Обожествлённое зло

Вот они лежат на ковре в гостиной, их руки и ноги переплетены. Слушают игру Бонни Райта по стерео. Сквозь окна доносится дуновение легкого, почти летнего, ветерка и крик козодоя.

– Почему ты изменила свое решение? – спросил он ее.

– Какое решение? – О том чтобы выйти за меня замуж.

– Я не меняла его. – Перекатившись, она положила руки ему на грудь и оперлась о них подбородком. – Я приняла решение. – Он вспомнил ее улыбку в тот момент. Ее глаза были темно-золотистого цвета, как на старинных портретах. – Мой первый брак был полным провалом. Из-за этого у меня возникло чувство страха. Нет…– Она вздохнула поглубже, как бы собираясь выразиться как можно точнее. – Возникло чувство неуверенности. Я считала, что делаю все правильно, а оказалось, что нет.

– В таких вещах не бывает виноват только один человек.

– Да, мы оба совершали ошибки. Самой большой моей ошибкой было то, что я не принимала этого слишком близко к сердцу. Когда все стало рушиться, я просто махнула на все рукой. Замкнулась в себе. После смерти отца это уже стало моей привычкой. Такое, по-существу, элементарное уравнение. Не принимать близко к сердцу—означает не переживать. Но с тобой это не годится.

– Значит, ты выходишь за меня потому, что я запутал это твое уравнение.

– Слишком простое объяснение. – Она поцеловала его в шею. – Я так люблю тебя, Кэм. – Он чувствовал прикосновение ее губ к своей коже. – Тебе пора начать заниматься гаражом.

С тех пор он ее не видел.

Полный беспокойства, он встал и пошел в ее гараж. Ее инструменты лежали на месте. На верстаке стопки эскизов. На полу повсюду деревянные стружки.

Если бы она вдруг сейчас подъехала к дому, она бы посмеялась над его беспокойством. И была бы права. Не будь он в таком нервном состоянии, он бы не придал никакого значения тому, что ее не было дома. Но беседа с Моной Шерман не выходила у него из головы. Он был совершенно уверен, что его водили за нос.

Мона Шерман лгала. Или же, по крайней мере, ложь и правда в ее словах были настолько переплетены, что ему было очень трудно отделить одно от другого. Прежде всего ему надо было доказать, что она лжет, а потом уже выяснить почему.

Но все это не имело никакого отношения к Клер, убеждал он себя. Клер это не касалось. Он постарается, чтобы это так и оставалось.

Эрни наблюдал, как Рафферти вернулся к своей машине и уехал. Подобно маленькому ребенку, каким ему сейчас очень хотелось стать, он забрался в постель и накрылся с головой одеялом.

Когда Клер проснулась, было уже темно. Ей трудно было определить, был ли то день или ночь, так как на всех окнах были плотные ставни. Тупая, ноющая боль отдавалась в голове. Пытаясь пошевелиться, она обнаружила, что ее руки и ноги привязаны к железным прутьям кровати.

С пересохшим ртом и ничего не видящими от ужаса глазами, она стала изо всех сил рваться из этих пут, пока резкая боль не оказалась невыносимее страха, и она с рыданием уткнулась в пахнущую плесенью подушку.

Она не знала, сколько времени ей потребовалось, чтобы как-то прийти в себя. Теперь это было неважно. Она ведь была одна. По крайней мере, Атертон не получит удовольствия при виде ее отчаяния.

Атертон. Исполненный чувства долга мэр Эммитсборо. Друг ее отца. Любящий свою профессию учитель естествознания и верный муж. Именно его голос слышала она много лет назад, голос, выкликавший имена демонов. Именно его руку видела она с занесенным над жертвой ножом.

«Все эти годы, – думала она. – Все эти годы он тихо исполнял свои обязанности перед городом. И так же тихо разрушал его».

Доктор Крэмптон. Лучший друг ее отца, заменивший ей его. В полном отчаянии она подумала об Элис. Как Элис сможет пережить это? Как она вообще сможет примириться с этим? Никто, пронеслось у Клер в голове, лучше нее не понимал, что значит потерять отца.

Чак Гриффитс, Мик Морган, Бифф Стоуки. Сколько их еще?

Эрни. При мысли о его матери она в тоске закрыла глаза.

Но у Эрни еще был шанс. Он боялся, и его страх был нормальным, естественным чувством. Может быть, ей все-таки удастся убедить его помочь ей.

