Страница 35 из 60
– Почему?
– Когда говорю неправду, – разъяснил первоклассник, – то смеюсь при этом. Какой из меня политик?..
Побывали в кибуце у товарки Дуси…
…высмотрели возле ее дома малый росток, выкопали с корнями, привезли домой.
Прошли годы, немало лет, и в квартире – джунгли.
Растение разрослось.
Поднялось по стене с моей помощью.
Добралось до второго этажа, улеглось в кресло.
Воздушные корни провисают донизу, змеятся по полу, словно угрожают, подползая.
– Дождешься, – обещают редкие гости. – Ты дождешься. Оплетут и задушат.
– Вы, – отвечаю. – Вы дождетесь.
Отделяется от стебля витой буравчик, растет, раскручиваясь, обращается в прорезной лист. Внуки приносили бабочек всяких выделок и расцветок, усаживали их на листья; они и теперь там, в гуще произрастаний, недостает, разве что, обезьянок на лианах.
Зимой растению холодно в доме, холодно и мне, особенно по ночам, когда снег в горах.
Редко, но выпадает.
В свитере тепло, как в валенке, – всё равно пробирает. Не Сибирь, конечно, но мерзнуть не хочется.
В большой комнате – камин у стены, которому требуется топливо, немало топлива. По осени звонили в нужное место, и привозили дрова кубометрами, которые мы укладывали на балконе, пленкой покрывали от дождей.
Дрова бывали разные, год на год не приходилось. Всё зависело от того, какой лес очищали после пожара, какой сад сводили по старости, чтобы насадить иные деревья.
Привозили сосну с натеками подсохшей смолы-живицы.
Сосна легко разгоралась, постреливая искрами, горела бурно, напоказ, без остатка – только подбрасывай полешко за полешком.
Топили мы и эвкалиптом
Горел он достойно, без излишних восторгов, но ароматы выделял скупо, слабо истекающие, словно держал для себя, не желая расставаться с эфирными маслами.
С ними уходил в печную трубу.
С оливковым деревом бывали трудности.
Оно с трудом разгоралось, оливковое дерево, требуя постоянного внимания, могло погаснуть, своевольное и капризное, напустив дыму до потолка. Да и не хотелось отправлять в топку узловатые скульптурные изделия, поражавшие воображение; одно из них и сейчас у меня, удивляя замысловатостью форм.
Вишенные поленья – лучше не подобрать.
На срезе вскипала смола, густо багровая, лопалась, истекая, наполняла пространство перед камином восхитительным запахом домашней вишневки, настоянной на сахаре, в стеклянной банке под марлей.
Что у меня теперь?
Висит под потолком бездушный кондиционер.
Смолой не вскипает, искрами не постреливает, лишь раскрывает створки и погуживает, ароматами не балуя.
Дрова больше не заказываю, камин не топлю, не сижу возле него, заглядевшись на огонь; желание порой возникает и быстро угасает, подобно масличным поленьям в камине, напустив – вместо дыма – едкой горести на весь дом.
Утверждал знающий человек: "Нет никакой власти над прошлым, кроме забвения".
Но оно почему-то не приходит.
Любил выбрасывать вещи из дома…
…люблю выбрасывать и теперь.
Чтобы не угнетали своим обилием, утесняя жизненное пространство, не лезли нагло в глаза и руки, не пучили шкафы с ящиками – борьба вечная, безнадежная. И самое омерзительное: ты к ним привыкаешь, к этим вещам, ты их вроде не замечаешь, но они за тобой следят, они используют малейшую твою слабину и множатся, множатся, множатся, а ты привыкаешь, привыкаешь, привыкаешь…
Терпеть не могу магазины одежды.
Где на плечиках висят десятки костюмов, – как выбрать тот, который тебе не нужен? Где настойчиво просят пройти в примерочную, и надо почему-то раздеваться, надевать то, без чего можно обойтись, а продавцы польстят равнодушно: "Вам это подходит!.."
Терпеть не мог магазины одежды, терпеть не могу и теперь.
