Рыцарство

  Он ликовал, сновал вокруг жены, кружил вокруг колыбелей, вторую из которых пришлось спешно делать, мурлыкал, как сытый кот, и любовался кормлением своих малышей. Двое сыновей!

  Лучия узнала от Катарины, что у графа родились двое племянников. С каждым днем приближался срок её родов. Лучия заметила, что граф нервничает и беспокоится, временами уходит в себя. Катарина сказала, что днём он часами сидит в церкви.

  Феличиано Чентурионе и вправду не находил себе места. Ужасы, порожденные воображением, один страшнее другого, вставали перед глазами. Его малыш погибает в утробе, не может выйти наружу... Рождается мёртвым... Оказывается уродом с огромной головой... Боже, сжалься, прости все грехи мои... Он снова пожертвовал триста дукатов ди Романо на украшение золотом иконы Мадонны дель Розарио, умолял молиться о его наследнике.

   Надо сказать, что Раймондо ди Романо не знал, что граф взял себе в наложницы девицу Реканелли, услышав об этом поздно, когда девица была беременна. Это было не по-божески, и епископ попытался внушить своему исповеднику, что он грешит. Чентурионе понимал это и без него, но твердо ответил, что убийцы и их родня стоят вне закона. Ребенок же послан ему Богом - как восполнение его урона, потери брата. Род Реканелли отнял у него наследника - род Реканелли и вернёт его ему. Раймондо видел, что его уговоры будут напрасны:

  Чентурионе был уверен в своей правоте.

  Епископ потребовал, чтобы девица приходила на службы и причащалась. Чентурионе не хотел, чтобы она мелькала в замке, тем более, среди его друзей, и пытался было возразить. Раймондо зашипел змеей и пригрозил отлучить его самого - Феличиано вздрогнул, поняв, что тот не шутит. Вяло кивнул. С тех пор Лучия вместе с Чечилией неизменно появлялась на мессе.

   Раймондо ди Романо посетовал на поступок Феличиано и в кругу друзей - не по-рыцарски это. К тому же блудное сожительство безбожно. Амадео горестно кивнул, но заметил, что Феличиано всё ещё ненавидит род Реканелли, Энрико подтвердил, что Чентурионе всех женщин считает дурочками, разве что к Катарине иногда прислушивается, а так даже в юности ни в одну не влюбился, лиц не помнил, говорил, что на девок лучше всего смотреть сзади. Он, Энрико, и представить не может женщину, которая будет в его вкусе: Франческа была брюнетка, он звал ее вороной, Анджелина - блондинка, Чентурионе бормотал, что белые козы такие же козы, как и чёрные. Рыжих он называл драными кошками, толстых - шматами сала, худышек - мощами и скелетами, порядочных - злючками и недотрогами, страстных - липучками и потаскухами, а холодных - озерными форелями...

  -Постой... - задумчиво проговорил Северино Ормани, - он же бегал за этой... забыл, как её звали...Виолой, что ли?

  -Ну, да, говорил, такой второй ведьмы поискать. Вот такие бестии ему нравились.

  Раймондо ди Романо зло сплюнул, обозвав дружков развратниками. Амадео и Северино пожали плечами, а наглый Котяра, жмурясь, улыбнулся.

  Между тем в третью субботу мая Лучия позвала Катарину и испуганно пожаловалась на опоясывающую боль вокруг живота. Катарина послала за доктором, Феличиано Чентурионе, услышав известие, побледнел, как мел. Оттавио Павезе подтвердил, что роды начались, и подивился бледности Чентурионе, сам он считал, что для переживаний оснований нет. Тем временем по коридору сновали служанки, постоянно грели воду, суетилась и прикрикивала на челядь Катерина. Феличиано забился в нишу коридора, где пылились старые латы, и трясся в ознобе. Господи, помоги, направь, спаси! Временами из покоев доносились крики Лучии, и сердце Чентурионе замирало. Что, если она не сможет разродиться?

  Господи, сжалься!!

  Потом снова все затихло. Феличиано испугался, вскочил. Тут снова забегали служанки, послышался голос Катарины и вдруг во дворе звонко прокричал первый петух. Чентурионе и не заметил, как миновала ночь и настало воскресение. Он почувствовал, что силы покидают его, голова кружилась - он не ужинал, и почти ничего не ел на обед. Потом раздалось кошачье мяуканье. Изможденный и нервный Чентурионе вскочил - кто пустил туда Корсаро?