Интересно, убила ли она Мика. Она молилась, чтоы это так и было. Поднявшаяся в ней острая, злобная ненависть как бы прояснила ее сознание. Да, она молила Бога, чтобы ей удалось убить Мика. Атертону непросто будет объяснить смерть помощника шерифа.

Рыдания прекратились, и вместе с ними, к ее радости, и паника. Она осторожно повернула голову, чтобы осмотреть комнату.

Она была не больше, чем десять на двенадцать метров и пахла сырой плесенью. Время от времени из углов доносились легкие шорохи, и она старалась не думать, чем они могли быть вызваны.

Там стоял стол и четыре стула. Вокруг них на полу валялись окурки. Почувствовав непреодолимое желание взять один из окурков и затянуться, она поняла, что ей стало лучше.

«Отвратительная мысль, но вполне нормальная», – подумала она.

Как же ей, черт возьми, выбраться отсюда? Извиваясь то в одну сторону, то в другую и постанывая от боли, она обнаружила, что они связали ее так, что у нее даже не было возможности сесть. Запястья у нее уже кровоточили. Ей надо было сделать пи-пи.

Клер чуть было не разразилась истерическим смехом и заставила себя лежать спокойно и глубоко дышать, чтобы прошел позыв.

Звук автомобильного мотора снова лишил ее самообладания. Когда открылась дверь и вошел доктор Крэмптон, она изо всех сил звала на помощь.

– Ты только поранила себя, Клер. – Он подпер дверь камнем, так чтобы впустить в комнату немного солнца и свежего воздуха. Она заморгала от солнечного света. В одной руке у него был медицинский саквояж, а в другой пакет от Макдональда. – Я принес тебе поесть.

– Как вы можете так поступать? Доктор Крэмптон, вы знаете меня всю жизнь. Я росла вместе с Элис. Вы понимаете, что с ней будет, когда она узнает, что вы наделали? Кто вы есть на самом деле?

– Моя семья – это моя забота. – Поставив обе сумки на стул, он подтащил его к кровати. Он ненавидел это, презирал. Как только он лишит власти Атертона, они снова вернуться к чистой дороге. Больше не будет ошибок. Не будет непоправимых шагов. – Ты поранилась. – Обследуя ее запястья, он прищелкнул языком. – Так ты получишь инфекцию.

Это вызвало у нее смех. – Так значит, вы ходите на вызовы в дома к своим жертвам. Поддерживаете наше здоровье для будущих жертвоприношений. Вы настоящий человеколюб.

– Я врач, – холодно сказал он.

– Вы убийца.

Поставив сумки на пол, он сел. – Мои религиозные верования не мешают моей преданности профессии врача.

– Это не имеет никакого отношения к религии. Вы больной человек, садист. Насилуете, убиваете и получаете от этого удовольствие.

– Не думаю, что ты поймешь. – Умелым движением он открыл свой саквояж и вынул свежий шприц. – Если бы я был убийцей, я бы убил тебя сейчас, дав слишком большую дозу. – Взгляд его оставался терпеливым, даже добрым. – Ты знаешь, что я не смог бы этого сделать.

– Я ничего не знаю о вас.

– Я тот, кем был всегда. – Он взял кусочек ваты, чтобы протереть кожу антисептиком. – Подобно другим я принял путь новых возможностей и отринул так называемую христианскую церковь, основанную на лицемерии и самообмане. – Сняв очки, он поднял шприц, пробуя каплю наркотической жидкости.

– Не надо. – Ее взгляд уставился на иглу. – Пожалуйста, не надо.

– Я видел нечто потрясающее, Клер. Верь мне, я знаю, что спасение человека не может основываться на самоотрицании, а, напротив, на поощрении желаний и жизненной энергии. – Он улыбнулся ей, но в его глазах блестел жар, смысл которого она не хотела понимать.

– После этого ты почувствуешь себя лучше. Поверь мне. А когда ты успокоишься, я перевяжу твои раны и помогу поесть. Я не хочу, чтобы ты испытывала боль или волновалась. Скоро все кончится.

С криком она стала извиваться, но он взял ее руку и мягко ввел иглу под кожу.

Время тянулось медленно, как во сне. Ставшая послушной после укола наркотика, она спокойно сидела, пока Крэмптон промывал и перевязывал ей запястья и лодыжки. Когда он накормил ее гамбургером, она даже поблагодарила его, тупо и вежливо улыбнувшись.