Черчилль и Гитлер

Автор Клайв Понтинг также жаловался, что Черчилль и Иден вместе пили дорогой коньяк 1865 г. в ноябре 1940 г., но тут можно задать справедливый вопрос: если они не заслужили роскошь пить выдержанное бренди, ведя битву за спасение цивилизации, то кто заслужил? Написанная мистером Понтингом биография Черчилля и его книга «1940: Миф и реальность», в которой упорно отвергается героизм Британии в ее звездный час, делают его похожим на лысеющих клерков из стихотворения Джона Бетджемена «Слау», которые «на небо не глядели».

Между тем Гитлера можно обвинить – и действительно признать виновным – в том, что он был некурящим и непьющим вегетарианцем. Он не был абсолютным трезвенником, поскольку, по его же собственным словам, он иногда «делал глоток воды или пива, чтобы промочить горло», как следовало из его свидетельских показаний на суде по так называемому Пивному путчу в 1924 г. Позднее баварская пивоварня «Holzkirchen» варила для него особое темное пиво с безнадежно низким содержанием алкоголя всего в каких-то два процента. Во время Второй мировой войны Гитлер однажды заметил, что мало что можно сделать, чтобы за короткое время изменить пристрастия людей в еде и питье, но после войны он «решит проблему». После победы истинных арийцев ждала жутковатая перспектива жить в безалкогольном и безхолестериновом рейхе.

В частной жизни Гитлер был одним из тех лицемерных вегетарианцев, из-за которых эта система иногда удостаивается нелестных отзывов. В 1920-х гг., когда одна из его подруг, Мими Райтер, заказала венский шницель, он скривился и произнес: «Давай ешь, но я не понимаю, как можно это хотеть. Не думаю, что тебе нравится глотать труп… плоть мертвых животных. Мертвечину!» Бульон он называл «трупным чаем» и рассказывал смешную, по его мнению, историю об умершей бабушке, чьи родственники бросили тело в ручей, чтобы наловить таким образом раков себе на ужин. Гостю, который ел копченого угря, он однажды заявил, что угрей откармливают дохлыми кошками, а дамам, лакомившимся молочным поросенком, сказал: «Для меня это точно зажаренный младенец». Даже не говоря о грубости по отношению к гостям и больном воображении, абсолютная неуместность Адольфа Гитлера, читающего другим нотации об аморальной эстетике трупов и смерти, выглядит просто прелестно.

Рыбаки с острова Гельголанд однажды подарили Гитлеру лобстера, но он хотел запретить употреблять в пищу таких «безобразных и дорогих» животных и не желал, чтобы его видели поглощающим деликатесы. В первые месяцы после прихода к власти он подписал не менее трех законов, обеспечивающих защиту и надлежащее обращение с животными, а в январе 1936 г. его правительство издало указ, согласно которому «крабов, лобстеров и других ракообразных следует убивать, быстро бросая их в кипящую воду. Когда есть возможность, это следует проделывать с каждым животным индивидуально», поскольку в результате многочисленных дебатов на самом высшем уровне было решено, что это самый гуманный способ лишать их жизни.

Гитлер также любил икру, пока не узнал, сколько денег на нее тратится, после чего перешел на молоку, поскольку образ поглощающего деликатесы лидера был несовместим с его собственным видением себя. Черчилль относился к людям такого сорта совершенно определенным образом, что видно из записки, написанной в июле 1940 г. лорду Вултону из Министерства продовольствия: «Почти все вкусовые извращенцы, которых я когда-либо знал, поедатели орехов и им подобные, умерли молодыми после длительного периода старческого угасания… Верный способ проиграть войну – это попытаться заставить британский народ сесть на диету из молока, овсянки, картошки и т. д., по праздникам запивая их глоточком лаймового сока».

Гитлер был почти начисто лишен какого бы то ни было, кроме самого черного, чувства юмора, и до последних часов своей жизни оставался холостяком, неспособным испытывать эмоциональную привязанность к другому человеческому существу. Черчилль, наоборот, был человеком семейным, сострадательным и по праву славящимся своим остроумием. Их художественные вкусы также были диаметрально противоположны. Гитлер был больше знаком с классической музыкой в целом и в частности находил вдохновение в сочинениях Рихарда Вагнера. Черчилль предпочитал военные марши, Гилберта и Салливана, комика из мюзик-холла Гарри Лодера и школьные песни, которые он пел в Харроу и нежно хранил в памяти всю жизнь. Диана Мосли, кузина со стороны жены Черчилля Клементины вспоминает, как, будучи ребенком, видела его, распевающим «Солдаты королевы» и другие баллады дней его юности и отбивающим такт своей красивой белой рукой»[15]. Когда Черчилль присутствовал на Квебекской конференции, он «заставил нескольких человек из своего окружения, в том числе утонченного [постоянного заместителя министра иностранных дел сэра Александра] Кадогана хором исполнять старые эстрадные песенки»[16]. Черчилль своим примером подтверждал справедливость остроумного замечания о силе легкой музыки, сделанного Ноэлем Кауардом в пьесе «Частные жизни»; он не мог слушать сентиментальную песню «Keep Right in to the End of the Road», поскольку она заставляла его плакать.

