Возвращение

– Конечно знаем, – коротко ответила фрау Вилкерсон. – Беатрис была его кузиной.

– Беатрис, – повторил Роот на обратном пути. – Это первая. В тысяча девятьсот шестьдесят втором, кажется?

– Да, – подтвердил Мюнстер. – Беатрис в шестьдесят втором и Марлен в восемьдесят первом. Между ними почти двадцать лет. Странная эта история, понимаешь, о чем я?

– Понимаю. Просто мне казалось, что это в прошлом. Теперь должен признаться, что совершенно в этом не уверен.

– Что инспектор имеет в виду? – спросил Мюнстер.

– Ничего. Посмотрим, что нам скажет наука. А вот и наши товарищи.

– Добро пожаловать в компанию, – поприветствовал Роот коллегу.

Де Брис сел на стул и закурил. Дым стал щипать Рооту глаза, но он решил не подавать вида.

– Не будет ли коллега так любезен объяснить мне ситуацию? – попросил де Брис. – Только медленно и доходчиво. Я всю ночь сидел в машине и охранял дом.

– Это что-то дало?

– Еще бы. Дом стоит на месте целый и невредимый. Кстати, сколько ты это растил?

– Что?

– То, что у тебя на лице… Это мне что-то напоминает, но не пойму что. А… точно! Пэта Вона!

– Черт возьми, о чем ты там болтаешь?

– Естественно, о моем морском свине. Был у меня такой в детстве. Он чем-то заболел и стал терять шерсть. Перед смертью он выглядел примерно так же, как ты.

Роот вздохнул:

– Здорово. Тебе сколько лет?

– Сорок, но чувствую себя на восемьдесят. А что?

Роот задумчиво почесал подмышки:

– Я хотел спросить: ты помнишь убийство Беатрис… или ты был маленьким и уже тогда глупым?

Де Брис покачал головой:

– Извини. Давай, что ли, начнем. Я не помню убийства Беатрис.

– А я прекрасно помню, – сказал Роот. – Мне было лет десять – двенадцать… ну, в шестьдесят втором. Каждый день, с месяц или больше, пока шло дело, я читал о нем в газетах. Мы обсуждали те события в школе на уроках и переменах, черт возьми, да это одно из самых ярких воспоминаний детства.

– А мне было только восемь, а восемь и десять – это большая разница… да и жил я не в этом городе. Но я, конечно, читал об этом потом.

– Ммм… – промычал Роот и отогнал рукой облако табачного дыма. – Я помню, тогда вокруг дела возникла особая атмосфера… Мой отец говорил о Леопольде Верхавене за столом во время ужина. Он нечасто высказывался о подобных вещах, поэтому мы знали, что здесь что-то из ряда вон выходящее… Все интересовались этим убийством. Любой ребенок, поверь мне!

– Я понимаю, – кивнул де Брис. – Немного похоже, что о нем специально формировали отрицательное мнение.

– Да не немного, – заметил Роот.

Де Брис отошел и затушил сигарету в пепельнице.

– Расскажи с самого начала, – попросил он.

– О спорте тоже? Ты знаешь, что он был выдающимся бегуном в пятидесятых?

– Да, – ответил де Брис. – Но давай сначала об убийствах.

Роот полистал лежащий на столе блокнот:

– Хорошо. Начнем с шестнадцатого апреля тысяча девятьсот шестьдесят второго года. В этот день Леопольд Верхавен заявил в полицию, что пропала его невеста Беатрис Холден. На самом деле на тот момент она отсутствовала уже десять дней, они около полутора лет жили вместе… в том самом доме в Каустине. Без регистрации брака, можно добавить.

– Продолжай, – попросил де Брис.

– Примерно через неделю ее нашли убитой в лесу в паре километров от дома. Всю полицию, конечно, подняли на ноги, и постепенно появились подозрения, что Верхавен сам может быть замешан в этом деле. Об этом говорило довольно многое, и в конце месяца его арестовали и предъявили обвинение в убийстве. Суд прошел очень быстро.

Его имя появилось в печати практически сразу, не так ли? Он все-таки оставался знаменитостью, и никто не счел нужным молчать. Если я не ошибаюсь, в нашей стране это первый случай, чтобы сообщили имя пока только подозреваемого… видимо, это и дало делу такую огласку. Кажется, в газетах оказалось каждое слово, произнесенное в зале суда… Журналисты сбежались со всей страны, всем скопом жили в «Конгер Палас» и каждый вечер писали отчеты… Кстати, его адвокат тоже в этом участвовал. Его звали Квентерран, странная фамилия. В результате первое убийство оказалось под невероятно пристальным вниманием прессы. Для думающего человека, должно быть, отвратительно, но я тогда многого не понимал. Нам было так мало лет.

– Да, – согласился де Брис. – И его осудили.

– Да, хотя он все отрицал.

– Невероятно. И сколько ему дали?

– Двенадцать лет.

Де Брис кивнул:

– Значит, он вышел в семьдесят четвертом. И когда опять?

– В восемьдесят первом. Он вернулся и снова занялся птицеводством…

– Птицеводством?

– Ну да. Производством яиц, если хочешь. Он был совсем не дурак вообще-то. Еще до убийства Беатрис он начал делать из перьев веера… Был в этом деле пионером, что ли. Потом он придумал искусственное освещение для кур, так что они ночь принимали за день, и все такое. Сократил таким образом сутки на два часа и заставил их нести больше яиц… или что-то в этом роде.

– Надо же, – произнес де Брис. – Изобретательный дьявол.

– Конечно, – согласился Роот. – Он продавал яйца в Линзхаузене и в Маардаме… В первую очередь на рынках, как я понял. Да, он вполне встал на ноги.

– Сильный человек?

– Да… – Роот призадумался. – Именно сильный… даже нечеловечески в каком-то смысле.

Он замолчал, а де Брис опять закурил:

– Ну а убийство Марлен?

Де Брис выпустил тонкую струю дыма, и Роот закашлял.

– Ну ты, блин, чертов паровоз. Ах, да… в том же лесу опять нашли труп женщины. Почти что в том же месте. И через пару месяцев он снова сел. Через двадцать лет то есть.

– Он и тогда не признался?

– Признался? Нет, черт возьми. Ни на миллиметр не подвинулся. Утверждал, что только пару раз встретился с той девицей. Суд тоже был отвратительный, но мы поговорим об этом в другой раз. Во всяком случае, он уникален… Я бы сказал: был уникален.

– Почему?

– Никто другой в этой стране не получил максимальный срок два раза и при полном отрицании вины. Это просто единственный в своем роде случай.

Де Брис задумался.

– А что психиатрическая экспертиза?

– Проводилась оба раза, – сказал Роот. – Заключение: абсолютно вменяем. Не о чем и говорить.

– Он их насиловал?

Роот пожал плечами:

– Не знаю. По крайней мере, следов спермы не обнаружено. Хотя обе были голые, когда их нашли. Кстати, обе задушены. Один и тот же способ.

– Вот оно как! – Де Брис сцепил руки на затылке. – А теперь он сам там оказался. Дело темное, это как пить дать. А кстати, где наш Мюнстер?

Роот вздохнул:

– В больнице. Разве можно было не поделиться с комиссаром таким лакомым куском информации?

– Лакомый кусок? – удивился де Брис. – Тьфу, гадость.

Мюнстер снял с букета желтых роз бумагу и засунул ее в карман. Медсестра поджидала его с легкой улыбкой и, открыв дверь палаты, прошептала:

– Удачи!

«Может, и пригодится», – подумал Мюнстер, входя в палату. Кровать слева пустовала. Справа у окна лежал комиссар, и первое, что пришло в голову Мюнстера, был старый анекдот: «Почему жители города Ньюбаденберга такие неизлечимые идиоты? – Потому что в роддомах этого замечательного города поступают наоборот: выкидывают детей и воспитывают последы».

Стал Ван Вейтерен последом? Настолько плохо он все же не выглядел, однако было сразу ясно, что в бадминтон он сможет играть не скоро.

– Хм… – осторожно сказал Мюнстер, стоя у кровати.

Комиссар открыл глаза по одному. Прошло несколько секунд. Тогда он заговорил:

– Черт побери!

– Как вы себя чувствуете, комиссар?

– Приподними меня, – прошептал Ван Вейтерен.

Мюнстер положил цветы на одеяло и придал больному полусидячее положение при помощи трех подушек и собственных хриплых инструкций комиссара, лицо которого напоминало клубнику, пролежавшую в спирте около суток, да и чувствовал он себя, похоже, не лучше. Ван Вейтерен повторил свое приветствие: