Страница 49 из 52
– Телефон звонит! – крикнул Барт.
Мюнстер с семьей гуляли по пляжу, пока солнце не начало садиться за лес на западе. Они едва успели войти в дом после целого дня, наполненного играми, ничегонеделанием и сладким чувством воссоединения. Мюнстер аккуратно сгрузил спящую дочку в ее кроватку, а Сюнн подошла к телефону.
– Это комиссар, – прошептала она, прикрыв трубку рукой. – Он так вибрирует, что вот-вот взорвется, – у него что-то с машиной…
Мюнстер взял трубку и приложил к уху.
– Ну что? – спросил он.
Затем больше ничего не произносил в течение десяти минут. Стоял у окна, слушал и кивал, в то время как жена и сын ходили вокруг, все сокращая круги. Сюнн все поняла с одного взгляда, и ее догадка тут же передалась шестилетнему мальчишке, который тоже уже не раз наблюдал такое.
Ошибиться было невозможно. Разговор шел не о машине. Она слышала это по голосу его начальника в трубке, похожем на глухие раскаты приближающейся грозы. Видела по фигуре своего мужа, по его стиснутым зубам, по напрягшимся, даже чуть побелевшим наверху, у самых ушей, скулам.
Час пробил.
И тут к ней подступила тревога. Та, о которой она не могла поговорить даже с ним, но которая хорошо знакома всем женам полицейских во всем мире.
Сама возможность того, что… Вероятность того, что все-таки может случиться…
Сюнн решительно взяла сына за руку и уже не отпускала. В душе она радовалась, что, несмотря на все, решила приехать сюда.
– Около двух? – переспросил наконец Мюнстер. – Да, понимаю. Соберемся здесь, да… конечно, смогу это организовать.
Он положил трубку и некоторое время смотрел в одну точку прямо перед собой.
– Невероятная чертовщина, – пробормотал он. – Но все, похоже, именно так, как он говорит….
Тут он осознал, что жена и сын стоят и смотрят на него с одним и тем же вопросительным выражением лица.
– Завтра утром мы пойдем брать Палача, – пояснил он. – Сегодня ночью остальные придут сюда, чтобы выработать совместную тактику.
– Сюда? – удивилась Сюнн.
– Круто! – воскликнул сын. – А можно я пойду с вами?
К половине пятого основной план был составлен. Его разработка заняла чуть больше времени, чем предполагал комиссар; вопрос о мотиве обсуждался со всех сторон, но как все это было взаимосвязано, никто до конца не знал. Однако все, что можно было прояснить, прояснилось. Пока продвинуться дальше не представлялось возможным, и, хотя некоторые фрагменты мозаики пока отсутствовали, всем было ясно, что в общих чертах будет происходить.
– Ждать дальше нет смысла, – сказал Ван Вейтерен. – Каждый знает, что ему делать… Думаю, мы не сильно рискуем, однако лучше быть готовыми к неожиданностям.
Мосер похлопал себя по выпуклости на бедре.
– Мюнстер?
Мюнстер кивнул.
– Полицмейстер?
Новый кивок, и Ван Вейтерен, захлопнул свой блокнот.
– Отлично. Тогда вперед!
Мысль о смерти пришла, как случайный гость, но стоило впустить ее, и она решила остаться насовсем.
И вот она уже поселилась в мозгу. Незваная и неумолимая. Словно рука, сжимающая в тисках диафрагму. Как медленно растущая опухоль. Серая туча, набухающая и распространяющаяся внутри нее, отбрасывающая тень безнадежности на все ее мысли.
Смерть. Внезапно это слово стало единственной реальностью. «Конец», – сказала она себе, и это не стало травмой или потрясением. Она умрет… либо от его рук, либо сама по себе. Лежа здесь, на полу, свернувшись клубком среди одеял, с ноющим телом и истощенной душой, которая все же оказалась ее самым слабым местом… именно душа сдастся первой, теперь она знала это; с того момента, как она отворила дверь смерти, огонь жизни стал угасать час за часом. Возможно, осталось всего сто, или семьдесят, или двадцать вздохов – и все прервется. Она начала считать; она знала, что так поступали заключенные в тюрьмах, – читала о людях, которые сохранили ясность сознания за счет того, что беспрерывно считали. Единственная проблема заключалась в том, что ей нечего было считать. Никаких событий. Никаких звуков. Никакого времени.
