Не бросайте бескрылок

-- Это птичка без крылышка, ее чуть кошка не съела, -- и Роман стал рассказывать про синичку, попавшую когда-то в лапы кошки. -- Плохо, что семечки почти кончились, -- вздохнул Роман.

-- Не проблема, у метро купим.

-- Надо, чтобы были не жареные.

-- Там одна старая учительница семечками торгует: попросим, она принесет не жареных. Выпусти синичку, чего ей в клетке сидеть.

-- Сейчас выпущу, только ты к ней сразу не лезь, она чужих боится.

-- Послушай, что я придумал про твою птицу. -- Нагнувшись к клетке, Богдан серьезно прочитал:

Птичка-однокрылка

в клеточке живет,

в поле не летает,

песен не поет...

-- Ну как?

-- Здорово! -- сказал Роман. Ему и в самом деле понравилось.

-- Мне тоже понравилось, -- кивнул Богдан. -- А знаешь, та учительница, что семечками у метро торгует, мне говорила, что мои стишки под Есенина. Это такой поэт, как у нас на Украине был Тарас Шевченко.

Щелкнул замок, и дверь открылась. Кузьма поставил на стол чашки с кашей и хлебом.

-- Ешьте, -- сказал он и, зевнув, вышел, опять закрыв дверь на замок.

-- Ты глянь, -- повеселевшим голосом сказал Богдан, -- еду раньше принес. Это он, наверное, тебя испугался? Давай есть: это твоя чашка, а это моя -- понял?

34

Поужинав, Роман лег на койку. Он думал, что сразу уснет, уж так намаялся, но спать расхотелось. Как же все круто изменилось в жизни! Ведь совсем недавно было как у людей: мать, отец, квартира, школа. И вот все рухнуло. Жгла обида на дикую несправедливость: ну почему он должен быть здесь -- рядом с кладбищем? Почему бабка выгнала? Ромка понимал, что просто так мать пропасть не могла. Эти и другие вопросы мучили, будоражили, сердили...

У соседа жизнь тоже не мед. Растянувшись на койке, Богдан уставился в потолок и не шелохнется. Из-за больной руки лежать может лишь на спине или левом боку. Куртку снял и бросил на ноги. Кажется, наговорился, а ведь только что рта не закрывал. Всем от него досталось, особенно предкам -- чехвостил злыми стишками почем зря: отец -- идиот, мать -- идиотка. Надо же додуматься! Перед тем как лечь, Богдан признался, что в Москву приехал один, а мать осталась в Донецке, где пьет и мужчин к себе водит. Ему все это осточертело, потому и уехал искать отца. По старым адресам не нашел и теперь вот скитается где попало. Жить у братьев противно, но куда деться? Кузя -- ничего, хоть не лупит, а Илья -- бешеный, бьет чем попадя. Позавчера снова заявил: я, мол, калеку из тебя сделаю, им, калекам, бросают больше.

-- Слушай, Богдан, а отец-то твой, может, и ничего? Ну, не такой уж плохой, -- нарушил молчание Роман.

-- Я его только на фотографии видел, -- вздохнул сосед. -- Мать сказывала, что был красивый и сильный. Я говорит, на него похож.

-- Конечно, похож, -- согласился Роман. Ему чуть легче стало, от того, что не у одного него в жизни все плохо, есть и похуже живут. Чего хорошего у Богдана? Мать пьет, отца сроду не знал. Отец Романа никуда не убежал, любит его. Вот как найдет, уж тогда никто не обидит.

-- А с тобой что? -- прервал его мысли Богдан.

-- Паршиво, иначе как бы тут оказался? Но меня отец любит, только бабка мешает. -- О матери смолчал, сам не во всем разобрался. Вспомнив про бабку, опять начал злиться: это она все подстроила! Сел на койку, огляделся. До того все противно и гадко, но ведь не убежишь: дверь на замке и решетка на окне. Надо с Богданом обговорить, тот наверняка найдет выход, а может, и вместе с ним убежит. Вдвоем-то веселей, да и не так боязно.

Дома бабка за каждым шагом следила и никуда кроме как в туалет одного не отпускала. И тут тоже под замком, а туалета вообще нет. Вот новость, как же без туалета? Ему вдруг захотелось "по-легкому". Спросил: -- А где, собственно, туалет?

-- Пописать можно в ведро, во-он у двери стоит, -- пояснил Богдан, -- подходи и "пис-пис".

-- В ведро?! -- удивился Ромка. -- Странно, очень странно!

-- Ну не на пол же! -- фыркнул Богдан. -- Уж лучше в ведро, чем на пол. -- И тут же чесанул стишками: -- Ромка писать захотел, а ведерко не узрел. Ха-ха! -- засмеялся довольно.

