Страница 55 из 69
— Ван-цзы, — тихо ответила девушка. "Его все называли "князем", ваше величество".
Хунли взял в большую ладонь белую, высокую грудь. Полюбовавшись алым соском, он приказал: "А теперь раздвинь ноги и ответь мне еще раз — как звали твоего предка? Правильно ответь, Мэйгуй".
Девушка ощутила его сильные, длинные пальцы. Закусив губу, она прошептала: "Бойгоджи".
— Молодец, — император рассмеялся, и поднес руку к ее лицу. Мэйгуй припала к ней губами. Мужчина, устроившись на подушках, потянул ее к себе: "Я вижу, ты не забыла, кто была твоя мать. Кто она была?". Хунли наклонился. Укусив девушку за шею, придерживая ее зубами, он шепнул: "Ноги шире!"
Мэйгуй почувствовала боль, и, задыхаясь, услышала: "Кто была твоя мать?"
— Мини эме оси маньчжу ниалма! — крикнула она, опустив голову в подушки.
— Маньчжурка, — протянул император, придерживая ее за бедра, любуясь кровью, что текла вниз, по белому бедру.
— И наш сын, Мэйгуй, — будет маньчжуром. Да? — он взял ее за черные, мягкие волосы и, не останавливаясь, поставил на колени, обнимая, чувствуя под пальцами острые соски.
Хунли взял ее за подбородок, и, глубоко целуя, улыбнулся. Она шептала: "Да, мой господин".
— Маньчжуром, — повторил мужчина, тяжело дыша, чувствуя, как раскрывается ее тело. "Нет, эту я от себя долго не отпущу, она нашей крови, она принесет хороших сыновей. Смелых сыновей, как тигры, — он вцепился пальцами в стройные плечи. Мэйгуй, сладко застонав, уронила голову в шелковые простыни.
— Еще, — велел он, едва оторвавшись от девушки, наклонив ее вниз, глядя на окрашенные перламутром и кровью бедра. "Мое семя, — усмехнулся Хунли. "Ну, так она его получит, прямо сейчас".
— Мне надо…, - он закрыл ей рот поцелуем, и уложил на спину: "Не надо. Потому что сейчас будет еще".
— Мне шестьдесят пять, — вдруг, смешливо, устраивая ее ноги у себя на плечах, подумал император. "Как раз — старшему сыну от нее будет двадцать пять, и можно отречься от престола в его пользу".
Он прижал ее к полу и запустил руки в волосы: "Завтра ты останешься тут на весь день. Узнаешь, как в старые времена мы насиловали китайских женщин".
— Вот так? — девушка приподнялась и припала к его губам. Хунли, потянув ее за руку, поставив у стены, наклонил растрепанную голову. "Вот так, — сказал он, глядя на нежные пальцы, что царапали деревянную резьбу, накрывая ее руку своей жесткой ладонью. Он еще раз повторил, двигаясь в ее жарком, покорном теле: "Вот так".
— Пошли, — он погладил ее по потной, стройной спине, и, проведя рукой между ног, вдохнув запах крови и семени, рассмеялся: "Покажу тебе кое-что".
Хунли накинул на нее невесомую простыню и толкнул незаметную дверь. Мэйгуй ахнула — посреди закрытого двора, на лужайке, стоял шатер. Рядом, мраморные ступеньки вели в бассейн — с бурлящей, теплой водой.
— Подними голову, — велел император, устраиваясь в бассейне, усаживая Мэйгуй перед собой. "Небо, — зачарованно сказала девушка, глядя на раздвинутые деревянные панели крыши. Над Запретным городом переливался Млечный Путь.
— Будем спать, как в степи, — Хунли обнял ее: "Надо же, горячее, чем вода". "Под звездами, — добавил он, вдыхая запах цветов, целуя ее — нежно, ласково, — куда-то за белое, маленькое ухо.
В Садах Совершенной Ясности было тихо. Отец Амио, осторожно пройдя по мраморным ступеням, увидел Джованни.
Тот, стоя к нему спиной, объяснял что-то китайским рабочим. Иезуит посмотрел на темные, отрастающие волосы мужчины, на его простой, черный халат и вдруг улыбнулся: "Как это он сказал? Мы все говорим на одном языке, языке техники. Тут очень хорошие рабочие, добросовестные".
Джованни похлопал китайца по плечу и помахал кому-то рукой.
Медные заслонки открылись, искристые, переливающиеся на солнце струи воды ударили вверх, в синее, высокое небо, каменные, с бронзовыми головами фигуры животных завертелись. Джованни, подошел к отцу Амио: "Все в порядке. Это ведь местные знаки зодиака?"
Иезуит кивнул. Джованни добавил: "Отличные водные часы, отец Бенуа постарался на славу. Все работает. Второй фонтан, с хризантемами, мы тоже проверили. Император тут останавливается? — он указал на изящное, в европейском стиле, двухэтажное здание с деревянными колоннами, что стояло за фонтаном.
— Иногда тут, — отец Амио взглянул на искусно подстриженные кроны деревьев, а иногда — в тех павильонах, что в китайском стиле, вы их видели. А в этом дворце, — он присел на теплые, нагретые солнцем ступени лестницы, — там целая коллекция картин, что писали наши художники, отец Кастильоне и отец Аттре, он тоже умер. Император ценит искусство.
— Очень красивые сады, — Джованни опустился рядом с иезуитом. "Рабочие мне дали заглянуть в один из китайских павильонов, там тоже — все увешано картинами".
Отец Амио погладил бороду: "А как ваша машина?".
Джованни усмехнулся: "Продвигается. Мне надо провести испытания, а потом — он взглянул на иезуита, — можно будет ее показать императору. Если он интересуется такими вещами".
Красивая, золотистая птичка слетела на ступени. Джованни, порывшись в кармане халата, кинул ей семян.
— Они тут совсем ручные, и рыбки в прудах — тоже, — улыбнулся мужчина.
— Все-таки он никогда не оправится, — вздохнул иезуит. "Блестящий инженер, ученый, а словно ребенок. Ну, может, так и лучше".
— Конечно, заинтересуется, — вслух сказал священник, — его величество во все вникает сам, ему очень понравится такой механизм.
Птичка вспорхнула в крону софоры. Джованни, помолчав, проговорил: "Та книга, которую вы мне дали, отец Амио, она очень, очень смешная. Спасибо вам. Скажите, этот Ли Фэньюй — он ведь был христианином?"
Иезуит рассмеялся: "Я смотрю, вы внимательно читали. Да, та сцена, где монах с наложницей приходят в Пекин, и встречают там ученого с длинной, седой бородой — его Ли писал с меня. Я, конечно, был очень польщен, хотя в жизни, — иезуит поднял бровь, — я себя так, понятное дело не веду. Обеты, знаете ли, — священник тонко, почти незаметно улыбнулся.
— Обеты, да, — пробормотал Джованни: "Какая красивая была эта женщина из книги, Вечерний Цветок. Она мне даже снилась, — мужчина внезапно покраснел и отвернулся.
— А мой друг Ли, — отец Амио поднялся, — он был из старой христианской семьи. Они крестились еще при отце Маттео Риччи. И жена его покойная, она давно умерла, хоть и была маньчжуркой — тоже верила в Спасителя. Но дома, за закрытыми дверьми. Вы, же сами видели — в церкви, на мессе у нас только священники и послушники.
Джованни послушал пение птиц: "Но почему? Император, по вашим рассказам, разумный человек — почему он запрещает христианство?"
— Потому, — ответил отец Амио, идя к выходу из сада, — почему эта страна и называет себя "поднебесной империей". Нет другого неба, кроме этого, — он показал рукой вверх, — нет другого мира, Джованни, нет других богов.
— Это не сила, отец Амио, — коротко сказал мужчина, — это страх. Тот же страх, что…, - он не закончил и поморщился. "Беловодье, — вспомнил Джованни странное, певучее слово. "Нет, нет, — подумал мужчина, — я не знаю, что это такое. Я забыл".
— Вы только, пожалуйста, не вздумайте проповедовать, — сердито велел отец Амио, когда они уже подходили к лошадям. "Даже мы этого не делаем. Вы же не хотите, чтобы ваша голова полетела с плахи, а вслед за ней — и наши головы?"
— Ну как я могу? — Джованни вскочил в седло и широко, чарующе, — как ребенок, — улыбнулся. "Я же не священник, отец Амио, я едва помню, как меня зовут, как я могу проповедовать?"
— Ну, — иезуит тронул лошадь, и они поехали по обсаженной кустами шиповника, широкой дороге, на юго-восток, к городу, — молитвы-то вы помните, Джованни.