Страница 2 из 61
Руки Ирины дрожали, в горле пересохло. Все плохое вспомнилось одновременно. И не желало забываться ни на секунду. И еще кое-что…
ДЕНЬГИ!
Это слово сводило ее с ума. Оно вползало в мозг, оно растягивалось:
ДЕНЬГИ.
И тут же сжималось:
ДЕНЬГИ,
чтобы врубиться в мозг и ползти в нем бесконечной лентой:
ДЕНЬГИДЕНЬГИДЕНЬГИДЕНЬГИДЕНЬГИ-
ДЕНЬГИДЕНЬГИДЕНЬГИДЕНЬГИДЕНЬГИ-
ДЕНЬГИДЕНЬГИДЕНЬГИДЕНЬГИДЕНЬГИ-
ДЕНЬГИДЕНЬГИДЕНЬГИДЕНЬГИ
Единственное место, где «слово» забывалось напрочь, — студия.
Странное свойство имели здесь стены. Они теряли плотность, становились мягкими, а затем вязкой массой бесшумно оседали на пол, и перед глазами Ирины открывался прекрасный мир, о котором невозможно рассказать. Лишь написать, создав невообразимые оттенки. Если сумеешь.
Ирина умела. Она любила свой мир.
Мир, который она потеряет, если не заплатит за три просроченных месяца аренды и еще за три месяца вперед.
Будь проклят дизайнер долларовой бумажки!
Но как прекрасно его творение! И как недоступно…
Ирина вышла из квартиры и посмотрела в спину Винсенту, который с грохотом скатился по лестнице, волоча за собой тяжеленный кожаный рюкзачок. Со стороны казалось, что парень вывел прогуляться упитанного поросенка на поводке.
Ирина вздохнула и вошла в лифт. Нажав кнопку последнего этажа, она прижала ухо к пластиковой стенке и прислушалась. Движок ровно постукивал, отсчитывая этажи: восемь, девять, десять, одиннадцать… Лифт дернулся, и металлические створки медленно спрятались: одна вправо, другая влево. Ирина вынула из заднего кармана тяжелый ключ, пристегнутый к цепочке с витиеватым плетением. Открыв дверь студии (здорово иметь студию в собственном доме!), Ирина прошла внутрь.
Маленькая комната завалена разнообразным барахлом художника. Вдоль стен беспорядочно выстроились десятки завершенных, не совсем законченных и чистых холстов. Множество других свисали со стен.
Очень удобно — не приходилось тратиться на побелку. Но росло число извилистых трещин, которые забавно разбегались по штукатурке, кое-где обвалившейся и вполне модерново обнажившей куски кирпичной кладки.
Комнатка маленькая, но чтобы добраться до нужного места, иногда приходилось довольно долго отыскивать свободное место на полу, стоя на одной ноге и высматривая немногочисленные проливы между островками архипелага. Архипелаг вырос из кучек тюбиков с краской, полупустых банок, содержимое которых иногда ставило в тупик саму художницу, и еще из тряпок, собравших на себе все цвета и оттенки, которые могли породить буйная фантазия и случай.
Общее впечатление запущенности завершали давно немытые окна. Ирина боялась высоты, а муж забывал о ее просьбе через мгновение после произнесения этой просьбы.
Ирина захлопнула дверь, сыгравшую для нее знакомую и любимую мелодию старых дверных петель. Женщина остановилась, прислонилась спиной к двери и медленно сползла на холодный пол, хотя ее мама всегда говорила: «Сидеть на холодном — вредно для воспитанных девочек».
«Почему именно воспитанных? Что, женское хозяйство у невоспитанных иначе наворочено природой?»
Черт! Опять никчемные мысли! И ни одной по делу… Что же это такое?
И опять визгливо дернулось в мозгу:
ДЕНЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬ-ГИ!
Ирина закрыла ладонями уши, широко растопырив пальцы — еще одна девчачья привычка. Но надолго забыться не получилось. Помешал «черный самурай», как прозвала про себя Ирина телефон с автоответчиком, продукцию страны лаковых миниатюр и завернутых в шелковые лоскутки маленьких гейш, косоглазо радующихся каждому встречному на токийских перекрестках. Телефон громко икнул и выдал грубым мужским голосом не по-японски:
— Алло! Алло! Ирина Павловна! Ирина Пав…
Ирина уже успела перепрыгнуть через третий остров архипелага и спикировала грудью прямо на трубку:
— Слушаю, Максимилиан Семенович! Бегу, Максимилиан Семенович! Уже в пути, Максимилиан Семенович!
