Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 5 из 13

Ванденгейм посмотрел на него в упор так, словно услышал глупость. Его голубые глаза сузились и снова посерели.

– Хочу.

– Джон! – не то испуганно, не то удивленно воскликнул Шрейбер.

– Да, да! Именно этого я и хочу, – повторил Ванденгейм.

– Оставить им десять процентов в их собственном деле?

– Да.

– Это невозможно, Джон, честное слово!

– Только при такой перспективе игра стоит свеч, – упрямо наклонив голову, проговорил Ванденгейм. – Мы можем оставить немцам ровно столько права распоряжаться, сколько укладывается в эти десять процентов. Ни на цент больше!

Шрейбер от волнения не заметил, как швырнул окурок в бассейн. Его по-настоящему пугали планы старшего партнера. Их осуществление означало бы, что нити управления экономикой Рейнской области уйдут из рук европейских шрейберов. А именно они и были до сих пор единственными полновластными распорядителями дел там, из своих контор в Лондоне, Кельне и Гамбурге. Ведь и сам он, сидя в Штатах, был вынужден смотреть из рук «старших». А хотелось другого: не сможет ли он сам стать «старшим» при новом повороте дела?

– Всех их нужно спутать в один узел, – между тем говорил Джон. – Так, чтобы никогда и никто не мог его распутать… Ни при каких обстоятельствах! «ИГ» нужно связать с «Импириел кемикл», «Импириел кемикл» с Кюльманом, Кюльмана с Нобелем. И все под нашим контролем!

– Начнется война в Европе – и все полетит к черту, – в сомнении произнес Шрейбер.

– Войны в Европе не будет, – отрезал Джон. – Мы локализуем ее на востоке. Мы поможем Японии прыгнуть на спину России. Поддержим немцев в драке с большевиками по ту сторону Вислы. Но сначала займитесь этими немецкими дрязгами. – Он пошлепал губами. – Пусть-ка немцы кончают у себя с коммунистами. Решительно кончают. Иначе мы никогда не доберемся до сути…

– Доберемся, Джон, доберемся. – Шрейбер заискивающе-фамильярно похлопал Ванденгейма по спине. – Как только на карте появится общая русско-германская граница, дело будет сделано. Керзон не зря провел свою линию, а?

– И очень скоро мы к ней подберемся. Немцы пойдут на эту приманку.

На некоторое время между ними воцарилось молчание. Казались, каждый думал о своем. Потом, словно и не было делового разговора, Ванденгейм спросил:

– Вы уже завтракали?

– Да… Но, кажется, я способен начать сначала.

– Так пошли.

– Сколько же, по-вашему, для начала можно дать Курту?

– Столько, сколько нужно для восстановления всего военного комплекса в Германии. При этом не из старья, а на совершенно новой, вполне современной производственной базе. Пригласите к завтраку Шахта: пусть пускает в ход этого вашего… – Джон щелкнул толстыми пальцами.

– Гитлера?

– Вот именно: Гитлера.

Это был первый и последний деловой разговор, который Джон Ванденгейм имел за все пять дней трансатлантического перехода. Все другие попытки заговорить с ним о делах он пресекал лаконическим: «В Европе!»

Это слово он обычно бросал через плечо, даже не оборачиваясь к секретарю, чтобы не отрываться от своего любимого занятия – чистки трубок. Перед ним стоял чемодан-шкаф, разделенный на сотни отделений, где покоились трубки, входившие в так называемый малый набор, следовавший за ним повсюду и составлявший часть его знаменитой коллекции трубок. В ней были представлены глиняные трубки инков и голландцев, фарфоровые – не то урыльники, не то пивные кружки – баварцев, турецкие чубуки, китайские трубочки-малютки для опия, огромные, как гобои, бамбуковые трубки полинезийцев, современные шедевры Донхилла и Петерсона – все, что было когда-либо изготовлено для сухой перегонки курева в легкие человека. В поместье Ванденгейма на Брайт-Айленде остался целый трубочный павильон, набитый трубками, и штат экспертов-трубковедов.

Джон Третий не знал большего удовольствия, чем сидеть за чисткой какого-нибудь уникума из прекрасного, как окаменевший муар, верескового корня или из потемневшей от времени и никотина пенки.

Людям, близко знавшим Джона Третьего, было известно, что трубки являлись единственным предметом, не связанным с наживой, которым Ванденгейм способен был искренне интересоваться.

Поэтому для секретарей не было ничего удивительного в том, что в течение плавания «Фридриха» они получали это лаконическое «в Европе» независимо от того, какие имена они называли и о каких делах докладывали.

2

Единственным, ради кого Ванденгейм оторвался от возни со своими трубками, и то уже почти в виду Гамбурга, был худой краснолицый пассажир, вызванный секретарем Ванденгейма из каюты первого класса. В судовом списке он значился как Чарльз Друммонд, инженер и коммерсант. Но когда он вошел в салон Ванденгейма, тот указал ему на кресло и сказал:

– Капитан Паркер…

Это звучало скорее вопросом, чем приглашением.

Паркер молча кивнул головой и сел.

– Полковник предупредил вас, что вы мне понадобитесь?

– Да, сэр.

Ванденгейм бесцеремонно оглядел Паркера.

– По словам полковника, на вас можно положиться…

Паркер выдержал его взгляд и также посмотрел ему прямо в лицо, ничего не ответив.

Ванденгейм указал на сидевшего по другую сторону круглого стола человека и сказал:

– Доллас поговорит с вами.

И ушел.

Паркер посмотрел на Долласа. Он не раз слышал это имя – одного из двух совладельцев нью-йоркской адвокатской фирмы, ведшей дела крупнейших банковских корпораций, – но никогда его не видел.

Паркер иначе представлял себе Фостера Долласа. Он принял бы за злую шутку, если бы кто-нибудь описал ему этого дельца таким, каким он его видел теперь перед собою: маленький, щуплый, но с круглым животом, с головою, похожей на огурец, покрытый налетом рыжей ржавчины. Лицо его было словно вымочено и потом крепко выжато – все в складках дряблой кожи.

Доллас сидел совершенно неподвижно и не проронил ни слова, пока широкая спина Ванденгейма не исчезла за дверью. Тогда он заговорил быстро, выбрасывая четкие слова, отделенные друг от друга совершенно одинаковыми, как удары метронома, промежутками.

– Вы проинструктированы?

– Да, сэр.

Доллас расцепил пальцы сложенных на животе непомерно больших, покрытых пятнами, словно от экземы, рук и, опершись ими о подлокотники кресла, порывисто наклонился к Паркеру:

– Имеете собственность?

– Нет, сэр.

– Состоите акционером каких-нибудь компаний?

– Нет, сэр.

– Играете на бирже?

– Нет, сэр.

– Женаты?

– Нет, сэр.

– Имеете постоянную подругу?

– Нет, сэр.

– Родители?

– Умерли, сэр.

– Очень хорошо!

Доллас так же порывисто, как подался вперед, откинулся теперь к спинке кресла и снова сложил руки на животе.

На лице Паркера не было ни малейших следов раздражения или хотя бы удивления этим допросом. Казалось, он был способен так же спокойно, монотонно отвечать всю жизнь, о чем бы его ни вздумали спрашивать.

А Доллас, подумав, сказал:

– У вас еще все впереди.

– Надеюсь, сэр.

– Если будете хорошо работать, у вас будет много денег.

– Может быть, сэр.

– Об этом подумаем мы.

– Очень любезно, сэр.

– И сейчас там… – Доллас махнул куда-то в пространство, – вам понадобятся деньги.

– Возможно, сэр.

Доллас так же быстро и четко, действуя, как солдат, выполняющий приказы «по разделениям», вынул чековую книжку, перо и, написав чек, протянул его Паркеру.

– Банк Шрейбера, Гамбург.

– Слушаю, сэр.

– Вы не должны испытывать недостатка в деньгах.

– Благодарю, сэр.

– В Германии вы не увидите никого из нас.

– Понимаю, сэр.

– Обо всем, что я вам поручу, вы дадите мне знать письмом вот с таким знаком на конверте. Подписываться не надо.

Доллас торопливо нарисовал знак на корешке чека и тут же зачертил его.

– Прежде всего, вы свяжетесь с лицом, которое…

Паркер остановил его движением руки.