Дар дождя

После школы я швырял портфель в комнату и шел на пляж у подножия Истаны, карабкаясь вниз по вделанным в скалу деревянным ступенькам. Остаток дня я плавал в море и читал, сидя в тени изогнутых луком шелестящих кокосовых пальм. Я читал из отцовской библиотеки все подряд, даже то, чего не понимал. Когда мое внимание покидало страницы, я откладывал книгу и принимался ловить крабов и охотиться на мидий и лангустов, прячущихся на отмелях. Вода была теплой и прозрачной, оставшиеся после прилива озерца кишели рыбой и странными морскими гадами. У меня была собственная маленькая лодка, и я управлял ей, как настоящий моряк.

Братья и сестра были настолько старше, что я проводил с ними очень мало времени. Изабель, которой, когда я родился, исполнилось пять, оказалась самой близкой мне по возрасту, а Уильям и Эдвард были старше соответственно на семь и десять лет. Уильям иногда пытался привлечь меня к своим занятиям, но мне всегда казалось, что он делает это из вежливости, и по мере взросления я обычно находил предлог избегать его общества.

И все же, даже предпочитая собственную компанию, я иногда находил удовольствие в компании братьев и сестры. Уильям, который всегда старался произвести впечатление на какую-нибудь девушку, часто устраивал теннисные вечеринки или пикники с выездом в прохладу горы Пенанг, куда в стародавние времена до моего рождения, когда фуникулера еще не было, путешественники возносились в портшезах на плечах обливавшихся потом китайских кули. На горе у нас был дом, уцепившийся на краю крутого обрыва. По ночам там было холодно, что создавало отрадный контраст с жарой на побережье, а внизу рассыпались огни Джорджтауна, приглушавшие свет звезд. Однажды мы с Изабель заблудились в горных джунглях, сойдя с просеки в поисках орхидей. Она не плакала и даже пыталась меня подбодрить, но я знал, что ей страшно не меньше моего. Мы несколько часов бродили по буйным зеленым зарослям, пока снова не вышли на просеку. Отец часто устраивал в Истане по несколько приемов подряд, и нас то и дело приглашали на вечеринки и приемы в другие дома, на гонки драгонботов[20] на эспланаде, крикетные матчи, скачки и любые события, которые могли хоть в малой степени послужить поводом для танцев, выпивки и смеха. И пусть я неизменно принимал эти приглашения, часто возникало ощущение, что звали меня из-за веса отца в обществе и больше ни почему.

Нашей семье принадлежал островок примерно в миле от берега, густо поросший лесом. Добраться до него можно было только с берега, выходившего в открытое море. Я провел там не один день, представляя себя жертвой кораблекрушения, как будто я один на всем белом свете. Я даже ночевал на острове, когда отец уезжал в Куала-Лумпур.

В начале тридцать девятого года, когда мне было шестнадцать, отец сдал островок в аренду и заявил, что нам больше нельзя на нем появляться, чтобы не побеспокоить жильца. Я был сильно разочарован потерей убежища и несколько недель следил за происходившим. Судя по материалам, которые рабочие перевозили на маленьких лодках, на острове строилось небольшое здание. Я замышлял проникнуть на остров, но запрет отца меня удержал. Я отказался от своего плана и попытался больше о нем не думать.

А на другом конце света, страны, не имевшие к нам никакого явного отношения, готовились к войне.

– Могу ли я поговорить с хозяином дома?

Я слегка вздрогнул. Шла вторая неделя апреля, в ранних сумерках моросил дождь, мелкий, словно подхваченные ветром семена диких трав, обманчивой лаской напоминая о скором наступлении сезона муссонов. Блестел влажный газон, и аромат казуарины расцвечивал запах дождя. Я сидел под зонтом на террасе, читал и разглядывал небо, блуждая в мечтах, наблюдал за тяжелыми облаками, пытавшимися прогнуть горизонт. Слова незнакомца, пусть и сказанные тихим голосом, выдернули меня из моих грез.

Я повернулся и посмотрел на говорившего. Это был мужчина под пятьдесят, среднего телосложения, довольно коренастый. Его волосы были почти серебряными от седины, очень коротко подстриженными и блестели, как мокрая трава. Квадратное, изрезанное морщинами лицо, круглые глаза, странно сверкавшие в сумерках. Черты его лица были чересчур резкими для китайца, и акцент был мне незнаком.

– Я сын хозяина. Что вам нужно?

Я вдруг осознал, что совсем один. Слуги находились у себя, готовили ужин. Я сделал зарубку в памяти, чтобы поговорить с ними о допуске в дом незнакомых людей без всякого уведомления.

– Я хотел бы одолжить у вас лодку.

– Кто вы? – Я был Хаттон, и грубость часто сходила мне с рук.

– Хаято Эндо. Я живу там, – он указал на остров, мой остров.

Вот, значит, как ему удалось войти в дом. Он пришел с берега.

– Отца нет дома.

Вся моя семья уехала в Лондон навестить Уильяма, который уже год как окончил университет, но возвращению домой и работе предпочел английских друзей. Раз в пять лет отец нехотя передавал дела фирмы управляющему и надолго увозил детей в метрополию – практика, которую многие англичане в колониях считали такой же священной, как религиозное паломничество. На этот раз я решил не ехать. Отец остался недоволен, потому что спланировал поездку, чтобы она совпала с началом каникул, и даже договорился с директором школы, чтобы мне разрешили пропустить первый месяц нового учебного года. Но я подозревал, что брат с сестрой испытали облегчение: я часто чувствовал, что им мало нравилось объяснять наличие брата-полукитайца своим английским друзьям и дальним родственникам.

– Тогда я прошу лодку у вас, – незнакомец был настойчив. – Боюсь, мою смыло приливом. – Он улыбнулся:

– Наверное, сейчас она уже на полпути к Индии.

Я встал с плетеного кресла и предложил ему пройти со мной в лодочный сарай. Но Хаято Эндо не двинулся с места, не отводя взгляда от моря и затянутого тучами неба.

– Море способно разбить сердце, правда?

Впервые кто-то другой описал мои чувства. Я остановился, не зная, что сказать. Всего несколько простых слов выразили мое чувство к морю. Его красота действительно разбивала сердце. Несколько минут мы стояли молча, соединенные общей любовью. Ничто не двигалось, кроме дождя и волн. За стеной облаков вспыхивали и набухали вены молний, окрашивая избитое в синяки небо в розовый, и мне показалось, что я вижу, как кровь бесшумно пульсирует по желудочкам огромного человеческого сердца.

– Сейчас море – единственное, что соединяет меня с домом, – произнес он, будто сам удивившись сказанному.

Мы вышли под дождь, и трава губкой запружинила под моими босыми ногами. Лодочный сарай стоял на берегу, и мы спустились вниз по длинной деревянной лестнице. Один раз я поскользнулся, и мужчина мгновенно вытянул руку, удержав меня. Почувствовав ее силу, я тут же обрел равновесие. Взглянув на него, я произнес:

– Я хожу здесь каждый день. Я бы не упал.

Казалось, мое раздражение его позабавило. Место захвата горело, и я с трудом устоял, чтобы его не потереть. Мне было интересно, зачем он арендовал наш остров.

А потом мы оказались на песке. Вокруг были только рев моря и гул ветра. Никаких прочих звуков. Ни единой птицы в небе. Ветер взбалтывал море, разрисовывая его белыми полосами и хлестал нам лица и волосы бесконечным дождем. Было здорово быть живым.

Мы вытащили мою лодку и подтянули ее к месту на берегу, откуда ему было бы легче выгрести против морской ряби. Стоило спустить лодку на воду, как откатывающиеся волны тут же настойчиво потянули ее в море. С этого участка пляжа мне был виден только край Истаны, словно форштевень огромного огибающего мыс судна.

– Спасибо, что одолжил мне лодку, – сказал он с легким поклоном, который я, не задумавшись, тут же вернул. Он посмотрел на остров и снова повернулся ко мне:

– Поедем со мной. Разреши мне отплатить тебе за доброту и угостить ужином.

Он заинтриговал меня, и я шагнул в лодку.

Греб Хаято Эндо ровно, разрезая носом суденышка бурлящие волны. Он направлялся к прибрежной отмели, искусно избегая скал. Как только мы приблизились к острову, он перестал грести, предоставив волнам поднять нас и вынести на берег. Лодка содрогнулась от удара.

20

Большое двадцатиместное каноэ с головой и хвостом дракона.