Многое могло вызвать слезы на глазах у Черчилля. В то время как современные лидеры прикладывают колоссальные усилия, пытаясь демонстрировать искренние эмоции, Черчилля – который в том, что касалось открытого проявления чувств, был человеком эпохи Регентства – они просто переполняли. Если бы в период «войны против терроризма» Джордж Буш-младший или Тони Блэр заплакали на публике, это вполне могло бы лишить мужества многих людей, но Черчилль был так естественен в своей скорби, что казалось, будто он провел в слезах большую часть Второй мировой войны. «Знаете, я страшный плакса, – сказал он как-то, уже после войны, своему личному секретарю Энтони Монтегю-Брауну. – Вам придется привыкнуть к этому». Вскоре он так и сделал, в частности, слезы катились по лицу премьер-министра, пока он читал список погибших в войне в лондонском клубе «Будлз» на Сент-Джеймс-стрит. Прежний личный секретарь Черчилля сэр Джон («Джок») Колвилл пояснял, что поскольку это «было частью его натуры, он не боялся проявлять свои эмоции».

Черчилль плакал, узнав, что лондонцам во время бомбежек приходится стоять в очередях за птичьим кормом, чтобы накормить своих канареек; после произнесения своей речи «Кровь, пот и слезы»; на церемонии крещения внука, названного в его честь Уинстоном; во время радостного ликования, вызванного его объявлением в Палате общин о нападении на французский флот в Оране; в ходе поездки на Ближний Восток во время бомбежек Лондона в сентябре 1940 г.; в конце визита в Великобританию американского посланника Гарри Гопкинса; услышав о страданиях населения оккупированной Франции в июне 1941 г.[17]; во время просмотра фильма Александра Корды «Леди Гамильтон» на пути в бухту Плацентия; во время молебна на военном корабле «Prince of Wales»[18]; во время торжественного марша после сражения при Эль-Аламейне; после получения результатов всеобщих выборов в 1945 г.[19]; во время ответной речи Джона Фримена при открытии сессии парламента в августе 1945-го; на первой встрече солдат, потерявших зрение в сражении при Аламейне, которая проходила в Королевском Альберт-холле[20]; на похоронах сэра Стаффорда Криппса и по многим другим поводам. Герцог Виндзорский писал герцогине во время похорон короля Георга VI в 1952 г.: «Надеюсь снова увидеть Плаксу до отплытия», и пояснял: «Никто не плакал в моем присутствии. Только, как обычно, Уинстон». Для аристократа XIX в. не уметь скрывать свои чувства было как-то не по-английски, но зато в духе прежних времен и несомненно по-черчиллевски.

Энтони Монтегю-Браун преданно служил Черчиллю до самой смерти последнего в 1965 г., в ущерб своей карьере в Министерстве иностранных дел. Именно он регистрировал смерть в ратуше Кенсингтона, написав в графе «занятие покойного» «государственный деятель» вместо «в отставке». Когда гроб еще стоял открытым, рыжий кот Джок, которого Черчилль обожал, вошел в спальню, вспрыгнул на грудь покойного, посмотрел в неподвижное лицо хозяина и ушел, чтобы никогда больше не заходить в эту комнату. Монтегю-Браун был единственным, кто кроме членов семьи шел за катафалком во время похорон, устроенных по высшему государственному разряду. Он вспоминал, как в конце длинного дня он возвращался с кладбища в Блейдоне, в Оксфордхилле, «захлестываемый волнами мучительной скорби, вызываемой мыслями о стремительном упадке Британии, которому [Черчилль] тщетно противостоял». Когда он вернулся в свою квартиру в Итон-плейс, то обнаружил, что его ограбили. Отличная метафора современной Британии.

15

Mosley, Life of Contrasts, p. 47

16

Brendon, op. cit., p. 110

17

BBC History Magazine, May 2001, p. 7

18

Patrick Ki

19

Ibid.

20

Letter from Ian Weston-Smith, 1 May 2001