  Но тут одна створка двери наполовину распахнулась и оттуда выглянула Катарина Пассано.

  -Сидишь, нехристь? Родила...

  Чентурионе, не чувствуя под собой ног, сделал несколько шагов к двери и замер, пылающими глазами глядя на кормилицу. Он хотел спросить, кто родился, но язык не шевелился, а губы одеревенели. Катарина же обронила, что он может заглянуть. Феличиано, шатаясь, как пьяный, подошел ближе и вцепился в ручку двери, пытаясь отдышаться. Его сковал страх. Почему чёртова старая бестия не говорит... что... что там? Наконец пересилил себя и осторожно заглянул внутрь.

  Лучия, покрасневшая и потная, откинулась на подушках, прикрытая белой простыней. Доктор сидел рядом и что-то тихо говорил ей. Служанки убирали окровавленные простыни. В серебряном тазу служанка и кормилица, молодая девка с налитой грудью, обмывали младенца. Раздавалось мяуканье, но теперь Чентурионе понял, что это вовсе не Корсаро. Плакал ребёнок. Его ребёнок. Потом всё смолкло, новорождённый затих. Служанка обмотала его чистой тряпицей, и тут Чентурионе нашёл в себе силы протиснуться в дверь и кинулся к младенцу. Его заметил и синьор Оттавио, поднялся навстречу, поздравил с рождением сына. Пол снова закружился под ногами Чентурионе, но он непомерным усилием воли сдержал дурноту. Несколько минут, опираясь на столбец полога, молчал, пережидая приступ слабости, потом торопливо потребовал показать ему ребенка. Новорожденного раскрыли. Феличиано в ужасе отшатнулся.

  -Что... что это с ним?

  Синьор Оттавио пожал плечами. Ничего. Прелестный малыш. Полненький и здоровый.

  -А... почему... - Чентурионе еле мог дышать, - а почему он такой красный?

  -Нет, вы только посмотрите на этого дурня, - раздался откуда-то сбоку голос Катарины и странно расслабил Феличиано, - красный! А ты сам-то из утробы-то не таким разве вылез? Думаешь, в короне и порфире, белым, как сметана? Точно таким и был.

  Чентурионе перевёл дыхание. Таким же... Он ещё не ощущал счастье, но оно уже проступало...

  - А когда он будет ходить? - ляпнул он, не подумав.

  -О, мужичье...Месяца через три головку только держать начнёт ровно, потом на животик переворачиваться, месяцев через шесть поползет, к году на ножки станет и ходить начнет, а там, глядишь, и бегать. Вместо того, чтобы глупости спрашивать, лучше бы имя сыну дал... крестить-то как будешь?

  Первый страх Феличиано перед крохотным кусочком мяса, его младенцем, прошёл. Он пожелал взять его на руки и служанка, осторожно поддерживая, протянула ему малыша. Теперь Чентурионе вгляделся в личико младенца: тоненькие темные бровки, слипшиеся реснички, крохотный ротик и носик - тоже махонький, но острый, с четко очерченными ноздрями. Его нос! Его лоб, высокий, с впадинами висков. Подбородочек с маленькой ямкой. Такой же, как у него! Феличиано Чентурионе снова затопила волна слабости и счастья. Сын... Наследник!

  -А? что? - он помнил, что Катарина о чем-то спросила его, - ах, да... имя... - До этого Чентурионе боялся и помыслить об имени, опасался сглазить счастье, но теперь... Он чуть прижал ребенка к груди. Теперь с ним был Бог, и Бог был милосерден к нему и к роду его. - Его будут звать Эммануэле, ибо с нами Бог, - резко произнес Феличиано и вдохнул полной грудью.

  Никто не возразил. Катарина думала, что Феличиано наречёт ребенка Амброджо, но опасалась, что он даст сыну имя Челестино, и хотела отговорить его от этого, но раз он выбрал иное...

  Стало быть, малыш Лелло, крошка Лино.

  Тут граф обернулся к Лучии Реканелли. Господи, он и забыл о ней, сейчас Чентурионе было не до неё. Он торопливо подошёл, сказал несколько мягких слов о том, как счастлив. Тут Катарина обронила, что хочет отпустить одну кормилицу назад в город. У Лучии молока в изобилии, Анна будет кормить через раз, Антонелла не нужна. Он растерялся, мысль о том, что Лучия всё ещё нужна ребенку, и её придется держать в замке, не порадовала, но и не огорчила Чентурионе.