Страница 58 из 60
Ответил:
– А по надобности. Применительно к моменту. Бываем порой и милосердны, ежели свирепеть лень. Ибо путь правителя – блистать и угнетать.
Петух принюхался:
– Quelques Fleurs I'Original. Парижский Дом Жана Франсуа Убигана.
Правитель потупился:
– Имеем слабость…
– Вам не пристало стесняться, ибо парфюм полагается по чину. Штрудель, разъясни.
Штрудель разъяснил, ничему уже не удивляясь:
– Quelques Fleurs I'Origina, парфюм летнего дня. Роза, жасмин, сирень, фиалка и орхидея.
– Однако… – восхитился правитель. – Такая осведомленность!
Переменил тему:
– Как там, за углом? Нигде ведь не побывал. Ни разу… – Поглядел в окно, произнес мечтательно: – Наблюдаю за полетом птиц. Аистов-журавлей. Пересекают границы, когда пожелают.
– А нельзя ли, – поинтересовался Штрудель, – и вашим подданным? Наподобие аистов?
– Можно, отчего же нельзя? Наши законы позволяют. У нас такие законы, которые законнее всех законов в мире.
Прилипалы дополнили из-за двери:
– Только они не желают пересекать границы, наши подданные…
– Им и тут хорошо…
– Да и граница у нас на замке…
– А ключ потерян…
– Потерян, потерян, – подтвердил правитель, добродушно улыбаясь. – Никак новый не заведем, всё дела, дела…
Добавил с ухмылкой:
– Сообщение о том‚ что существует Париж, примем на веру. Но чтобы Амстердам с Копенгагеном – это сомнительно. Вражеское радио их называло, но врали, конечно…
Кашлянул в смущении:
– Извините. Привычка проклятая. Глупостей напузырили – выше крыши.
Приник лицом к лицу, глаза расширил до невозможного:
– Но вы поймите. Поймите и меня… Всякому хотению – свое дозволение, ибо отмечено в стародавние годы: "Свобода – это пустота и бездна, а в бездне пребывает дьявол".
Привел поучительный пример:
– Боярин Беклемишев вопросил однажды великого князя: "Почему ты, государь, с нами не советуешься, как встарь было, сам все дела вершишь?" Голову отрубили за высокомыслие.
Заерзал на стуле. Зашевелил лопатками.
– Муравей… Под рубашкой. Не дает покоя…
– Это не муравей, – догадался Штрудель. – Это боязнь ваша.
Поглядел исподлобья. Зашептал, поглядывая на дверь:
– Завистник на завистнике. Изменник на изменнике… Желают низвести с высоты величия. Все они, все!
– Может, и вам? По примеру иных правителей? Отказаться от власти и выращивать на огороде капусту?
– Не исключено. Не ис-клю-чено… Но ведь и там! И там достанут!..
Спросил, стесняясь:
– Как оно у вас? С продлением жизни?
– Живем дольше, – разъяснил Штрудель. – Не всегда лучше.
– То-то и оно.
Доели блинчики с мясом. Котлетки на пару. Тефтельки-фрикадельки.
– Подытожим, – решил правитель. – Наше прошедшее удивительно, настоящее более чем великолепно, что же касается будущего, то оно выше всего, что может себе представить самое смелое воображение.
– Ловлю вас! – вскричал петух. – На плагиате! Это сказано не про ваши времена.
Ухмыльнулся.
– Столько в веках наговорено – только повторяй.
Встал. Поддернул брюки. Ядовит и жесток. Лжив и коварен.
– Поговорили. Расслабились. Чрезвычайно вам благодарен.
– За что же?
– Не вмешивались в естественный исторический процесс. Такое не часто случается.
Приказал:
– В камеру.
Вышел, не попрощавшись.
5
Нары в два этажа.
Параша в углу.
Веселенький рисунок по стенам.
Правила поведения на двери.
"Соблазнительные разговоры, непристойные для слуха выражения, пение, хохот, всякого рода резвости – отнюдь и никому!"
Сиплый с Сохлым расположились за решетчатой дверью, мирно беседовали.
– Выхожу на позицию, веду наблюдение. Первый этаж, окно нараспашку: человек на работе, а они распаляют без одежд-приличий...
Сохлого рассказ обеспокоил. Сохлый выговорил в который уж раз:
– Адресок не дашь?..
Сидели на наре Штрудель с петухом.
