Страница 11 из 15
8
К концу июля в Берлине стало нечем дышать.
Когда в кабинете никого не было, Гаусс расстегивал воротник и закладывал под него носовой платок. Его жилистая, как у старого петуха, шея непрерывно покрывалась потом. Это было отвратительное ощущение.
Бутылка минеральной воды, опущенная в лед, оставалась почти нетронутой. Врачи запретили Гауссу употреблять больше шести стаканов жидкости в день. Он проклинал часы, когда приходилось задерживаться в центре. Нацисты совершенно одурели от подозрительности. Они никому не верили. Как будто, кроме них, никто не понимал, что нужно и что можно делать!
Гаусс опасался не проникновения в армию гестаповских молодчиков, – Гиммлер, конечно, уже имеет уши в каждой роте. Как и весь генералитет, Гаусс боялся не этих соглядатаев, а захвата нацистами командных постов. Генералам пока удавалось отстаивать тезис внеполитичности армии. Под этой внеполитичностью они подразумевали свое исключительное право распоряжаться рейхсвером как орудием политики, – своей, генеральской политики. Поскольку все на этом свете относительно, Гаусс считал, что солдат, продающий свой тесак, – ландскнехт; офицер, продающий шпагу, – субъект, недостойный того, чтобы ему подавали руку; но генерал, продающий солдатский тесак вместе с солдатом и офицерскую шпагу вместе с самим офицером, – политик. Политик может быть хорошим и плохим. Шлейхер, например, при всем его уме и хитрости стоил в политике немногого. Кто только придумал ему эту кличку: «генерал-политик»? Гаусс убежден, что в конце концов политика Шлейхера привела бы генералов к потере армии: либо она стала бы послушным орудием Рема, либо попала бы в объятия коммунистов. Можно ли сохранить свой курс между этими двумя водоворотами, не попав ни в один из них? Гаусс полагал, что можно. До тех пор пока Гитлер существует и является реальною силою, нужно использовать его зоологическую ненависть к коммунистам.
Гаусс машинально потянулся к бутылке, но вовремя удержался. Не наливая воды, он только провел пальцами по запотевшему холодному стеклу.
Он встал и прошелся, обмахиваясь папкой. Он никак не мог заставить свою мысль работать в направлении предстоящего разговора со Шверером. Этот проклятый Шверер, – из-за жары у Гаусса все и вся были «проклятыми», – капризничает. Но на этот раз ему не отвертеться: подписанный высшим командованием приказ – на столе Гаусса.
– Генерал-лейтенант фон Шверер, – доложил по телефону дежурный адъютант.
Гаусс застегнул воротник, отошел к столу и оперся о него концами пальцев.
Шверер вбежал, быстро и твердо постукивая каблуками.
Приказ был для него неожиданностью. Правда, он сам говорил, что непрочь еще разок побывать в России и на Дальнем Востоке, но это говорилось больше для того, чтобы окружающие не забыли, что он уже там бывал и знает те страны.
Итак, ему предстояло либо ехать в Китай, либо согласиться с тем, что двери рейхсвера закроются для него навсегда. Значит, нужно было сделать вид, будто предложение совпадает с его желанием.
– Я был прав, полагая, что такого рода поездка вас заинтересует? – спросил Гаусс.
– Я предпочел бы быть не наблюдателем, а советником китайцев.
– Немецкий генерал в роли советника китайцев, мешающих нашим восточным друзьям – японцам? Это неудобно. В данной международной ситуации мы не можем повторить опыт Секта.
У Шверера быстро сложился план действий.
– Немецкий военный агент на правах официального дружественного наблюдателя поедет не в китайскую, а в японскую армию, действующую в Китае. Ему придается небольшой штаб из наиболее способных офицеров действительной службы…
– Но мы предполагали дать практику именно отставным офицерам, желающим повысить свои оперативные знания, – возразил Гаусс.
– Позвольте мне закончить мысль, – с подчеркнутой кротостью проговорил Шверер, – офицеры действительной службы должны быть посланы потому, что им труднее предоставить такого рода практику. Они не могут ехать на службу ни в Аргентину, ни в Колумбию, ни в Сиам, как это делают отставные. А в армию дружественной Японии никто не запретит нам послать официальную миссию. Что же касается слушателей моих вечерних курсов и меня самого, то, – Шверер снял очки и кольнул воздух, как клювом, своим острым носом, – мы можем отправиться в Китай не только в качестве наблюдателей.
