Страница 25 из 85
На бумагу упала тень. Сааведра нахмурилась и чуть отодвинулась на скамье, подставляя солнцу портрет.
– У него кривой зуб, – заявил Сарио. Сааведра заскрежетала своими – идеально ровными – и процедила, почти не разжимая губ:
– Зубы я не пишу.
– Надо писать. Нельзя скрывать изъяны.
– Да ну? – Она удивленно изогнула брови. – А я думала, цель иллюстратора – заслужить признательность своего объекта. Иначе можно оказаться не у дел.
Он поморщился.
– Да ты просто в него втюрилась. Как и все девчонки в Мейа-Суэрте.
– Да, у него кривой зуб, – спокойно согласилась она. – Но это его не портит.
Она была права.
– Ага, ведь он так часто демонстрирует ослепительную улыбку, что никто этого не замечает. В смысле никто из женщин. Сааведра ухмыльнулась.
– Что, завидуешь дону Алехандро? Эйха, Сарио, если надеешься стать Верховным иллюстратором, постарайся угодить тому, от кого зависит это назначение.
Он изобразил пренебрежительную усмешку.
– Думаю, он не повернется ко мне спиной, если я возьму на себя смелость заметить, что у него кривой зуб.
– Но ведь это почти не заметно, – возразила она. – И к тому же, откуда ты знаешь? Ты никогда не встречался с доном Алехандро. А вдруг ему совсем не понравится твое отношение к герцогским “изъянам”?
– Трудно писать зубы, – сказал Сарио. – Гораздо проще – закрытые рты. Я только одно хочу сказать: если ты намерена совершенствовать мастерство, надо быть к себе требовательной.
Она ответила ему язвительным смехом.
– Сарио! Да неужели ты это всерьез? Эйха, ты мне напоминаешь, что внешность дона Алехандро не идеальна. Что у него кривой зуб. А у тебя, стало быть, зубы – ровнее не бывает.
Сарио блеснул ими в волчьем оскале.
– Вот именно.
Сааведра небрежно повела плечом.
– Зубы – это важно, – согласилась она. – Но вряд ли художник замечает только их.
– А женщина? – произнес Сарио ломким хрипловатым голосом.
Сааведра вздохнула и пробормотала несколько крепких словечек на жаргоне художников. И не смутилась. В спорах Сарио всегда брал верх над ней только упрямством, а сейчас она была не в духе. Понимала, что он не даст вернуться к работе.
– Думаешь, он мне кажется красивым? Да. Думаешь, я в него влюблена? Возможно… хотя я не вполне уверена, что настоящий мужчина стал бы упрекать в этом женщину. Настоящий мужчина слишком горд, он не допустит и мысли, что женщина способна кого-нибудь предпочесть ему. – Она одарила Сарио широкой улыбкой. – Кто-кто, а ты, Сарио, никогда не потеряешь голову из-за юбки.
Он состроил кислую мину.
– С чего ты взяла?
– Чтобы в твоем честолюбивом сердце нашлось местечко для женщины? – съязвила Сааведра. – Да что ты, дружок!
Щеки его покрылись густым румянцем, точно пятнами солнечных ожогов; впрочем, Сарио был слишком смугл. Жители пустынь, от Которых он унаследовал цвет кожи, не знают, что такое зуд и волдыри от солнечных ожогов.
– С чего ты взяла?
Она ухмыльнулась. – Я слишком давно тебя знаю.
Его рука вскинулась в сторону Сааведры и тут же опустилась.
– Да, Ведра, – сухо промолвил он, – ты меня знаешь давно. Но ты не знаешь обо мне всего.
Эти слова вызвали тревогу. Даже не столько слова, сколько его взгляд – напряженный, выразительный. Она его не выдержала, отвела глаза.
– Да, – согласилась она, – всего я не знаю. Ты мужчина. Одаренный и к тому же Вьехо Фрато. Откуда мне знать все?
– А хочешь? – Нечто странное слышалось в его голосе. Она бросила на него колючий взгляд. В этот миг Сарио был открыт перед ней, не прятался за надменностью и дерзостью, злившими многих, и за неутолимым честолюбием и цинизмом, злившими ее-. Сейчас он был точно таким же, как и пять лет назад, – одиннадцатилетним мальчишкой, неспособным ничем отгородиться от страшных мыслей, что он раньше срока узнал суть Чиевы до'Сангва, что сам прибег к волшебству, которое погубило человека из семьи Грихальва. Из его семьи.
– Могу рассказать все что хочешь. – Он не кривил душой; в голосе не было ничего, кроме горечи.
И в этот миг Сааведра поняла, что сама она вовсе не та, кем себя считает по привычке. Они уже не дети. Да и как иначе? Ведь они родились в семье, надломленной мором, добровольно замкнувшейся на себе; выживание этой семьи целиком и полностью зависит от ее способности рожать Грихальва. Шестнадцать лет – не такой уж и юный возраст; вчерашние отроки частенько становятся отцами. И Сарио совсем не ребенок. Он стерилен, но не импотент, да и Сааведра уже вполне развита и не считается слишком молодой для материнства.
Она рассеянно взглянула на бумагу, на образ Алехандро до'Веррада. И вдруг обрывочные мысли разметало открытие, что у нее ногти в блестках угля – точно в черном инее.
«Почему я сейчас об этом думаю?»
Чтобы спрятаться от настойчивости, навязчивой откровенности Сарио.
«Матра Дольча, помоги!»
– Сарио, ты – Одаренный, – сказала она медленно и внятно. Он скрежетнул белоснежными, идеально ровными зубами. И сказал так же внятно:
– И потому стерилен. Но я вовсе не слаб.
Она покраснела и впилась взглядом в незавершенный набросок славного юного наследника.
– А я имею в виду рождение детей.
Большинство мужчин – не иллюстраторы – расценили бы как оскорбление реплику о непригодности к отцовству. Но для Грихальва это высшая честь. Грихальва, способный зачинать детей, обделен Даром.
– Дурацкое дело, – с отвращением резюмировал Сарио. И уточнил, когда она возмущенно вскинулась:
– Эйха, Ведра, я не о деторождении, а о том, что глупо ограничиваться только этим, когда можешь предложить кое-что получше. – На смену открытости и уязвимости пришла обычная агрессивность: тех, кто не разделял его точку зрения, Сарио не щадил. – Думаешь, я слепой? Ведра, у тебя свой собственный Дар…
– Нет! – Она так стремительно встала, что доска едва не свалилась с колен. Хрустнул уголек, она бросила обломки на скамью. – Матра Дольча! Сарио, да неужели ты не видишь? Нет у меня никакого Дара. И быть не может. Как бы тебе ни хотелось… – Она беспомощно махнула рукой и сказала без обиняков:
– Как бы тебе ни хотелось, чтобы я забыла об Алехандро.
– И ты веришь… – Он взъярился, как злой пес, даже губы побелели. – Ведра, при чем тут это?
– При том. – Она печально улыбнулась. – Мы уже не дети. Ты теперь с Вьехос Фратос, а мое предназначение – рожать детей тому, кого вы для меня выберете. Вот так-то. А потому детство лучше забыть. – И добавила гораздо мягче:
– А ведь ты жалеешь о том, что ушло вместе с ним.
Он покачал головой.
– Ни о чем я не жалею. Ребенок бесправен.
– Нет. Не бесправнее женщины. – Сааведра вздохнула. Никогда она не желала такого разговора – трудного, пересыпанного двусмысленностями. – Ты, наверное, потому меня хочешь… потому что в твоем возрасте тянутся к ближайшей женщине. – Она отвела взгляд от его злого лица и закончила скороговоркой:
– Ничего серьезнее обычного влечения тут нет. Я тебя уверяю.
– Уверяешь? – Под нестрижеными, нечесаными прядями черных волос яростно блеснули глаза. – Да как у тебя язык поворачивается? Ты говоришь, что знаешь меня, но… – Он запнулся на миг, поморщился, вскинул руку к левой ключице. – Может, ты и впрямь веришь, что знаешь меня, но… – Пальцы прижали к коже тонкую ткань рубашки. Теперь он был раздражен и удивлен. – Она меня что, укусила? Оса?
Смущения и злости как не бывало. Сааведра положила доску и взялась за шнурки его застиранной и неглаженой рубашки. Новоиспеченный Вьехо Фрато сменил детские блузу и штаны на одежду взрослого, но так и не привык к камзолу.
– Дай-ка гляну….Нет, убери пальцы.
– Больно же! – запротестовал Сарио.
– Сарио, не дергайся. Я только посмотрю. – Она развязала шнурки, обнажила клин безволосой кожи и несколько звеньев золотой цепи. – Ага, вот видишь? – Она еще ниже опустила край батистового ворота.
– Это еще что? Отродясь не видала таких укусов. Три прыщика по ровнехонькой линии.