-- Чего ж тут смешного? -- шмыгнул носом Ромка. Его, как назло, уже подпирало. Встал, подошел к ведру и, отвернувшись, со стеснением справил нужду. Думал, что Богдан станет подкалывать, однако тот промолчал.

-- Ну а если... -- Говорить, что "если", Роман не стал, но Богдан сразу понял.

-- Тогда придется дубасить по стене и просить, чтобы кто-то из Кузильев открыл дверь и за ручку сводил в туалет.

-- Кого-кого просить? -- вытаращил глаза Роман.

-- "Кузильев". Кузя и Илья -- дошло?

-- В общем, да. А в туалет, значит, только за ручку?

-- И никак иначе. Да ты не горюй, ходить ночью по туалетам нам с тобой вряд ли придется: живот-то пустой. Хотя, может, при тебе кормить лучше станут?

"Богдан прав", -- подумал Роман, но в окошко на туалет с покосившейся дверью все же поглядел. -- Чего об этом-то еще голову ломать. Молча слушал Богдана: тот многое повидал и его так интересно слушать! Что, если б его не было и пришлось торчать в этой комнате с зарешеченным окном одному? Нет, даже представить невозможно, он бы умер с тоски. Вдвоем же что-нибудь обязательно придумают.

А Богдан рассказывал, как из Донецка добрался до Москвы. Было непросто, но добрался, потому как к людям подход находил. "Подвези, дяденька, отстал я, а мама с папой ищут и плачут..." Не отказывали, да еще и едой делились. Богдан сказал, что так можно добраться куда угодно.

-- А до моего города? -- спросил Роман.

-- Нет ничего проще, -- хмыкнул Богдан. -- Главное -- на глаза милиционерам не попадаться. Ведь сразу станут выяснять, кто ты и откуда. Меня один раз в дежурку таскали, но сбежал.

-- Сегодня отдыхаешь? -- спросил Роман.

-- Какой там отдых! Если б не облава, сидел бы как миленький у метро и канючил: подайте Христа ради калеке на пропитание! Помогите, люди добрые!

-- Это какая такая облава?

-- Ну, на беспризорников, что кругом попрошайничают. Сам слышал, как милиционер Илью предупредил, чтобы меня с собой день-два не брал.

Роман вытаращил на Богдана глаза: как это милиционер мог Илье открыть служебную тайну? Но оказалось, что Илья платит милиционеру деньги.

-- И много?

-- Когда как. Сам не видел, но думаю, немало, потому как собираю о-ё-ёй сколько.

-- Значит, завтра тоже не поедем? Мне, -- признался, -- хочется выспаться.

-- Кабы ехать, то Илья наверняка уже предупредил бы. А выспаться и мне хочется, -- Богдан рассмеялся. -- Я и в электричке, пока едем, сплю.

-- Вот только Бескрылку совсем кормить нечем, семечки-то тю-тю, -- вздохнул Роман.

Богдан оживился.

-- А вареные яйца или печенье она клюет?

-- Не знаю, не пробовал, да и где взять?

-- Так если не поедем, то будем шнырять по кладбищу. Завтра суббота, на могилы яйца, печенье и конфеты люди принесут. Конфеты уж точно не будет клевать, а печенье -- думаю, что будет.

-- А чего по кладбищу шататься? -- нахмурился Роман. У него такое времяпрепровождение интереса не вызывало, да и с могил брать, что мертвым принесут... бр-р!

-- Мы не шататься будем, а венки для Кузи воровать.

-- Венки воровать?! Не буду! -- отрезал Роман. -- Ты как хочешь, я не буду. Если Кузе надо, пусть сам и ворует.

-- Кузя воровать не станет, он только покажет, какие венки взять и к машине отнести. У меня есть ножницы -- проволоку "хык-хык". Но чтобы нас никто не видел, иначе поймают, а Кузя скажет, что он тут ни при чем.

Роман молчал. Разговор о венках и кладбище ему противен, уж лучше о чем-нибудь другом.

Нагнувшись к клетке, Богдан сказал Бескрылке:

-- Ах ты моя чирикченка! Одной-то в клетке, поди, надоело, да и поклевать нечего.

-- Выпусти ее, -- попросил Роман и стал выбирать из кармана последние семечки. Их было мало. Вздохнул: -- Бескрылка у меня такая умная, ну все понимает! -- Стал пересчитывать семечки. -- Гляди, как сейчас станет мне в ухо чирикать-щебетать. -- Он спрятал ладонь с семечками за спину, а Бескрылка прыгнула на плечо и громко зачирикала: вроде как недовольна, что он семечки прячет.