Страница 122 из 138
Оставив свой чемодан, она быстро прошла семь миль до Лебанона. Джесси не спала почти двое суток, ее протрясло дорогой, к тому же она упала из коляски на землю и почти лишилась сил, но душевная воля влекла ее вперед. Она надеялась найти в Лебаноне новую карету.
Уже стемнело, когда она добралась до городской площади. Дома в городе закрывались на ночь. Джесси поняла, что почти невозможно в такой час найти верховую лошадь; одновременно она почувствовала, что окончательно вымоталась и не сможет проехать без отдыха остающиеся пятьдесят миль до лагеря Джона. В одном углу площади стояли и беседовали три человека; она подошла к ним и спросила, как пройти к постоялому двору. Пожилой мужчина внимательно оглядел ее, затем предложил следовать за ним. Он сопроводил ее вверх по холму к большому дому, открыл дверь и пригласил войти. Его жена и дочь провели ее в большую семейную комнату; по их лицам, скрипкам и гитарам, по большой стопке музыкальных книг, по гладко причесанным светлым волосам Джесси поняла, что это кусочек Германии, перенесенный на почву Миссури.
Она объяснила, что ей нужна комната, чтобы отдохнуть несколько часов, и какой-нибудь транспорт, чтобы добраться до Спрингфилда. Хозяйка дома показала небольшую комнату-спальню. Джесси спала, пока не услышала шум поднимающейся по холму повозки. Она быстро оделась, узнала, что пробило уже четыре часа утра и что ее хозяйка смогла нанять лишь тягловую лошадь и деревенскую повозку. Младший сын хозяев вызвался быть кучером, но повозка двигалась так медленно, что при первой же возможности она наняла верховую лошадь у придорожного фермера.
Джесси добралась до лагеря Джона ночью. Часовой быстро отвел ее в палатку генерала, перед которой горел костер. Открыв полог и войдя внутрь, она увидела Джона, склонившегося над картами, разложенными на длинном дощатом столе. Он выпрямился и встревоженно засыпал ее вопросами: почему она приехала, как добралась, что случилось? К ней вернулся дар речи лишь после того, как она вымыла холодной водой лицо и руки и отдышалась.
— Джон, — сказала она, — президент Линкольн отзывает тебя. Генерал Хантер едет сюда, чтобы взять на себя командование.
На его лице появилась маска вежливой отчужденности, когда он задал вопрос:
— Скоро ли приедет генерал Хантер?
— Не знаю. Я всю дорогу опасалась, что опоздаю, что он появится здесь до меня.
— Мы атакуем на заре, — быстро сказал он. — Все планы готовы. Мятежники решили расположиться у Уилсон-Крик. Через несколько часов наступит кульминация нашей работы на протяжении месяца… и отмщение за смерть Натаниэля Лайона.
— Генерал Хантер, может быть, находится на расстоянии часа-двух пути.
— Я усилю охрану.
Он вызвал офицера, отдал приказ, чтобы через линии не пропускали никого ни под каким предлогом. После ухода офицера Джон сказал:
— Подойди сюда и сядь со мной за стол.
Она молча сидела, пока он излагал, показывая пальцами на карте, свой замысел, с помощью которого намерен разбить армию генерала Прайса и оттеснить ее. Она слышала не многое из сказанного им. Она знала, что он поведет свои войска в бой, что случившееся с Натаниэлем Лайоном у Уилсон-Крик может случиться и с Джоном Фремонтом, что многие солдаты могут погибнуть. Он может оказаться одним из них. Через некоторое время Джон понял, что она не слушает. Он увидел выражение тревоги в ее глазах, затем отодвинул в сторону свои бумаги и карты, взял ее руки в свои:
— Ты не считаешь меня соломенным генералом?
— Я просто думаю: несколько дней назад исполнилась двадцатая годовщина нашей свадьбы. Ты был в лагере около Озейдж-Ривера. Ни ты, ни я не подумали об этом. Мы были слишком заняты и обеспокоены. Итак, дорогой, это некое подобие нашего праздника.
Джон приложил ее ладонь к своей щеке, сказав при этом:
— Мы отметим завтра, когда закончится сражение и мы добьемся победы. Ты мне принесла настоящий подарок к годовщине, Джесси: шанс сделать добро, прежде чем станет поздно. Ты всегда давала мне шанс сделать добро, и всегда в самые критические моменты вроде нынешнего.