– Что вы хотите сказать? – заинтересовался Гаусс.
– Если китайское правительство предложит мне образовать небольшую миссию из штатских господ, знающих, что такое война, я завтра же сформирую такую группу. Разумеется, в совершенно частном порядке.
– Цель, цель? – нетерпеливо спросил Гаусс.
– Группы немецких офицеров смогут провести маневры большого масштаба, причем игра будет вестись не холостыми патронами, а со всеми реальными последствиями ошибок и побед.
– Но вы должны иметь в виду: китаец c'est une mauvaise chenille: quand on l'attaque, alle se defend[2]. – Гаусс рассмеялся и потер влажный от пота висок. – Никак не пойму, в какие отношения мы тут становимся с японцами? Они довольно быстро раскроют ваше присутствие в рядах китайцев.
– От них ничего и не нужно скрывать!
– То есть как же? – удивился Гаусс.
– Мы даже получим согласия японцев на работу в рядах их противника. Вы забыли: китайское правительство воюет не столько с японцами, сколько с армиями коммунистических провинций.
– А, вы хотите убить сразу двух зайцев! – Гаусс встал из-за стола и, обойдя его, протянул Швереру руку. – Кажется, я плохо знал вас! – торжественно произнес он. – Теперь я скажу вам, не скрывая: пусть японцы бьют Китай, а Чан Кайши бьет коммунистов.
– Позволю себе напомнить слова Клаузевица: «Великая цивилизованная нация может быть побеждена только при отсутствии единства внутри нее».
– Вы считаете китайцев цивилизованной нацией?! – с удивлением воскликнул Гаусс.
– Боюсь, что порох выдумали все-таки они, а не наш соотечественник Шварц, – с первою за весь вечер улыбкою проговорил Шверер.
– Поручим Александеру принять участие в этом деле. А там, где появляется полковник, исчезает единство противника. – Гаусс опустился в кресло по ту же сторону стола, где сидел Шверер, и, понизив голос, продолжал: – В отношении разведки нам следует учиться у наци.
– Разве можно сравнить практику нашего Александера с опытом этих новичков?
– По-видимому, тут дело не только в практике. Догмат блицкрига вошел им в плоть и кровь. А блицкриг, по их мнению, выигрывается или проигрывается прежде, чем раздался первый выстрел. Первый блицкриг они выиграли здесь, в Германии. Они завоевали нашу страну. Вот пример того, как они умеют работать. Однажды в разговоре о судьбах Австрии господин Гесс обмолвился: «Всякий, кто вздумает нам сопротивляться, испытает на себе судьбу Дольфуса, австрийского канцлера». – «Но ведь Дольфус жив и здоров», – сказал я. «Если через месяц он не подпишет манифест об аншлюссе, то будет мертв», – заявил Гесс. «Вы дали ему месяц?» – «Да, ровно месяц. Позвоните мне в полночь на двадцать пятое июля». Должен сознаться, что я счел это шуткой, но, чтобы иметь возможность ответить такою же шуткой, я ночью двадцать пятого позвонил Гессу.
– И что же? – Шверер в нетерпении подался всем телом вперед.
– Мне даже не пришлось напоминать, о чем идет речь. Он очень весело сказал: «Вы сомневались? Дольфус отверг аншлюс, значит…»
– И что же? – повторил Шверер.
– Вы же знаете: Дольфус умер в тот день в своем дворце.
– Очень интересно, это чрезвычайно интересно, – проговорил Шверер. – Означает ли это, что мы в скором времени можем войти в Австрию? Если поход предполагается в недалеком будущем, то я предпочел бы отложить поездку в Китай. Только через Австрию и Чехию мы откроем путь южной клешне. Так же как через Польшу и Прибалтику – северной. Этими клешнями я раздавлю большевистский орешек.
– Австрия от вас не уйдет, – сказал Гаусс. – Пока вы выберете себе сигару, я прикажу принести кое-что, что вас заинтересует! – и он отошел к телефонам.
2
Китаец – пресердитое создание: когда на него нападают, он защищается.