Огненные версты

— Выручай, браток, — обратился я к вышедшему из кабины офицеру. — Люди под огнем гибнут, ударь-ка по высоте.

— Минуточку, — отвечает капитан.

Следуют короткие команды. Грохот взрыва. Дым, пламя. Огненные языки потянулись к высоте, а вскоре бригада без особого труда ворвалась в деревню и почти полностью пленила фашистский гарнизон.

На утро меня вызвали в штаб корпуса, а к обеду мы возвращались в бригаду. На заднем сиденье дремали два автоматчика. «Виллис» с трудом переваливал заболоченные лощины. Впереди появилась машина. Подъезжаем. Вижу — «студебеккер» нашей бригады. У пушки с разведенными станинами солдаты. В одном из них без труда узнаю старшего сержанта Левшунова. Он, вытирая паклей масляные руки, неторопливо рассказывает о только что прошедшем бое.

Расставленные вдоль дороги «пантеры» помешали с ходу пробиться вперед. Однако устоять под напором челябинцев не смогли.

— Глядите, вон некоторые из них навсегда остались на поле украинском.

На краю неубранного кукурузного поля еще чадили две «пантеры».

— И нам досталось маленько. Осколком порван шток накатника. Что делать — ума не приложу.

В нескольких метрах от дороги расположился медсанвзвод. Раненых немного — человек семь-восемь. Медики им уже успели сделать перевязки. Я подзываю к себе Петра Андреевича Левшунова.

— Бери раненых и езжай на своем «студебеккере» в госпиталь. Там где-то корпусные склады. Возьмешь запчасти для пушки и боеприпасы. И назад в бригаду.

— Есть, товарищ полковник!

Наш «виллис» катит дальше. Где-то недалеко идет стрельба. Дорога взбегает на бугорок. Слева от нас показывается какая-то машина. Она быстро приближается к нам. Останавливаемся. Вскидываю бинокль. Своя или чужая — не поймешь. На кузов накинут тент.

Вроде бы «шеврале». Метрах в сорока от нас грузовик остановился, и на землю спрыгнули несколько автоматчиков. Дружные автоматные очереди вспороли тишину. Я плюхнулся в небольшую воронку и в сторону машины бросил «лимонку». На землю упали убитые фашисты, загорелась машина. Два оставшихся в живых гитлеровца подняли руки.

Вечером мы нагнали подразделения бригады.

Утром снова бой. Перед обедом меня разыскал Левшунов. Старший сержант едва передвигался. Короткая, не по росту шинель с оборванной полой была изрешечена осколками. Понурив голову, он сказал:

— Не выполнил ваш приказ, товарищ комбриг. Судите.

— Докладывай, что случилось.

Из беседы с Петром Андреевичем выяснилось вот что. В госпиталь они доехали благополучно, а возвращаясь назад, попали под бомбежку. Загорелась груженная боеприпасами машина, осколками ранило Колосаева и Виноградова, оторвало ногу Уфимцеву, убит Мартынец.

Старший сержант, рискуя жизнью, оттащил раненых в безопасное место, оказал им первую медицинскую помощь, а затем на попутной санитарной машине отправил друзей в тыл.

Командир орудия умолк.

— Благодарить тебя надо, Андреевич, людям жизнь спас, — и я крепко пожал руку отважному воину.

Обоюдные атаки продолжались еще несколько дней. Немецкая авиация почти ежедневно наносила удары по частям бригады, по другим соединениям. Но безуспешно.

На Подольщине бесславно закончили свое существование многие части из группировки армий «Юг».

По раскисшим дорогам брели пленные. А мы торжествовали: над Советской Подольщиной взвились красные флаги.

В один из дней нашей бригаде были переданы все уцелевшие танки армии. Мой заместитель по технической части майор Дуэль недовольно бурчит:

— Металлолом челябинцам передали.

Успокаиваю заместителя:

— Подлатаем, товарищ Дуэль, — а у самого на душе кошки скребут. «Тридцатьчетверки» сильно поизносились. У многих из них моторесурсы на исходе. Им бы в пору в капитальный ремонт.

Ночью занимаем оборону северо-западнее города Коломыя.

С трудом разыскал командира стрелкового полка. Его командный пункт расположился в сосновом бору. В землянке, уже хорошо обжитой, мне навстречу поднялся рослый полковник. Оглаживая редкие усы, он настороженно осмотрел меня, на секунду задержал взгляд на танковых эмблемах:

— Вы из штаба армии?