«Еле выговоришь! Его родители, понятно, фантазеры, но каково мне!»
— Ты еще в студии? А кто работу за тебя сдавать будет? Илья Глазунов? Он человек занятый, на интерьеры не разменивается!
Максимилиан Семенович, один из немногочисленных клиентов микроскопического рекламного агентства, где Ирине иногда перепадали мелкие гонорары, обожал при случае намекнуть на свое якобы знакомство с Глазуновым. На вернисажах он подтаскивал к Глазунову знакомых, долго тряс ему руку, но стремительно удалялся, когда изумленный маэстро собирался поинтересоваться, что это за тип.
Ирина умчалась, на лету успев ткнуть пальцем кнопку и включить автоответчик.
Картины в студии, казалось, загрустили без хозяйки и еще более уныло провисли на разлохмаченных бечевках.
Телефон опять звякнул. Раздраженный мужской голос выкрикнул:
— Слушайте, как вас там… Ирэна! Мне, в конце концов, надоели ваши фокусы! То вам нравится проект, то не нравится… Сами время тянете. Нечего корчить из себя гения! Все мы гении… В общем, можете считать себя свободной. Ваши заказы я передаю нашему новому сотруднику. Все!
Картины застыли в скорбном молчании.
Бедная хозяйка!
Ольга лежала в постели и смотрела на скачущих в траве зайцев. Много-много зайцев. Они улыбались, поджимали лапы, трепыхали куцыми хвостиками и затем стремительно прыгали. Один за другим. В том порядке, как были нарисованы на простыне, под которой Ольга задумчиво покачивала ногой, заставляя пушистых зверьков шевелить ушами и разбегаться в разные стороны. И так каждое утро.
Травка нарисована. Зайцы, отштампованные на простыне, тоже ненастоящие. И бежали они на одном месте. Не торопясь.
Ольга не торопилась. Слишком много причин никуда не спешить. Во-первых, на работе никто не ждет. Причина: работы нет. Ну, а все остальное можно и не перечислять.
Сногсшибательная красота Ольги в любом обществе действовала с эффектом террористического акта группы безумных фанатиков. Ее нежное, волнующее обаяние взрывало серые будни. Мужчины ошеломленно пытались засунуть ноги в нечищеных ботинках под стулья, женщины с ненавистью прятались по углам и оттуда источали мазутные потоки зависти.
В детстве Ольга стеснялась своего высокого роста и немного сутулилась, словно стараясь приблизиться к тем мальчикам, которые ей нравились. Она неизбежно превратилась бы в уродину, пока вечно занятая мама не нашла время и не объяснила дочке, что рост — достоинство, а не недостаток. Слово мамы для Ольги закон. Она немедленно выпрямилась. Задрала подбородок и с тех пор так и идет по жизни.
В ней восхищает все: длинные прямые русые волосы, голубые глаза, идеальные фигура и черты лица. Одним словом, «белокурая бестия».
Ласковая, добрая, чудесная… Мужчины говорили ей и о ней тысячи известных трогательных слов, а некоторые поклонники, из числа самых восторженных, придумали несколько сотен новых.
Избыток чего-то, учит наука, ведет к девальвации.
И однажды Ольга ощутила пустоту.
Она поняла. Сонмы поклонников обожали ее внешность, блестящую оболочку и мгновенно терялись, когда Ольга обнаруживала незаурядный ум и способности. Это как-то неприлично, вызывающе. Получается, она и так знает себе цену и трепаться об этом излишне. А в трепе — половина обаяния для мужчины. Ольга спокойно смотрела в глаза поклонникам, и те исчезали, словно кучки мусора под метлой ловкого дворника.
Конечно, приходили и сильные, смелые, которые задерживались с ней дольше. Но и они уставали: то ли от каждодневной красоты белокурой бестии, то ли от внимания к Ольге со стороны мужчин везде, где она появлялась. И сильные тоже уходили.