Страница 2 из 138
Историки не любят неудачников и стараются в своих исследованиях обходить их имена, хотя порой они опережали свое время и выступали с идеями, подсказывавшими направление развития общества. Имена Джона и Джесси Фремонт упоминаются в солидных исторических грудах, но, как нам кажется, роль этих двух личностей в ходе событий в середине XIX века в Соединенных Штатах не раскрыта достаточно полно. Ведь Джон и Джесси были не только сторонниками американской экспансии на Запад, но и первопроходцами в освоении западных земель, как об этом ярко повествует Стоун. А что другое способно выковать новый характер, новые нравы, как не жизнь в новых, ранее неизведанных условиях?
Обратимся к свидетельству такого проницательного и авторитетного наблюдателя, как Чарлз Диккенс, посетивший Соединенные Штаты в 1842 году и побывавший в тогдашних западных землях, в том числе в Сент-Луисе, который часто упоминается в повести Стоуна. 22 марта 1842 года Диккенс писал своему другу Уильяму Макриди, английскому актеру и режиссеру: «Народ здесь сердечный, щедрый, прямой, гостеприимный, восторженный, добродушный, с женщинами все любезны, с иностранцами открыты, искренни и чрезвычайно предупредительны; они гораздо менее заражены предрассудками, чем принято думать, подчас чрезвычайно воспитанны и учтивы, очень редко невежливы и грубы». Не представит большого труда читателю убедиться в том, что именно такими свойствами наделены герои Ирвинга Стоуна.
Понятно, у Диккенса были наблюдения и негативного порядка, и касались они в первую очередь положения рабов и индейцев. Ирвинг Стоун не акцентирует внимание на этих особенностях американского общества, но и не уклоняется от исторической правды. Последнее обстоятельство делает книгу особенно ценной.
Читатель, желающий лучше познать историю Америки и формирования американской нации, почерпнет из повести Стоуна много полезной информации.
Джин, в которой я нашел мою Джесси
Книга первая
РАННИЙ РАСЦВЕТ
Она стремительно ворвалась, шурша платьем из тафты, в приемную Академии мисс Инглиш, ее карие глаза сверкали от возмущения. Не глядя по сторонам, Джесси Бентон устремилась к отцу и сказала с твердостью в голосе:
— Я не останусь ни одного дня в этой школе. Я еду домой с тобой сегодня же!
Не пытаясь даже встать со стула, ее отец спросил:
— Что случилось?
— Я добилась того, что Гарриет Уильямс выбрали королевой Мая. Она самая красивая девушка в школе и танцует лучше всех. Но во время завтрака мисс Инглиш объявила, что королевой должна быть другая.
Томас Бентон уставился на огромные глаза дочери:
— Надеюсь, что приняла решение, спокойно взвесив его?
Она откинула назад голову в знак решительного отрицания.
— Я поднялась и закричала: «Это несправедливо и нечестно! Гарриет выбрана правильно!»
— И что же произошло потом?
— Мисс Инглиш вызвала меня, поставила перед классом, положила руку на мою голову и сказала: «Мисс Джесси, у вас вроде бы повышенная температура. Будьте добры, сходите к врачу».
Том Бентон усмехнулся на нарочитую строгость голоса своей дочери.
— Как понравился тебе отвар сенны?
— Он чудовищный, спасибо тебе. Меня держали в одиночке весь день. Но я не теряла времени, задумав бунт. В день праздника все девушки принялись жаловаться на головную боль, и нас уложили в постель. Скажу тебе, что пить слабительный чай не так горько, как смотреть на попытки той, другой королевы танцевать. Ее назначили только потому, что она из семьи Фицхью, а отец Гарриет — всего лишь правительственный клерк…
— Джесси, дорогая, — прервал ее отец, — мама чувствует себя не очень хорошо и не смогла прийти на музыкальное представление, поэтому я привел своего друга. Могу ли я представить тебе лейтенанта Джона Чарлза Фремонта?
Молодой человек в армейской форме, стоявший позади кресла, в котором сидел Том Бентон, шагнул вперед, под свет канделябра. Раздражение Джесси, переполнявшее ее с самого утреннего завтрака, тотчас же испарилось, словно выдернули пробку, мешавшую его выходу. Ее первой мыслью было: «Наконец-то я вижу мужчину, который выглядит лучше, чем мой кузен Престон. Рада, что не сделала глупость и не надела новое розовое полосатое платье с бантом вместо муслинового в голубой горошек».
Она протянула руку, и он пожал ее. Молодой человек не делал резких движений, не сдавливал ее ладонь, он отвечал таким же пожатием. Она почувствовала, что их рукопожатие было подобно мимолетному соприкосновению плоти, а не пустому формальному жесту.
Это ощущение прошло. Она услышала слова отца:
— …Майская королева вроде бы лучшая ученица в школе. Разве Харриет не миф класса?
Преодолевая упорное нежелание, она все же смогла ухватить нить разговора. Казалось, утро уже прошло и осталось далеко позади. Питая отвращение к школе, она воспользовалась несправедливостью, учиненной в отношении Гарриет, чтобы оттянуть ответ.
— Нет, — все же уступила она, — Гарриет чаще сидела на вершине шелковицы, чем возглавляла класс. Мы могли подниматься на дерево из окна моей комнаты, а преподаватели не слышали, как мы разговариваем и смеемся.
— Ты была уязвлена, — рассудил сенатор Томас Гарт Бентон со свойственным ему важным тоном. — Если ты решила, что следует выбрать Гарриет, то должна была бы помочь ей в учебе, чтобы она получила все голоса. Верно ведь, лейтенант Фремонт, — продолжал он, — мы не можем допустить слабину как в политике, так и на войне?
— Правильно, — тихо сказал лейтенант, — на войне, в политике и в любви. Но этого не всегда легко добиться.
Джесси восхищенно посмотрела на молодого человека, подумав: своим дополнением он тонко обошел отца.
— Что же касается майского бунта, — продолжал ее отец, — то это дело опасное, оно может завести слишком далеко.
Джесси повернулась к лейтенанту Фремонту; ее лицо напоминало камею, обрамленную длинными каштановыми волосами, расчесанными на прямой пробор, а на висках так, что они закрывали уши, оставляя открытыми лишь кончики мочек. Для столь выразительного лица ее рот был несколько пухлым и ярким, выделявшимся на смуглом фоне ее гладкой кожи. Когда она сосредоточенно думала, на ее щеках появлялся румянец, как сейчас.
— Мой отец, — тихо сказала она, — не вправе читать такие проповеди, лейтенант Фремонт, он воспитал меня на рассказах о том, как он и Эндрю Джэксон взбунтовались против военного департамента.
Ее отец сделал жест, благосклонно признав свое поражение. Многие годы духовного общения научили Джесси удалять жало, прежде чем отец даст отпор.
— Однако я сдаюсь, — согласилась она, — так или иначе бунт бесполезен. Мать Гарриет забрала ее из школы сегодня в полдень. Пойдемте, джентльмены, в аудиторию, музыка вот-вот заиграет.
Она села между отцом и лейтенантом, а ее старшая сестра Элиза открыла музыкальный вечер, сыграв аккуратно, но без вдохновения одну из фуг Баха. В зале Академии разместилось около сотни гостей. Небольшую сцену освещали стоявшие на полу фонари, а темно-синие занавеси закрывали боковые окна от ранних февральских сумерек. Из-за ее рассказов о Гарриет они вошли в зал с опозданием, и им пришлось сидеть в дальнем углу на обтянутых тканью скамьях. Она была рада, что случилось именно так, ведь у нее была возможность рассмотреть лицо Джона Фремонта в полутьме.
Она удивилась, увидев, что он невысок ростом, во всяком случае не выше ее: их плечи и глаза были на одном уровне.
«Ну, он даже маленький, — подумала она. — Рост, как у меня, всего от силы метр шестьдесят. Странно, что я не заметила этого, когда мы стояли. Но он не выглядел мужчиной низкого роста».
Она повернулась и посмотрела на отца: над ней возвышалась его огромная фигура, с крупными костями, покатыми, как у нее, плечами, но тяжелыми и мощными благодаря годам, проведенным на открытом воздухе.
Она не питала большого интереса к музыке и тем более к этой фуге, которую в течение целой недели вколачивала в ее уши Элиза. Глаза Джесси блуждали по спинам ее однокашниц, сидевших со своими родителями. Она не хотела учиться в Академии мисс Инглиш в Джорджтауне, пригороде Вашингтона, и помнила ссору с отцом, когда он впервые сказал ей, что она должна заниматься в этой школе.