Только собственное дыхание и пульс.
Как она ждала его! Словно он был ее любовником – она буквально тосковала по нему. Ее тюремщик, ее палач, ее убийца? Все что угодно. Всякое изменение, всякое событие, каждый мыслимый перерыв… только не это бесконечное общение со смертью.
Ее проницательный и требовательный гость…
В миске еще оставалась еда, но есть не хотелось. Иногда она смачивала водой язык и губы, но и жажды уже не ощущала. Добиралась до ведра, но ничего не могла из себя исторгнуть… потребности покидали ее, одна за другой. Вот так просто обстояло дело.
Почему он не приходит?
Хотя время перестало существовать, она почувствовала, что его что-то задержало. Она решила досчитать до четырех тысяч ударов пульса, и если за это время он не появится, то она…
Она еще раз досчитает до четырех тысяч ударов пульса.
Можно ли отличить тысячу ударов пульса от другой тысячи ударов пульса? В самом деле, возможно ли это? А если и возможно, то какая от этого польза?
И, пока она считала, невидимая рука сжимала ее все крепче.
Туча росла.
Смерть заполняла ее.
– Я задержался, – проговорил он, и она едва различила его голос.
– Да, – прошептала она.
Он сидел молча, и она поймала себя на том, что начала считать его вдохи. Грубые звуки в темноте, однако его звуки, не ее… хотя бы что-то, не исходящее от нее самой.
– Рассказывай, – попросила она.
Он закурил, и внезапно она почувствовала, как слабый огонек разросся и проник в нее… в следующее мгновение свет пронизал все ее тело, и она потеряла сознание.
Очнулась она среди искрящегося, ослепительно-белого мира, пульсирующего и вибрирующего сияния, столь сильного, что внутри у нее все загудело. Восходящие спирали проносились у нее в голове, она кинулась в этот свет, ее засосало туда, и она повисла в невесомости среди этой адской вращающейся белизны, потока безумно белого света…
Потом все стало меркнуть. Поток света стал приглушеннее, затем стал медленно исчезать, покачиваясь волнами, и вскоре она снова почувствовала запах земли. Земли и табачного дыма. Снова увидела тьму и дрожащую красную точку – и поняла, что что-то произошло. Она точно не могла сказать что именно, но, кажется, она побывала где-то в другом месте и вернулась назад. И туча больше не росла в ней.
Что-то произошло.
– Расскажи, – попросила она, и голос снова повиновался ей, как прежде. – Расскажи про Хайнца Эггерса.
– Хайнц Эггерс, – повторил он, как всегда слегка помедлив в начале. – Да, я расскажу и об Эггерсе тоже. Правда, я так устал… очень устал… однако я намерен довести дело до конца.
Она не успела поразмышлять о том, какой смысл он вкладывает в эти свои слова.
Он откашлялся и начал:
– Это было в Сельстадте. Она переехала туда. Вернее, ее перевезли туда. Социальная служба отправила ее на принудительное лечение в Трикберг. Ты знаешь Трикберг?
– Нет.
– Один из тех реабилитационных центров, которым удается кое-кого спасти… не из тех, где пациентов то выписывают, то берут обратно, пока они не умрут от передозировки или укола грязной иглой. Как я уже сказал, их методика дает результаты… Мы поддерживали связь, навещали ее, она была в неплохом состоянии. Снова забрезжила полоска света, но через пару месяцев мы узнали, что она сбежала… Прошло довольно много времени… слишком много времени, прежде чем мне подсказали, что она может быть в Сельстадте. Трикберг находится в паре миль от него. Я поехал в Сельстадт и стал разыскивать ее. После нескольких дней упорных поисков у меня в руках оказался один адрес, и я отправился туда. Конечно, это был наркоманский притон… я многое повидал на своем веку, но не могу припомнить, чтобы видел кого-то в худшем состоянии, чем Бригитте и вторая женщина в конюшне Хайнца Эггерса…. Он так это и называл – конюшней. Видимо, подумал, что я пришел купить дешевый секс с одной из его проституток… или обеими сразу. Допускаю, что у него были и другие…