Свартхевди - северянин

Не думаю, что Уильям не понимает раскладов, вот только он немного занят перепалкой, перерастающей в скандал, и в запале перестает следить за языком.

У нас, на светлом Севере, есть такая игра, правила ее просты.

Садятся за стол двое, ставят пиво и угощение, и начинают друг над другом насмехаться. Состязаются в шутках друг над другом, и подначках. А проигравшим будет тот, кто не сможет ответить, или в гневе полезет в драку, или перейдет на прямые оскорбления. А тут проигравшего (и я даже знаю, кто им будет) позовут судиться на железе, и Уильям, насколько я сумел узнать его, от вызова уклоняться не будет.

Он достойный карл, хотя и несколько мягковат характером, но я горд, что он мой друг. И, через много-много зим, когда я, в возрасте ста двадцати четырех лет паду, сраженный рукой молодого воина, заставшего меня со своей юной и прекрасной женой; когда я пройду по радужному мосту и Хеймдалль распахнет передо мной ворота из клинков мечей – так вот, я не хочу слышать от своего отца и деда, которые встретят меня там, что-то вроде: «Где ты был, когда убивали твоего друга?».

И вот я стою невдалеке, но так, чтобы все слышать, и внушаю к себе отвращение. Внушаю, в смысле, одному из спутников этого самого Одерштайна, выбрав для этого самого горластого. И злость, и раздражение, и там еще всякое, что получится. Это дается мне нелегко, вроде как самому себя за волосы из болота тягать – нет опыта, нет практики, что поделать. Как-то не упражнялся раньше в подобном, ибо незачем было. Мне нужно это, чтобы быть вовлеченным в ссору вместе с Уиллом. Будь по иному – на драку я бы напросился и так. Но если напрошусь, то это будет отдельно моя драка, и отдельно – поединок Уильяма, в котором, если он будет происходить не на луках, можно ставить деньги на победителя и ждать верного выигрыша. А проклясть всех пятерых разом, чтобы у друга были шансы в поединке, у меня не хватит сил, да и он не простит мне такой победы, если узнает.

-... В своем болоте! Жрать лягушек с глиняной миски в холодном каменном сарае, которое ты называешь своим замком – не этого достойна сияющая Эллис!

- Не тебе, правнуку торгаша, поносить Ульбрехт, Одерштайн!

- Ты должен отказаться от помолвки, Ульбрехт, ты недостоин ее руки! – выкрикнул накачанный моей злобой дружок Ральфа.

- Ни ты, Одерштайн, ни твоя свора не будете говорить мне, что делать! – отчеканил Уильям, глядя противнику прямо в глаза.

Парня, которого я обработал, начало прорывать.

- Ты назвал нас сворой?! Псами?! Я, фрайхер Арман Земпел...

Брюхо уже сводит от голода и упадок волшебных сил – верный признак того, что я выложился почти до донышка. Что ж, пора и мне повеселиться.

- Твоя милость, - похлопал я Уильяма по плечу, вклиниваясь в перепалку - Ты не забыл, что нас ждут? Нам пора в путь, - с этими словами я приторочил мех с пивом к седлу Стофунтов и скинул лямку щита со спины, якобы, чтобы тоже повесить его туда же.

- Ты никуда не пойдешь, Уильям Ульбрехт! – это тот самый Арман не желал допустить даже просто возможность расставания с милым его сердцу Уильямом. Глаза парня налились кровью, лицо покраснело, он орал и брызгал слюнями так, что на него с недоумением стали коситься его спутники, включая того самого Одерштайна, а я подумал, что похоже перестарался. – Ты посмел назвать нас псами, а сам даже не можешь выдрессировать своих слуг, чтобы они не лезли в разговор!

- Ты ошибся, уважаемый, прости, не знаю твоего имени. Я не слуга, я сын ярла, - спокойно отвечал я ему – Уильям, в твоей стране очень странно приветствуют путешественников, криками и оскорблениями. Я всегда думал, что...

- Заткни своего раба, Ульбрехт, всем плевать, что он там себе думает!!! – проорал Арман. Ральф, в некоторой растерянности от такой истерики спутника, положил ему руку на плечо, дабы снизить накал страстей, но тот резким движением плеча скинул ее. – Заткни его и прими вызов благородно человека, я, фрайхер Арман Земпел, объявляю, что оскорблен твоими словами! Требую поединка!!! Или ты трус? Сразись со мной, а потом, если выживешь, можешь развлекаться со своим рабом!!!

Вообще-то можно было бы уже сейчас поймать этого горлопана за язык, сказал он достаточно. Но я предпочел подождать до верного.

- Твой друг отвратительно воспитан, - сообщил я Уильяму очевидное, не давая принять приглашение подраться – Наверное, он плохо слушал своего, несомненно, достойного отца, когда тот учил его вежеству. – и, обращаясь уже к багровому от бешенства задире – Вновь повторяю тебе, я не раб и не слуга, я сын ярла. Мы незнакомы, но почему ты оскорбляешь меня?

- Ульбрехт!!! Заставь уже заткнуться свою подружку и прими...

Присутствующие так и не узнали, что он хотел нам поведать: непросто хулителю орать и ругаться, когда его нос превращается в плоскую лепешку и размазывается по лицу, а помогает ему в этом мой гранитный кулачище. И сразу, дабы помочь ему поскорее закрыть рот, слева в Земпелову рожу врезалась окантованная железом кромка щита.

Глава 28.

- Зачем ты это сделал, Свартхевди?

- Что именно? – как бы не понял я слова Уилла – Зачем что? Зачем щитом? Все просто, сын Вильгельма: он просто был у меня в левой руке. Не знаю как у вас, но нам, детям Всеотца, Асы велели за языком следить, ибо свободный за речи свои должен держать ответ сам. Не волен в словах своих трэль, но за него ответит хозяин. За ребенка - отец, за бабий бескостный язык ответит муж. Так чему ты удивляешься, разве и у вас не так?

- Зачем ты влез в это дело. Ты нашел себе могущественных врагов. Даже если мы выпутаемся из этой истории, Одерштайн так тебе этого не оставит, его люди будут искать тебя.

Я пожал плечами.

- Пусть ищут, и винят потом себя, если найдут.

Уильям тяжело вздохнул.

- Это было мое дело. Мой давний недруг...

Врагов, недругов, хулителей, завистников, недоброжелателей и всякой прочей плесени всегда много. Это хороших людей обычно мало, беречь их надо.

Примерно так я ему и ответил.

Суд по происшествию уже прошел, решение вынесено, чего теперь переживать? Но Уильям, тем не менее, переживал.

- Но знаю, чем ты недоволен, Уильям Вильгельмссон!

Тот с недоумением на меня посмотрел.

- Всю славу хотел забрать себе, сразить Одерштайна и его шавок, и прибыть к красавице Беате с победой! Потому ты и затеял ссору, ведь так? – я насмешливо прищурился – Недостойно думать лишь о себе, твоя милость, правильно поделиться славой с другом!

У «его милости» от возмущения отнялся язык, зато хоть дергаться перестал.

Я специально дразнил Уильяма, хоть это вроде как, было и неправильно. Мудрость предки облекали в слова не зря:

Хорошему другу

что только хочешь

правдиво поведай;

всегда откровенность

лучше обмана;

не только приятное

другу рассказывай *

Но... Четверо против двоих это гораздо лучше, чем пятеро против одного, особенно, если этого одного в споре клинков одолела бы и старуха Хильда. Ну, может, и не одолела бы, но имела бы на то хорошие шансы.

Земпел на суд пришел на своих ногах, но был он ближайшие пару дней не боец: рассеченную до кости скулу чем-то залепили, его шатало, а глаза то и дело съезжались к переносице. Целитель в Эйхельфельде был, и помощь пострадавшему оказал, но... Что ж поделать, тяжела рука у сына моего отца, и вторая тоже тяжела, и Олаф хорошо учил меня.

Вдоволь подраться на площади нам не дали: сокрушив Земпела, я сбросил по щиту пинок одного из его друзей, лягнул его под колено и принял на плоскость клинок другого, сбил нижней кромкой режущий удар третьего. Секиру лапать даже не пытался – нас тут же разняли: рослый стражник, до того наслаждавшийся бесплатным развлечением, просунул между мной и супостатами свое оружие, что-то вроде широкого мясницкого тесака с крюком на обухе, насаженного на недлинное древко, его напарник тут же проделал то же самое, из-за их спин раздался пронзительный переливчатый свист. Никак подмогу созывали.