А продуктовые магазины любил – наследие голодного детства, чтобы, не спеша, от прилавка к прилавку, рассматривать изобилие того, что способно напитать человеческое тело. Будоражила воображение и улица со многими ресторанами, в запахах пряностей, – то ощущение притупилось, улетучились и иные предпочтения, а жаль…
Заглянул в Интернет, обнаружил свойства мужчины, обладающего схожим именем.
"В школе Феликс учится неровно, отличается ленцой, хотя способности у него есть. На замечания учителей реагирует болезненно, может вспылить, наговорить дерзостей и затем... расплакаться.
Работу и профессию Феликс ищет престижную и выгодную, дающую быстрый и большой доход. Женится с выгодой, старается, чтобы материальные и иные положительные стороны брака сочетались с красотой и сексуальностью будущей жены.
Тяжело переносит стрессы, может легко спиться".
Не хочется соглашаться с таким определением, добавим взамен свое, выстраданное.
Люди бывают отличимые в толпе и бывают неотличимые. Первым поклон с почтением, последним – безразличие, локоть в бок.
Я был неотличим и даже очень.
Прыгал по тротуару с поднятой рукой, выскакивал на мостовую с опасностью для жизни, но таксисты пренебрегали, просвистывая мимо. Даже те, что тормозили, взглядывали на меня с сомнением, говорили после раздумья:
– Еду в парк…
Когда бывал не один, повторялось то же самое.
Друзья просили:
– Схоронись за углом.
Я хоронился.
Первое такси останавливалось на их призыв.
Распахивались двери.
Я выскакивал из-за угла.
– Еду в парк… – говорил шофер и укатывал за горизонт.
От себя не скроешься, друг мой, лучше себя не будешь.
Меня опасались.
Со мной отказывались ловить такси и с опаской присматривались ко мне на входе в метро.
– Уезжай, – сказали друзья. – Тебе тут не везет. Там будет нормально.
Но здесь уже…
На одной только неделе…
Гвоздь пропорол покрышку у машины.
Кондиционер не пожелал обогревать комнату, зато исправно ее холодил, хотя дело подошло к зиме.
Отказало дистанционное устройство для переключения телевизионных программ.
Телевизор покрылся полосами без особого на то повода; не отстал от прочих и прибор для измерения давления крови, утомившись от частого применения, – как мне без этого прибора?
Встал посреди квартиры, сказал громко, отчетливо, чтобы услышали и приняли к сведению:
– Всё равно нормально.
Дрогнули. Засомневались в своем неповиновении, а утомившийся прибор собрался с силами и показал нормальное давление крови, как у младенца.
Сто двадцать на шестьдесят.
Устыдился, должно быть, заодно польстил.
12.
"…как тебе его работа, друг мой?.."
"…странно. Очень странно. Собрано немало всякого, будто в посмертном сборнике…"
"…он и есть таков. Каждое сочинение – оно посмертное, к завершению деяний, автор уже иной, и работы будут иными, если, конечно, будут…"
На стене, рядом с камином, закреплена продолговатая плата бежевого цвета, – так пожелал Артур из Бейт-Лехема, мы тому не противились.
На плате поместили рисунки внуков наших и внучек, с младенческих их времен.
Больше всего рисунков Даниэлы, пять или шесть; смотрит на нас девочка в цветных нарядах, косички торчком: возле дома, под оранжевыми солнцами, с птицей над головой. И на каждом – на каждом ее рисунке – руки у девочки распахнуты на стороны.
Словно без утайки отдает себя миру, мир принимает в себя.
Злобу можно скрывать до поры до времени.
Доброта – ее не упрячешь.
Даже у птицы, что над головой у девочки, распахнуты на стороны руки-крылья.
* * *
Внуки мои не знают русского языка.
Правнуки не будут знать, так полагаю.
Книги мои не прочитают, в мой мир не войдут – другие не войдут тоже.
Человечество, слушай меня!
Плохому не обучу, человечество!
Попытаюсь, во всяком случае.
Этот сочинитель – это "Я".