Бегал из угла в угол городской юродивый, бился головой о стены, бормотал в отчаянии:
– Мутны мы в разброде-шатаниях. Мутны помыслы наши… Время, значит, не доспело. Мы не доспели…
– У нас не доспеешь, – пригрозил Сиплый. – Тряхнем – опадешь паданцем.
– Или приморозим, – пригрозил Сохлый. – Пока в завязи.
Юродивый приблизился к ним, оглядел каждого:
– Вот вам предвидение, топтуны. Взгляд в будущее, которого не миновать.
Помолчал. Собрался с силами. Проговорил на память последний подметный лист:
"Слушайте меня, изнашивающие этот мир!
Слушайте, приближающие конец времен!
Подступят дни раздора и всеобщего недоверия, станет Сиплый приглядываться к Сохлому, станет Сохлый приглядываться к Сиплому.
Спросит Сиплый у Сохлого:
– Сохлый, а Сохлый! Ты отчего не сиплый?
Спросит Сохлый у Сиплого:
– Сиплый, а Сиплый! Ты отчего не сохлый?
Ответит Сиплый Сохлому:
– Деды мои были сиплыми.
Ответит Сохлый Сиплому:
– Бабки мои были сохлыми.
Посмеется Сиплый над Сохлым:
– Что с того, что бабки твои были сохлыми?
Посмеется Сохлый над Сиплым:
– Что с того, что деды твои были сиплыми?
Решит Сиплый о Сохлом:
– Одни предатели – это сохлые.
Решит Сохлый о Сиплом:
– Одни изменники – эти сиплые.
Гнев Сиплого возгорится на Сохлого.
Гнев Сохлого возгорится на Сиплого.
– Не нравится мне твоя сущность, Сохлый.
– Твоя не нравится, Сиплый.
– Вечно вы, сохлые, замышляете против сиплых.
– Вечно вы, сиплые, замышляете против сохлых.
Пойдут сиплые войной на сохлых.
Пойдут сохлые войной на сиплых.
Порубят сиплые сохлых.
Потравят сохлые сиплых.
Не станет сиплых.
Не станет сохлых…"
6
Сиплый и Сохлый с натугой усваивали услышанное, шеи наливались тугой бычьей кровью.
– Эт-то он чего?..
– Эт-то он на кого?..
– Да я его к стене придавлю!..
– Я его сапогом разотру!..
И – головой о косяк.
Была тишина.
Скрипели, ссыхаясь, доски на нарах.
Юродивый простонал, ни к кому не обращаясь:
– Ничто так не сплачивает, как ужас. Разве это не безумие – умирать от страха смерти?..
Штрудель огорчился, пожелал шепотом:
– Нефролепис – птерис…
Но тот не исчез.
– Скажи ты, – попросил петуха. – Переправь его за угол.
Кавалер ордена сощурил глаз, что делал в минуты редкого откровения:
– Зачем ему за угол? Чтобы понял, что и там нет Утопии? Этого ты желаешь? Этого?.. А тут взойдет на эшафот – гордо, с поднятой головой, победителем мракобесов.
Из коридора послышалось шутейное:
– Кому дров нарубить, воды нанести? Налетайте, пока добрый.
Объявился на пороге мужчина. В черных одеждах. При жилетке. Волосы напомажены. Часы вороненой стали с цепочкой на животе.
– Ах, – восхитился, – какая камера! Ох, расписная! Одиночка на троих. Показательный карцер в цветочек.
Петух пригляделся к нему.
– Вы из семейства Сансонов, – предположил. – Потомственных палачей. Не ваш ли предок – шевалье Шарль-Анри Сансон де Лонваль, заплечных дел мастер? Что отрубил головы Людовику Шестнадцатому и Марии-Антуанетте?
Палач стыдливо потупился.
– Вам нечего стесняться, – продолжил петух. – Это был кроткий, изысканно любезный кавалер с манерами джентльмена. Садитесь, месье Сансон. Чувствуйте себя как дома.
– Я постою… – прошептал. – В присутствии просвещенных особ… Позвольте, однако, произвести. Замеры объектов. Ибо филигранность в нашей профессии – залог успеха.
Это был сострадательный, чрезвычайно чувствительный специалист.
Не переносил вида крови, а потому отворачивался, когда рубил топором.
Его просили:
– Не вороти голову. Точнее будет.
Не мог. Не получалось.
– Обратите внимание, – отметил петух. – В черное одеяние облачались врачи еще со Средних веков. Палач – он сродни эскулапу.