Воздаяние

- Антонио Турамини. Заброшенное поле возле Поджибонси, весь изувечен, череп расколот пополам, лицо разбито о камни. Джулио Миньявелли найден с поломанной шеей у парадного входа своей виллы. Упал же с верхней ступени мраморной лестницы, лицо разбито вдрызг. Микеле Ланди просто пропал на болотах, зацепиться тут не за что. Пьетро Грифоли вытащен из колодца с поломанной шеей. Карло Донати гибнет над выгребной ямой от остановки сердца, Никколо Монтичано сидит мёртвым у Фонте Бранда, Паоло Сильвестри лежит в тупике возле Сан-Вирджилио, и он тоже мертвее кованой подковы.

Прокурор, который только что вернулся из мертвецкой, сидел у окна в подестате, закусывал кусками грибной лазаньи и кивал на каждое слово начальника. Наконец, дожевав последний кусок и запив его кувшинчиком молока, Монтинеро заметил: "Всё верно"

-Сходство прослеживается в трёх последних случаях, - продолжил Корсиньяно, - но не исключено, что и первые четыре являют ту же картину смерти, просто мы не имели возможности заметить это из-за явных травм жертв, тем более что эти смерти были сочтены случайными.

Прокурор снова кивнул

-И это верно.

-Если предположить, что они тоже погибли от остановки сердца, что из этого следует?

-Что существует убийца и он ловок, как чёрт, ваша милость, - ответил Монтинеро, - ибо полагать, что мессир Фабио специально отобрал себе в охрану людей с плохим здоровьем, склонных умирать от сердечных приступов, - это чересчур фантастично.

-Правильно. Следовательно, убийца существует...

Лоренцо Монтинеро залез пальцами в густые космы черных, с утра нечесаных волос, ибо ночевал в подестате, откинул волосы назад и кивнул.

-Мы это и предполагали, просто не склонны были рыть землю для Марескотти.

-Ну, а любопытства ради, кого бы ты заподозрил?

-Вы прямо как мессир Венафро... - усмехнулся прокурор, но тут же вернулся к сути вопроса, - это либо слуга, которого никто не замечает, либо тот, на кого и помыслить невозможно, вроде того же Венафро или Арминелли, - зевнул прокурор. - В любом случае, нужно... - он потянулся, разминая затекшую шею.

-Нужно? - вопросительно повторил подеста.

-Нужно сидеть тихо и не мешать ему избавить нас от Марескотти, - спокойно обронил Монтинеро, встретившись взглядом с подеста. - Это наш город и мы должны быть в нём хозяевами. А когда наглая тварь вообразила себя царем и Богом и считает себя неподсудной, - за это по рукам давать надо. Нам с гарнизонными, пока он жив, не поладить.

-Это всё понятно... - подеста почесал кончик носа и прищурился, - но такого ловкача, как этот...

Монтинеро поднял глаза на Корсиньяно. Тот пожевал губами и проронил:

-Такого нам... и в штате иметь не помешало бы.

-Да, он ловкач.

-Я не прочь был бы с ним познакомиться.

-Я тоже, - согласился прокурор, - и это вполне возможно. Убить шавок Марескотти - полдела. Он, естественно, должен уничтожить и Фабио - иначе и затеваться не стоило бы.

-Думаешь, установить наблюдение за палаццо Марескотти?

-Не думаю, с чего бы это мне так думать? - хладнокровно ответил Монтинеро. - Познакомиться с убийцей, конечно, интересно, но куда интереснее и важнее похоронить нашего дорогого Фабио. Наблюдение же может либо спугнуть убийцу, либо, что и того хуже, помешать ему. Убийство Фабио Марескотти будет громким делом, следов и улик будет немало - по ним и вычислим проныру. Сейчас же нужно помочь ему, а не мешать. Жар удобнее всего загребать чужими руками. Обстановочка-то меняется, вы заметили?

-В смысле? - не понял подеста.

-Чезаре уже не опасен... Гарнизон городу скоро может стать обузой, - многозначительно проговорил Лоренцо Монтинеро, - мы дождались. Он застрянет между Сциллой и Харибдой. Либо наш дорогой Фабио падет жертвой ловкача-убийцы, либо... от него избавится хозяин города. Наша задача - устроить так, чтобы мессир Марескотти мог бы выбирать только одну из этих двух возможностей.

-Ты полагаешь, с Борджа покончено?

Монтинеро пожал плечами.

-Дни его сочтены, папашу ему всё равно не воскресить. Папа Юлий мне кажется человеком, привыкшим добиваться своего, а он хочет уничтожить Чезаре. - Прокурор помолчал и твёрдо произнёс, - я поговорю с Квирини. Надо завести часы. Пусть тикают.

Подеста кивнул.

-Это разумно. Но скажи Гаэтано, чтобы он не слишком усердствовал. Опасно перегибать палку.

-Говорить такое его преосвященству излишне, он вполне разумен и умеет лить яд в чужие уши.

-А ты не мог бы все же поразмыслить на досуге об этом ловкаче?

-На досуге - мог бы, - кивнул Монтинеро, - и поразмыслю. Только сомневаюсь, что до смерти мессира Фабио у меня будет досуг.

Подеста смерил его взглядом, но ничего не сказал. Зато Монтинеро неожиданно спросил:

-Вы как-то обронили, что хотели бы пристроить дочерей. Сколько дадите за Катариной? Мне говорили - шестьсот дукатов?

Корсиньяно смерил его долгим взглядом.

-В зятья набиваешься? Так я, сам знаешь, из казны не ворую. Больше шестисот не наскребу. Но я видел, как ты вокруг моей девки вертишься и спросил о тебе. Говорит, не по душе ты ей, хоть и в толк не возьму, почему.

Прокурор пренебрежительно отмахнулся.

-Девичьи слова - мыльные пузыри.

Подеста развёл руками.

-Принуждать девку насильно я не стану. Уломаешь - бери.

-Угу, - кивнул Монтинеро и сообщил, что должен отлучиться по делу.

Расставшись с подеста, прокурор направился в город, остановился у колокольни, любезно поприветствовал звонаря церкви Сан-Доминико, синьора Бруно Кьянчано, после чего поспешил свернуть на улочку Сан-Джованни, в городскую баню, откуда вышел расфранченным и благоухающим кипрским мылом. Около шести вечера он завернул к дому начальника, откуда вскоре вышла девица, в которой любой узнал бы дочку подеста Катарину Корсиньяно. Они медленно побрели по узким улочкам, теперь похожие на обычных влюблённых: девица была кокетливо разряжена и легко опиралась на руку поклонника, мессир Лоренцо норовил то и дело приобнять красотку.

-А ты после венчания свозишь меня на побережье?

-Конечно.

-А в Рим?

-И в Рим тоже.

...Песок всё сыпался и сыпался из верхней колбы в нижнюю, снова истекал временем, отсчитывая бытийные часы, вызывая смутную тоску по тем обетованным временам, когда времени больше не будет. Неделю спустя после смерти Паоло Сильвестри мессир Фабио Марескотти неожиданно попал у мессира Петруччи в опалу, и причиной тому были весьма странные обстоятельства. Дело в том, что после смерти папы Пия III Святой престол занял Джулиано делла Ровере, Юлий II. Он, публично обещавший оставить Борджа на посту гонфалоньера, моментально отрёкся от своих слов, когда понял, что ни Франция, ни Испания не будут оказывать Чезаре былой поддержки. Тогда папа распорядился арестовать Чезаре и отправить в Остию, чтобы герцог сдал людям нового папы все принадлежащие ему замки. Впрочем, Чезаре удалось вырваться и добраться до Неаполя, находившегося под испанским протекторатом, и даже - связаться со своим старым дружком Гонсалво де Кордобой. Ха! Не тут-то было! Прошли золотые денёчки! Кордоба, желая сохранить хорошие отношения с папой, заключил Чезаре под стражу и отправил в Вильянуэва-дель-Грао в Испании, где герцога заключили в замок Ла-Мота. Сам Юлий проклял политику Александра VI, и заявил, что не будет даже жить в тех комнатах, где Родриго Борджа, узурпировавший папскую власть при помощи дьявола, осквернил Святую Церковь. Он под страхом отлучения от церкви запретил говорить или думать о Борджа. Его имя и память должны быть вычеркнуты из каждого документа. Все портреты Борджа приказано было покрыть чёрным крепом, все их гробницы - вскрыть, а тела отправить туда, откуда они пришли - в Испанию.

Эти приказы вызывали у Пандольфо Петруччи, главным врагом которого был сын папы Александра - Чезаре, улыбку удовольствия. Венафро и Петруччи следили за деяниями папы, как за перстом Божьим. Жизнь в Сиене сугубо оживилась, праздник следовал за праздником, капитан народа мелькал то на открытии новой школы для бедных, то на освящении росписей нового храма, то за закладке новой церкви, создавая себе репутацию ценителя искусств и покровителя художников, истинного Отца города.