. Но сейчас ей не хотелось упоминать об этом. – После всего мы устраиваем вечеринку у меня дома. Просто гамбургеры и все такое. Может быть, ты смог бы придти?

Ему было все это настолько неинтересно, что сама мысль о том, чтобы рассиживать на заднем дворе у Салли, поедать гамбургеры и запивать их лимонадом, не вызвала у него даже усмешки. – Мне надо работать.

– О. Ну, пикник будет длиться весь день, так что если у тебя найдется время…

Ее голос сникал по мере того, как она в своем унижении пыталась найти какой-нибудь подход. – Сегодня вечером машина в моем распоряжении, так что, если ты хочешь покататься или еще что-нибудь после работы…

Он снова взглянул на нее, вытаскивая шланг из бака.

Похоже, что бак самой Салли тоже опустел. Он ухмыльнулся. Да, она по-настоящему разорячилась. Прикажи он, и она, наверняка, сделает для него что угодно прямо не сходя с места.

– Подъезжай примерно в половине десятого, может быть, я и надумаю.

– О'кей.

– С тебя пятнадцать пятьдесят за бензин.

– Сейчас достану кошелек.

В тот момент, когда она накопилась к окну автомобиля, подъехала Клер. Эрни тут же забыл о существовании Салли.

– Привет, Эрни.

– Заправить машину?

– Да. – Она улыбнулась, изо всех сил стараясь не смотреть на его брелок. – Последнее время тебя совсем не видно.

– Был занят.

– Надо думать. – Она оперлась локтем об окно машины и наклонила голову. Она только что еще раз навестила в больнице Лайзу Макдональд. Она чувствовала усталость, но ощущение вины исчезло. – У тебя, наверное, масса дел за неделю до окончания школы.

– Ваши друзья еще не уехали.

– Они останутся еще на парад. А ты пойдешь? Он только пожал плечами.

– Уж я то не пропущу такое событие, – продолжала Клер. – Говорят, что будут жареные пирожки. У меня настоящая слабость к ним.

– Эрни. Вот деньги. – Салли подошла и встала между ними. Она откинула назад свои длинные волосы и бросила холодный взгляд на Клер. – Ну, раз у тебя клиенты, я, пожалуй, заеду попозже.

– Конечно.

Клер посмотрела, как девушка садится в машину и заводит мотор. – Так кто это?

– Салли? Да никто.

– Салли Симмонс? – Смеясь, Клер вынула бумажник из сумочки. – Боже, я когда-то нянчила ее. Поеду-ка я домой и усядусь в кресло-качалку. – Она расплатилась с ним, чувствуя, большое облегчение. Но ведь действительно, что может быть нормальнее подростка с ревнивой подружкой. – Еще увидимся, Эрни.

– Да. Увидимся. – Когда она отъехала, он накрыл рукой пентаграмму.

Они отчаянно нуждались в сведениях. Что знала эта женщина Макдональд? Кого она видела? Вот какие вопросы горячим шепотом передавались от одного к другому. Страх нарастал, а тот, кто управлял ими, знал, что страх был проявлением слабости, могущей повлечь за собой ошибки.

Сведения будут добыты, как это всегда и происходило.

У некоторых из них больше ворчанья вызывала Клер Кимболл, чем ускользнувшая от них жертва. Та Клер, которая вмешалась, забрав у них женщину, предназначенную для жертвоприношения. Клер, которая не вняла или не смогла понять предупреждения, оставленного на ее крыльце. Клер, которая еще ребенком нарушила неприкосновенность их священного круга и увидела больше, чем мог выдержать и запомнить детский мозг.

И та Клер, которая из огня и металла создала идола по образу и подобию Господина.

Некоторые выступали за нее, другие против. Но исход был уже предрешен.

Время наблюдений и предупреждений почти закончилось. Наступало время действия.

Некоторые мужчины, возможно, попытались бы прибегнуть к помощи букета роз. Кэм же рассудил, что подобный стандартный подход не годится в случае с Клер. Ему понадобилось порядочное время, прежде чем он вообще решил что-либо предпринять. Это был вопрос гордости. Но ничего сильнее депрессии не способствовало тому, чтобы человек отбросил прочь гордость и признал поражение. Становилось все труднее и труднее убеждать самого себя в том, что все то дурное, что происходило в их городке, вызывалось внешними силами. Тем не менее, всякий раз, когда он проезжал ли по городу, шел ли пешком или стоял на углу, мысль о том, что среди жителей Эммитсборо скрывается убийца или нечто похуже, казалась ему абсурдной.