Они сидели в прохладной тишине палатки у грубого стола. Память возвращала их к прошедшим двадцати годам, каждый понимал, что это свидание может оказаться последним. В палатке витали невысказанные мысли, воспоминания о счастливых годах, об испытаниях и трудностях, через которые они прошли. Медленно, почти с трудом Джесси сказала:
— Легко говорить о любви в обычные времена, зная, что кризис далеко. Но сейчас, когда твоя жизнь в опасности и мы стоим перед возможной разлукой, я полна благодарности за наши двадцать лет товарищества, мне почти нечего сказать тебе, кроме того, что я говорила тебе много раз до этого: я люблю тебя, любила тебя с того момента, когда ты вышел из-за отцовского кресла в Академии мисс Инглиш и взял меня за руку, ты для меня — вся жизнь, и ты сделал мою жизнь красивой и счастливой.
Он стоял неподвижно и смотрел на нее.
— В тот дождливый полдень, когда мы сидели за чайным столиком у пылающего камина, я обещал тебе, что буду всегда любить тебя. Именно эта любовь поддерживала мои стремления отвечать твоим надеждам. Я не знаю, что произойдет завтра, Джесси, на войне не бывает уверенности. Может произойти что-то непредвиденное, что помешает нашей действительной победе. Но на заре я отправлюсь на поле боя с надеждой, что должен выиграть…
Раздался сильный стук по наружному столбу, поддерживавшему палатку. Курьер отогнул полог и вошел, на его лице были полосы там, где пот смыл дорожную пыль. Он отдал честь и спросил:
— Генерал Фремонт?
Затем оторвал подкладку сюртука, извлек вшитый под нее пакет и протянул его Джону.
Джон бросил бумагу на стол и вскрикнул:
— Сэр, как вы прошли через мои линии?
— Мне было приказано генералом Хантером передать вам это послание, сэр.
Он вновь отдал честь и исчез.
Джесси тревожно всматривалась в лицо мужа в то время, как он посмотрел вначале на адрес, а затем на подпись внизу страницы. После этого он протянул ей депешу. Она прочитала приказ, подписанный президентом Линкольном, освобождающий генерала Фремонта от командования. Они просидели некоторое время в горьком молчании, а затем Джон сказал:
— На заре атака не состоится. Все запланированное должно быть отброшено.
Сколько сейчас времени?
— Почти полночь.
— Разве ты не командуешь здесь до прибытия генерала Хантера?
— Технически, да. Командую.
— В таком случае, если генерал Хантер не приедет к заре, разве ты обязан отменить свои приказы армии? Все готово для великой победы. Армия Запада имеет право доказать, что она может сражаться и сыграть свою роль в войне. Ты, Джон, также имеешь это право. Если бы этого посыльного не пропустили до утра через линии…
Казавшийся ниже ростом и приунывший, он мог лишь сказать:
— Ты права, Джесси, атака должна состояться. Этот приказ будет стоить Северу потери важной победы. Завтра исполнится сто дней, как мы приехали в Сент-Луис; все, что мы делали с тех пор, каждый наш шаг был направлен к нынешнему моменту. Будет печально для дела Севера отбросить такую возможность…
— Тогда ты атакуешь?
— Нет, я не могу. Любой другой офицер мог бы, должен был бы. С моим прошлым я не могу.
— Но почему, Джон?
— Я не могу совершить мятеж.
Бег ее мыслей оборвался; вот здесь скрывается враг, их неизменный спутник, одно слово во всем мире, которое парализует их рассудок и отвагу, — символ их несчастья. Она быстро подошла к мужу. Они не должны спасовать перед мучительными тенями прошлого. Она осознавала огорчение, приуготовленное для него, если его сместят сейчас, в тот самый момент кульминации; если она сможет убедить его взять решительный, смелый курс, то ее миссия будет выполнена. После великой победы Джона она с достоинством сойдет со сцены, вернется на Север к своим делам, ибо ее миссия завершится. Джон пойдет вперед, к более крупным победам. Она твердо посмотрела в лицо мужа: