Страница 51 из 64
...Мишель не увидел отца, болтая о домашних делах с кучером, но тот заметил хозяина и вытянулся в струнку. Мишель обернулся. Отец стоял в десяти шагах от него такой бледный и обессиленный, что сын поспешил к мсье Жану. 'Мсье Дюпон плохо чувствует себя?' Судья, не ответив, медленно пошёл по мощёной дорожке вглубь коллегиального сада.
Мишель двинулся следом.
Около корта мсье Жан остановился. Обернулся и оказался почти лицом к лицу с мальчиком. Впрочем, уже и не с мальчиком. За последние полгода Мишель вытянулся почти на три дюйма и теперь был уже равен ему ростом, сильно возмужал. Было заметно, что в нём - немалая физическая сила. Впрочем, все Дюпоны отличались ею. Мишель тоже внимательно разглядывал отца. Понурые плечи, усталые глаза, морщин прибавилось. Отцу чуть за пятьдесят, но он совсем старик.
- Мишель... - Жан Дюпон умел говорить и считался прирожденным ритором. Но сейчас снова, и в который раз, ощутил полную беспомощность. Что он мог сказать обездоленному им ребенку, которого лишил детства, отцовской поддержки, тепла семьи? Долгими бессонными ночами он мучительно подыскивал слова - не в свое оправдание, нет, его искать он давно перестал, но слова, пробивающие эту отстраненность сына, слова покаяния, но не находил их. - Отец ректор рассказал нам о произошедшем здесь, и сообщил, что это сделал кто-то из вас... - Мишель молчал, внимательно слушая, - Если... если... ты должен понять...
Жан Дюпон хотел объяснить своему мальчику, что он сделает все, чтобы помочь ему, вытащит из любой беды, пусть он только доверится ему! Но отца и сына действительно разделяла стена. Мишель снова вспомнил слова, в запале выкрикнутые мадам Анриеттой. Господи, как же всё надоело. Сколько можно попрекать его этим! Он прекрасно помнит, что должен! Мишель раздраженно отчеканил:
- Мсье, думаю, что я понимаю свой долг. Если вы полагаете, что я способен оскорбить род, к которому вы меня, выблядка, удостоили приобщить, вы заблуждаетесь. Я не убивал этого ученика. Я никогда не буду ни убийцей, ни насильником, ни вором, ни распутником. Я сделаю все, чтобы вы, мсье, могли... гордиться ... своим... сыном...
Последние слова он проговорил тихо и растерянно. Жан Дюпон, содрогаясь всем телом, рухнул на колени перед сыном в снег и, обнимая его ноги, захлебываясь слезами, молил о прощении. Мишель ужаснулся. Он ничего не понял. Что... о чём он? Какое прощение? За что? Из отцовских слов он вдруг понял, что отец считает себя страшно виноватым перед ним, он испортил ему детство, не выполнил своего отцовского долга, обманул его мать, пренебрегал своими обязанностями... он просто подлец...
Мишель оторопел. Не забери его этот человек из приюта - не миновать бы ему того, что после смерти настигло Лорана. И это было бы наименьшим злом. Сын страдал от холодности отца, но считал его своим благодетелем. Пусть благодетелем от нужды, а не от любви, но в таких случаях приходится довольствоваться не желаемым, но имеющимся. Мишель давно смирился с безразличием 'мсье', и сейчас в остолбенении слушал его мольбы о прощении за преступное равнодушие к нему, за то, что был столь безжалостен и жесток к нему и к его матери... Мишель опомнился и резко поднял отца. Тот совсем ослабел, растерянный Мишель торопливо подвёл его к садовой скамье, усадил, трепеща, пытался успокоить, обнял. Он и помыслить не мог, что отец вообще думает о нём!
Жан Дюпон чуть пришёл в себя. Он обхватил ладони своего мальчика пылающими руками, сжимал их и молил:
- Сынок, я умоляю, доверься мне. Если ты замешан в этом неприглядном деле - я вытащу тебя, я спасу тебя, я сделаю всё! Умоляю тебе...
Мишель тоже все ещё не мог придти себя, отводил глаза от непонятного ему самому стыда, но заверил отца, что не имеет ни малейшего отношения к происшествию, он не убивал Лорана де Венсана, и даже не догадывается, кто бы мог совершить подобное. Нельзя сказать, что он был до конца правдив, ибо определенные предположения, и весьма обоснованные, у него на этот счет, разумеется, имелись, но он счёл излишним обременять ими отца. Правду надо говорить в суде, когда от твоих слов зависит чужая жизнь, а он не в суде. И от его слов ничего не менялось.
- Де Кандаль полагает, что убийство - месть за клевету на вашего учителя. Дюрана.
Мишель снова пожал плечами. Отец Дюран - восхитительный человек и прекрасный педагог, и если это сделал один из его учеников - это бросает тень на принципы воспитания самого отца Даниэля. Именно этого он и боится, потому и слёг. Но отец Дюран не учил их грешить, не разрешал поднимать руку на ближнего, не проповедовал убийство. Сам же он, Мишель - абсолютно не причём, если в чём и виноват, только в лёгком злорадстве, которому позволил угнездиться в своей душе, когда узнал о его смерти, этот негодяй досаждал ему, угрожая рассказать всем, что он выб... - Мишель осёкся, - незаконнорожденный. Наверное, узнал это от отца, бывшего начальника полиции, пояснил он.
- Вы ведь обращались к нему, отец? - спросил Мишель и снова вскочил.
Жан Дюпон снова стал белее мела и прижимал руку к сердцу, несколько секунд хватал ртом воздух, утирая трясущейся рукой вспотевший лоб. Боже мой, что вынес по его вине его несчастный мальчик! И ни словом ни разу не упрекнул... Вслух мсье Жан спросил, как долго это продолжалось? Последние четыре года, сообщил сын, и поспешил успокоить отца. С некоторых он требовал деньги, но с него - только решать за него математические задания. Это было необременительно, утешил Мишель отца, притом, решая удвоенные уроки, он сам стал считать, как Архимед, и теперь сдаст математику даже в Сорбонну.
Мсье Дюпон вздохнул. То ли его сын от природы был стоиком, то ли коллегия иезуитов воспитала в нём стоицизм, но он поразился неунывающему оптимизму мальчугана. Другой бы, свались на него пятая часть того, что довелось испытать Мишелю, - возненавидел его, проклял бы жизнь и отрёкся от Бога. А этот весел, уверен в себе, спокоен и жизнерадостен.
Жан Дюпон поверил сыну. Описанное ректором убийство было бесчеловечным, а его малыш - человечен, добр и снисходителен. Он не мог этого сделать. Жак Дюпон облегченно вздохнул. Все ли у него есть? Что ему нужно? Он видел, что у его друзей по коллегии у многих есть лошади...
Мишель отшатнулся. В приюте его укусила лошадь - с тех пор он панически их боялся. Нет-нет, торопливо заметил он, лошадь ему совсем не нужна. У него есть все необходимое. Ему ничего не нужно.
Он и в самом деле так думал.
Жерар Потье и Люсьен д'Этранж тоже нашли сыновей - в спальне, где Потье, наряженный Бабочкой, только что помог д'Этранжу обрядиться в костюм Кровавого Привидения Чёрного замка, в котором тот собирался появиться на Рождественском балу, и теперь оба разучивали песенку на слова Филиппа и мелодию Гастона о том, как радуется весь мир рождению Предвечного Младенца. Начиналась песенка словами 'Magna est veritas et praevalebit ...Велика истина и она торжествует...' Бабочка пиликала на скрипке, Призрак кружился и пел. Эмиль де Галлен, нашивавший на длинный кусок желтого плюша чёрные бархатные полоски, собираясь изображать тигра, раскачивался в такт незатейливой мелодии и подпевал мягким баритоном. Казалось, ничто не способно омрачить их безмятежность. Мсье Жерар переглянулся с его сиятельством графом Люсьеном. Оба покачали головами. Даже предполагать, что эти невинные и веселящиеся столь чистой радостью существа, их дети, способны на подобное...
Какое-то недоразумение.
Кровавое Привидение страшно обрадовалось появлению префекта, Бабочка весело запорхала навстречу мсье Жерару Потье. В последовавшем затем разговоре оба шельмеца уверили родителей, что они не имеют никакого отношения к свершившемуся. Нелепо и предполагать подобное. Гастон определенно заверил отца, что, хотя он и не осуждает убийцу, ибо убитый был субъектом весьма пакостным, но это не значит, что сам он мог бы совершить такое. 'Я не герой, я мерзостно умён, не по руке мне хищный эспадрон...' - театрально процитировала Бабочка шекспировского Гамлета.