— Никак нет, моя бригада прибыла вас сменять.

— Легки на помине. Рады вас приветствовать, — и полковник крепко пожал мне руку. — Мы тут с начальником штаба только что вели об этом речь. Из штаба армии шифровку вчера получили. — Полковник позвал к себе ординарца:

— Петро, у нас гости, готовь стол.

Солдат проворно бросился в угол, из-под деревянного топчана извлек несколько консервных банок. На столе, покрытом небольшим обрывком фронтовой газеты, появился зеленый лук, редиска, куски толстого украинского сала.

От обилия яств заныло в животе (завтракал часов двенадцать тому назад на марше). Поесть соблазн был велик, но наступал вечер, и мне хотелось быстрее познакомиться и принять участок обороны. Пытаюсь отказаться от ужина. Полковник категорически мотает головой. Перекусили наспех.

«Виллис» петляет по лесной дороге. Из-за кустов выходит солдат:

— Дальше ехать нельзя.

Мы отправляемся пешком. На опушке леса окопалась пехота. Редкие цепи глубоко зарылись в землю.

— Это наше хозяйство, принимайте, — сказал полковник.

На утро стрелковый полк был отведен в тыл. Бригада заняла оборону на широком фронте, и танкисты сразу же приступили к ремонту машин.

Впереди — небольшая речушка. Мы с майором Дуэль шагаем по передовой. Под ногами валяются стреляные винтовочные гильзы, рваные обрывки солдатской газеты, консервные банки. Почти пустуют окопы, траншеи, хода сообщений. Их начинают обживать мотострелки батальона капитана Приходько, которых осталось немного. Ждем пополнение изо дня на день. А пока что надеемся на свои силы. Да и вряд ли немец рискнет форсировать реку.

Мелколесье сбегает к реке. Хорошо виден противоположный берег, а далее все скрывается в туманной дымке.

— Товарищ полковник, — негромко останавливает меня солдат. — В полный рост ходить небезопасно. Фашист временами постреливает.

В рослом пулеметчике узнал коммуниста рядового Пяткина. Храбрый солдат, отважный. Своим огнем он немало уничтожил немцев. При отражении только одной контратаки в селе Романувке уничтожил не менее двадцати гитлеровцев.

— А где командир роты?

— Только был здесь.

— Слушаю вас, товарищ комбриг, — словно из-под земли появился старший лейтенант Сидоров.

— Что известно о противнике?

Из полевой сумки офицер извлекает топокарту. На ней уже десятки пометок в районе обороны немцев.

— Откуда данные?

— Со слов сменившегося командира роты.

— Уверены вы в их точности?

— Будем уточнять. Уже выставлены наблюдатели. Рядовой Пяткин на рассвете засек пулемет. Вот его расположение. Совпадает с данными нашего предшественника.

— Добро, действуйте. Кстати, рядового Пяткина не забудьте тоже представить к награде, — посоветовал я командиру роты.

— Не забудем, товарищ полковник, — расплываясь в широкой улыбке, ответил старший лейтенант. — Такие достойны.

Пробираемся по низкорослому сосняку, выходим на поляну. За небольшим бугорком укрылась «тридцатьчетверка». Издалека на башне видна надпись «Гвардия». У разбитой гусеницы хлопочет Федор Сурков.

— Чиним, товарищ комбриг, — пальцы поизносились. — Старший сержант поспешно сплюнул папиросу, каблуком ботинка вдавил ее в мокрый песок. — К обеду с гусеницами покончим. Потом к мотору доберемся. Хочу, чтобы у меня она до Берлина дотянула.

Он испытующе смотрит на меня и, словно пытаясь меня убедить, авторитетно заявляет:

— Дотянет, товарищ комбриг!

Федор Сурков — храбрый танкист. За год тяжелых боев он возмужал, приобрел опыт. Еще на Орловско-Курской дуге коммунист Сурков отличился в боях. Ни разу он не дрогнул перед гитлеровцами и в боях за освобождение Правобережной Украины.

— А об охранении и позабыл, — упрекнул я танкиста.

— Все предусмотрено.

Из командирского люка высунулся стрелок-радист старшина Александр Марченко: